Многие религии и философские системы считают, что главным фактором духовного развития человека и стимулом для духовного роста является страдание. Очень ярко эта мысль выражена в восточных религиях, с их законами кармы и расплаты.
Христианство, по сути, учит тому же самому: что жизнь для человека на земле — это страдание. Как говорит пословица: «Человек рождается на муку». И не просто страдать, а смиренно и безропотно, и еще благодарить Господа Бога, так как эти страдания посылаются человеку либо за его личные грехи, либо за грехи его предков, или в качестве испытания его веры в Бога. Я встречал и такое объяснение: как Иисус Христос пострадал на Кресте за грехи людей, принеся Искупительную Жертву на Кресте, так и каждый христианин должен страдать. В конечном итоге все эти страдания способствуют спасению человека. А если человек отказывается от страданий, не хочет страдать, значит он идет против воли Бога? Никита.
Не будем углубляться в «восточные религии». Заметим лишь, что не все посылки автора письма корректны по отношению к христианскому вероучению, а говорят, скорее, о «народном» понимании проблемы человеческих страданий. Священное Писание действительно соглашается с тем, что земная жизнь человека наполнена страданиями. В древнейшей книге Ветхого Завета, Книге Иова, так прямо и говорится: Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх (Иов 5, 7). Этого очевидного факта не отрицает и Новый Завет. Ближайший ученик Иисуса Христа апостол и евангелист Иоанн Богослов говорит, что и после Крестной смерти и Воскресения Христова мир лежит во зле (1 Ин. 5, 19). Однако, в отличие от индуизма и буддизма, для которых страдание — непреложный закон бытия, источник которого заключен в непросветленном характере человеческой природы, христианство не считает зло первичной реальностью, входящей в предвечный замысел Творца. И уж тем более отрицает то, что страдание составляет цель и смысл человеческой жизни. Библия говорит об этом вполне ясно и убедительно: Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия, и все в мире спасительно, и нет пагубного яда, нет и царства ада на земле (Прем. 1, 13-14).
Если для буддиста страдание - это естественное состояние человека, которое может быть преодолено только при условии исчезновения самой человеческой личности (в нирване), то для христианина источник зла заключен в воле человека, которая уводит человека от Бога, понимаемого в качестве Источника жизни и блага, и приводит к смерти: Праведность бессмертна, а неправда причиняет смерть: нечестивые привлекли ее и руками и словами, сочли ее другом и исчахли (Прем. 1, 15-16). Избавление от страдания возможно в сотрудничестве (синергии) человека и Бога; при этом личность человека не исчезает, но, напротив, обогащается жизненным опытом и сохраняется в вечности.
Необходимо сказать еще об одном важном различии христианского и «восточного» взгляда на место страдания в человеческой жизни. Буддистская традиция, в которой нет места для Бога-Творца, Бога-Спасителя и вообще Бога-Личности, оставляет человека один на один с его страданием. Мир, универсум абсолютно безразличен к страданию конкретного человека. Это его личное дело, личная беда, освободиться от которой он может только одиноким подвигом выхода из колеса бесчисленных перерождений. (Справедливости ради заметим, что в буддизме Махаяны появляется понятие бодхисатвы — достигшего просветления человека, отказавшегося уходить в нирвану с целью спасения других живых существ. Но бодхисатва — не божество, а именно человек, наделенный или, точнее, развивший в себе чувство сострадания.)
