Егор ХОЛМОГОРОВ
У русскости и у Православия есть одна общая проблема (что не удивительно): ими слишком часто занимаются люди, которые их не любят, не получают радости от того, чтобы быть русским, православным.
Человек искренне считает, что русский народ дрянь, культура его убога, государство постыдно, прошлое достойно порицания, настоящее — омерзения. Но, при этом, человек по каким-то причинам считает себя русским — из чувства долга, безысходности, ну или просто так сложилось.
Ну, или у человека полный внутренний диссонанс с Православием. Он хотел бы любить прерафаэлитов и Сен-Санса, а ему приходится любить суровую новгородскую иконопись и знаменное пение. Ему нравится интеллектуальная изысканность доминиканских аббатств, а приходится рассказывать о том, сколь благодатны простецкие старцы в лесной чащобе.
Соответственно, такой человек воспринимает свою идентичность как источник страданий. Русскость ему жмет, Православие натирает, но он ходит и мучится. Но если он активист, то он воспринимает это дело так, что так же должно быть и для других. И он выдумывает все возможные придумки, чтобы люди пожалели, что черт догадал их родиться русскими и поверить в Бога.
И именно отсюда от этой нерадостности активистов и проистекает масса убожеств и уродств в нашем национальном и церковном быту. Люди мучат себя и других. Я считаю это неправильно. Чувство принужденности это, конечно, хорошо, но не тут. Русскими патриотами должны быть те, у кого русское действительно вызывает радость и нежность. Просто радость — без всякой «щемящей тоски», «нотки грусти» и прочих лазеек для дряни.
В этом смысле рад, что мне удалось, кажется, запустить новое направление — национал-гедонизм. Я показываю людям как можно радоваться всему русскому, как можно находить в русском не повод для нытья, а чистое удовольствие: в истории, архитектуре, искусстве, пейзаже, еде, быте, музыке — во всем. При этом я довольно космополитичен — люблю много чего европейского и не только европейского, но именно люблю, а не отдыхаю так от русского.
У меня никогда такого нет, что Шартр надо любить за красоту, а Владимир за то, что свой. И, кстати, по этой же причине, если я к чему-то в русской культуре или в православном стиле равнодушен, то к этому равнодушен и не принуждаю себя к любви — во мне и так этой любви через край. Хотя обычно во всем русском и православном мне удается нащупать нечто притягательное.
Точно так же православным активистом стоит разрешать быть лишь тому, кто видит в Православии радость и полноту бытия, совершенство эстетических форм. В святых — высший тип человека. Кто радуется чудесам и видит чудо. А для кого Православие источник экзистенциальных страданий и форма реализации скрытого садистского инстинкта — тех к активизму лучше не подпускать. Пусть молятся тихонечко. А то всю паству распугают.
