Вам приходилось ездить в общественном транспорте? Мне – да. И то, что я там вижу, каждый раз вызывает у меня приступы ужаса. Хотя что может быть ужасного в общественном транспорте в выходной? Только подростки. Милые, умные, ухоженные и вполне благополучные подростки с рюкзачками, брекетами и айфонами, сидящие на уютных сиденьях и поглядывающие в окно, когда рядом стоят пожилые. Или мама с маленьким ребенком в одной руке и парой сумок в другой. Или тетенька в розовой панамке и охапкой рассады для своего маленького дачного участка.
Мама с маленькой девочкой даже не делает попытки обратить на себя внимание: знает, что не уступят. Она просто кладет руки малышки на поручень и закрывает своим телом от прохода, чтобы входящие и выходящие ее не затоптали. На остановке входит ветеран. Близоруко щурясь, оглядывает салон в поисках свободного места, а когда не находит, тихонько прижимается в углу, схватившись за спинку сиденья, чтобы не упасть во время движения. Рядом сидит подросток лет шестнадцати в толстовке «Адидас» с капюшоном и прической а-ля Джастин Бибер. Надо видеть, как он смотрит на ветерана. В этом безразличном пустом взгляде нет совершенно ничего. И это самое страшное. В стране, где 30 миллионов человек погибли, чтобы этот мальчик здесь сидел, не может быть таких взглядов. Но мальчик холодно и равнодушно смотрит на старика, стоящего перед ним, – и хочется грязно ругаться. Такой взгляд подошел бы нацисту, утилизирующему человеческий мусор в газовых печах, или роботу американского беспилотника, выискивающего цель на уничтожение, но только не голубоглазому мальчику в нашем автобусе. В этом взгляде вся история новой России с километрами георгиевских лент и копающимися в мусорных баках ветеранами.
В салоне автобуса едет еще несколько молодых ребят. Двое друзей с футбольным мячом, девушка, обсуждающая с мамой платье на выпускной, и еще непрестанно хихикающая парочка. Никто из них не собирался уступать ветерану место.
Женщина с большой сумкой из «Пятерочки» на коленях не выдерживает и шумно встает со своего места.
– Я ему подмигиваю, подмигиваю, чтобы уступил, а он делает вид, что не понимает, – громко говорит она на весь салон, с отвращением глядя на подростка в толстовке. – Ноги бы вырвать тем, кто таких рожает, – заключает она.
Другая женщина вздыхает:
– И не говорите! Они как чужие, с другой земли. У нас как уборка, то скандал. Ничего не понимают!
Соседка ее поддерживает:
– А наша недавно пришла и заявила, чтобы мы ей квартиру покупали, так как ей с нами надоело.
Если бы на меня так посмотрели, то, наверное, я бы сгорел от стыда и вышел из автобуса на ходу. А паренек в толстовке как ни в чем не бывало отвернулся к окну и надел наушники. Если бы он был пьяным, грязным, задиристым и неустроенным, эти женщины его бы поняли и, возможно, даже пожалели. Но это благополучное надменное безразличие было во сто крат омерзительней и гаже, и люди в автобусе это инстинктивно чувствовали.
«О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих! Имя тебе – гордыня, отец твой – сатана, и нет тебе места среди живых», – говорит Господь устами Своего пророка. Мертвое безучастное сердце рождает мертвые пустые мечты и тенью проходит среди жизни, оставляя после себя только пустоту и разочарование. «Изблюю», – говорит Бог: это крайняя степень отвращения, обличающего тяжесть этого греха, суровый приговор Бога-Любви человеческому равнодушию.
В нашем советском детстве тех, кто, расталкивая девчонок, лез вперед, чтобы поскорее занять место, мы называли девочками и презирали. А к ветеранам мы ходили домой, чтобы колоть дрова и таскать воду. Для любого мальчишки это было естественным, как переплыть речку наперегонки или играть в футбол. Мальчика определяли поступки, а не айфоны или модные кроссовки. Потом ребята вырастали и ехали в Чернобыль или Чечню, выигрывали Олимпиады и восстанавливали храмы. Их мечты были большими и красивыми, как страна, в которой они жили. Может быть, эти мечты были порой наивными, но в них были люди, другие люди, родные, близкие и дальние люди, без которых наше счастье было бы неполным. Помню, как мы с другом хотели заработать миллион. Зачем 18-летним паренькам миллион? Мы хотели отремонтировать церковь в нашем родном городе. Церковь тогда только начали восстанавливать, и нам очень хотелось, чтобы это произошло поскорей. Миллион мы не заработали, зато твердо усвоили, что восстанавливать храм нужно сначала в своем сердце.
Конечно, сейчас надо сказать о воспитании и родителях, об упущенном поколении и проблемах современной школы, но ничего этого я говорить не буду. Я лучше возьму своих крестников на воскресную службу в родной храм, где мы будем открывать для себя другую, лучшую жизнь, где не «Дай мне!», а «На – тебе!» и последние – всегда самые счастливые. Ибо их есть Царство Небесное.
Денис Ахалашвили
pravoslavie.ru