В христианстве же главным принципом веры является вера в Христа Спасителя, Бога, ставшего человеком (именно ставшего человеком, а не просто принявшего человеческий облик!) для того, чтобы Своей смертью освободить человека от греха, который и является единственной причиной страдания. Не вдаваясь в подробности христианского учения о спасении, заметим лишь, что для освобождения человека от греха и смерти была важна именно смерть Богочеловека Христа. Не важно какая, в каком возрасте и при каких обстоятельствах. Христос, соединивший в Себе полноту Божественной и человеческой природы, расплачивается Своей смертью за грехи абсолютно всех людей. Но при этом Он выбирает не какую-то легкую, как говорится в наших молитвах - «безболезненную и непостыдную» смерть, а как раз наиболее болезненную и наиболее постыдную — смерть Крестную. А перед этим Он проживает обыкновенную(т.е. наполненную «обыкновенным», обыденным, повседневным страданием) человеческую жизнь. Это и рождение в предназначенном для скотины хлеву, и раннее детство в семье рабочего-плотника, и ненависть тех, ради кого Он, собственно, и пришел, и непонимание ближайших учеников, и предательство, и несправедливый суд, и унижения перед казнью, и побои, и терновый венец, и, наконец, Голгофа со страшным чувством крайнего, последнего одиночества: Боже, Боже Мой, вскую оставил Мя еси (Мф. 27, 46)…
Христос как бы говорит человеку: если страдание неустранимо из твоей жизни, не важно, сам ли ты в нем виноват или кто-то другой, то Я с тобой в самой глубине этой невыносимой боли!
Попробуем теперь последовательно ответить на вопросы автора письма.
Наверное, каждый согласится, что страдание разрушает человека, его психику, его мир. Когда человек страдает и разочаровывается, он может впадать в отчаяние и терять любовь, надежду и веру в людей, в окружающий мир, в справедливость. Насколько это вообще правильно — страдать? Никита.
Конечно, страдать неправильно. Страдание унижает человека. Но так уж устроен мир, в котором мы живем. Причем, как считал философ Лейбниц, при всем несовершенстве мира, в котором страдание подстерегает на каждом шагу, любой другой мир был бы еще хуже. Но ведь именно для того, чтобы освободить человека от страдания, и приходит Христос. Достойно перенести страдание, не дать страданию разрушить личность, не потерять любовь, надежду и веру в людей, в окружающий мир, в справедливость — помогает христианская вера. Ведь основное содержание ее состоит в том, что человеческая жизнь не завершается физической смертью, но продолжается в вечности, и не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9).
Существует немало свидетельств того, как страдание разрушает человеческую личность. Одним из самых ярких из них является сборник «Колымске рассказы» Варлама Шаламова. Но ведь вся беспросветная тьма ГУЛага не разрушила душу самого автора. Его душа понесла большой урон (во многом из-за того, что многолетний узник колымских лагерей потерял веру), но не погибла совсем, а, напротив, оказалась способной к состраданию, то есть возвысилась до духовного постижения мира. И точно так же не погибли в «мертвом доме» души Достоевского, Солженицына, миллионов других наших соотечественников, которым «посчастливилось» жить в эпоху торжествующего марксизма.
Но что наверняка разрушает человеческую душу, что напрочь сжигает совесть (см.: 1 Тим. 4, 2), так это отнюдь не страдание, а нечто противоположное: пресыщение, самодовольство и безнаказанность. Узники ГУЛага имели возможность избежать духовной гибели, и многие из них не утратили человеческого достоинства, не утратили способности любить и сострадать. Заметим, что многим дожившим до освобождения Бог даровал долгую и духовно полноценную жизнь. А вот те, кто их допрашивал, истязал пытками,— вся эта вертикаль насилия от лагерного вертухая до «кремлевского горца», вот кто, нимало не страдая, но вовсю пользуясь спецмагазинами, спецбольницами, спецобслуживанием,— вот кто оказался подлинно мертвым.
Немецкий поэт-романтик Людвиг Тик говорил, что боль — это чувство, которое делает честь человеку. Страдание как физическое, так и нравственное может возвысить и духовно обогатить человека. Но для этого нужна вера! Наверняка нельзя придумать какого-то универсального способа отношения к жизненным трудностям, потому что одно дело — это, например, смерть или неизлечимая болезнь любимого человека, другое дело — своя собственная болезнь, несчастье с детьми, потеря работы, пожар, да мало ли что еще. И причины наших неприятностей столь же различны: собственная оплошность, собственные грехи, которые всегда имеют дурные последствия. А может быть — чей-то злой умысел, явление природы или то, что мы называем несчастным случаем, а в действительности — проявление той непрочности мира, разрыва «ткани бытия» в случайном месте, которые являются следствием совокупного человеческого греха. Об этом, кстати, говорил Господь Иисус Христос, когда объяснял, что восемнадцать жителей Иерусалима, погибшие под рухнувшей Силоамской башней, вовсе не были самыми страшными грешниками (см.: Лк. 13, 4).
При этом, как ни парадоксально, все эти бедствия составляют подлинную глубину человеческой жизни. Только в беде, болезни, страхе и трепете открывается подлинное бытие. Только на рубеже жизни и смерти человек повседневности достигает подлинного существования. И вера позволяет принять то, что с любой стороны кажется бессмысленным.
В Новом Завете в Послании апостола Павла к Римлянам читаем: Любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу (Рим. 8, 28). Все! В том числе и несчастье! Причем любое! И то, в котором виноват сам, и то, которое падает неизвестно откуда как снег на голову и представляется совершенно незаслуженным и случайным.
Образ Креста встречается в Евангелии задолго до распятия. Обращаясь к ученикам — не к тем двенадцати апостолам, ничего не требовавшим от Учителя и готовым перенести с Ним все беды и испытания, — а к тем, которые жаждали чудес и которых с какого-то момента становилось все больше и больше, Христос говорил: Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мф. 16, 24). Крест в данном случае символ страданий, которые надлежит претерпеть человеку в его земной жизни. Как видим, без терпеливого несения креста, то есть без терпеливого проживания исполненной страдания человеческой жизни, невозможно стать не только христианином, но и шире — человеком в подлинном, полном, а не повседневном состоянии.
Крест помогает «отвергнуться себя», то есть отвергнуть случайное, второстепенное, наносное в себе, и открыть себя настоящего. По большому счету — высвободить образ Божий в себе из-под многочисленных наслоений греха.
Нетрудно заметить, что люди, много претерпевшие на своем веку, много страдавшие, много потерявшие, гораздо терпимее и добрее тех, кто, образно говоря, всю жизнь питался одними сладкими пряниками. Страдание учит состраданию, а оно, если верить тому же Достоевскому, есть «главнейший и, может быть, единственный закон всего бытия человеческого». Понять беду, боль, одиночество другого человека по-настоящему может только тот, кто все это испытал сам. Попросту говоря, личное страдание помогает выполнить главную заповедь Евангелия: Возлюби ближнего, как самого себя (Мф. 22, 39).
Главное слово в этой заповеди — «как». Здесь оно не является указателем некоей меры — возлюби ближнего ровно настолько, насколько любишь себя. Нет, это маленькое словечко «как» указывает на определенное экзистенциальное равенство. Возлюби ближнего, как будто он — это ты сам, только в другой жизни, в других обстоятельствах, в другой судьбе.
Сострадание, помимо всего прочего, помогает облегчить и собственное страдание. Парадоксальным образом свой крест становится заметно легче, когда кроме него одного пытаешься взвалить на свои плечи хотя бы одну перекладину чужого креста. Главное — не жалеть себя…
Нередко можно услышать, что страдания — это наказание за грехи родителей (или предков). Справедливо ли человеку отвечать за грехи своих предков, которые он сам не совершал? Никита.
В юридическом смысле, может быть, и несправедливо, хотя по долговым обязательствам родителей чаще всего приходится платить их детям. Но вопрос теряет смысл, если разговор переходит в другую плоскость и речь заходит не об отдельной семье, а о человечестве в целом. Любимый герой Ф.М. Достоевского старец Зосима любил повторять: «Всякий за всех и за все виноват». На каком-то уровне человечество представляет собой единый организм. Поэтому верна пословица, которую часто употребляли ветхозаветные пророки: «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Согласитесь, что если родители страдали алкоголизмом, то и дети попадают в группу риска по отношению к этому недугу. Отцы устраивали революцию, рушили церкви, уничтожали классового врага, вот и мы живем, по слову митрополита Филарета (Дроздова), в предместье Вавилона, а может быть, и в нем самом…
Христианство отказывается рассуждать в категориях «справедливо — несправедливо». Милость превозносится над судом (Иак. 2, 13). Любовь выше справедливости. Христос — Новый Адам, Который открывает возможность спасения (в том числе и от страдания) каждому человеку. Величина долга не играет никакой роли. Как пишет апостол Павел, человек спасается только верой в Иисуса Христа (Гал. 2, 16). И хотя вера — это очень непростое понятие, ясно, что это условие спасения никак не связано с представлением об уплате какого-либо долга за себя или за каких-то предков.
Я часто задумывался: если Бог есть Любовь, то почему Он хочет, чтобы Его дети страдали, и разве Ему нравится смотреть на это? Но если по христианскому учению человек — раб Божий, то можно ли сказать, что такое поведение Бога понятно и вполне оправданно (с рабом можно сделать все, что угодно)? Никита.
Прежде всего, заметим, что человек по христианскому учению вовсе не раб Божий, а самое совершенное и любимое Богом существо, которое несет в себе образ Божий. Более того, человек в представлении Творца не какое-то малолетнее дитя, которое нужно постоянно контролировать и держать в узде. По учению святых отцов (в частности, прп. Макария Египетского), главное качество этого образа Божьего — личная свобода. А Сам Христос, обращаясь к ученикам, говорит: Вы друзья Мои… Я не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Ин. 15, 14-15). В повседневной жизни и в молитве христианин называет себя рабом Божиим, во-первых, из скромности (называть себя другом Божьим или даже сыном Божьим более нескромно, как именоваться другом или родственником Президента РФ), а во-вторых, из желания во всем подчиняться воле Божьей.
Известный русский богослов Н.Н. Глубоковский одной из своих книг дает заголовок «Благовестие христианской свободы». Однако не только в Послании апостола Павла к Галатам, которому посвящено это исследование, но и в других книгах Нового Завета говорится о долге быть свободным. Свободе, понимаемой как христианский долг, посвящена глава «Великий инквизитор» в самом «христианском» романе Достоевского, а философ Бердяев считал добровольный отказ от личной свободы хулой на Святого Духа, то есть тем грехом, который Сам Христос считал непростительным.
Однако этот трудный дар свободы при неосторожном отношении становится источником греха и страдания. Об этом очень убедительно говорит святитель Василий Великий в слове «О том, что Бог не является виновником зла». Драма человеческой истории, как и трагедия отдельной человеческой жизни, определяется этой, как сказал бы философ, антиномией (неустранимым противоречием) между ценностью свободы и возможными последствиями ее осуществления. Бог не может уничтожить мировое зло, не лишив человека личной свободы, то есть не уничтожив в нем Свой образ.
И Бог вовсе не равнодушен к страданиям миллионов людей. Не Бог придумал Освенцим, ГУЛаг, ИГИЛ… Само Евангелие открывает безграничную любовь Бога к человеку: Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин. 3, 16).
И все же… Где взять силы, когда одна беда следует за другой, когда подступает отчаянье и страдание кажется совсем невыносимым? Там же, в религиозной вере, в Священном Писании, в жизни Церкви. Ведь Бог никому не посылает испытаний сверх его сил. Апостол Павел пишет своим ученикам: Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести (1 Кор. 10, 13). Бог преумножает душевные силы человека, и земные страдания часто становятся школой духовности, сострадания и любви. И тот же апостол Павел, жизнь которого в достаточной мере была наполнена страданиями, как молитву твердил слова:Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе (Флп. 4, 13).
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом…
Да, видно, нельзя никак.
О. Мандельштам
Писатель Генрих Бёлль, который очень хорошо знал, что такое настоящие жизненные трудности, любил повторять ирландскую поговорку: It could be worse. Причем именно по-английски, поскольку на родном языке «могло быть хуже» звучит очень тривиально.
В этом на первый взгляд весьма непритязательном суждении скрывается, между тем, большой смысл, как для верующего человека (каким и был Бёлль), так и для безбожника. Действительно, «хуже» может быть только смерть. Для атеиста полная и окончательная, а для верующего человека — смерть без покаяния с соответствующим продолжением в вечности. Но пока мы можем хотя бы пробормотать эту поговорку, значит, не совсем плохо, значит, мы еще живы и можем кое-что исправить.
