Владимир Легойда о Церкви, первой исповеди и "злых" бабушках
Председатель Синодального информационного отдела Московского Патриархата Владимир Легойда рассказывает о том, зачем нужна исповедь: мы сами себя простить не можем — только обмануть. А также вы узнаете, как вас может окрикнуть бабушка на территории Даниловского монастыря, если вы идете с руками за спину, и как это может повлиять на вашу жизнь. Владимир Легойда — о том, зачем.
История первая. Злые бабушки
Много лет назад мои первые робкие шаги по территории Даниловского монастыря были сразу прерваны резким окриком проходившей мимо бабули: «Почему руки за спиной держите? Нельзя. Ходите тут, оскверняете…» Конечно, гораздо лучше было бы, если б она тихонько и с кроткой улыбкой сказала мне: «Сынок, в храме не принято стоять или ходить вот так…» Тогда во мне закипело «благородное негодование». Повод, конечно, понятен. Вот я, такой весь измучившийся и исстрадавшийся (а главное, весь такой умный, хороший и вообще молодец), решил наконец пойти в Церковь… И что в ответ?
Вместо хлеба-соли и условных красных дорожек под ноги — холод непонимания, грубость и вообще, полное игнорирование моего благородного порыва!
Кажется, я ничего не ответил тогда «злой бабушке», но весь кипел, быстро выходя из монастыря… «Нет, и в Церкви все не так!»
Прошло некоторое время, и, когда душе стало совсем невмоготу, я буквально приполз в храм и пошел на исповедь. Тогда мне уже было все равно, кто что говорит и как на меня смотрит. Так хотелось глотнуть свежего воздуха, что даже какие-то окрики либо не воспринимались вообще, либо как «так тебе и надо!».
Говорят, Церковь — это больница, место для страдающих душой. Недаром перед исповедью священник говорит кающимся: «Понеже бо пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши» («Ты пришел в больницу, да не уйдешь отсюда неисцеленным»). А что главное для больного? Получить действенное лекарство. Конечно, хорошо бы, чтобы весь обслуживающий персонал сочувствовал тебе и мило улыбался, раскрывая перед тобой двери. Наверное, это тоже помогает выздоровлению. Но в жизни так бывает не всегда.
И у гениального врача может быть скверное настроение, и уборщица может позволить себе поворчать в ваш адрес, когда вы не вытерли ноги и идете в грязных башмаках по полу, и даже улыбчивая красавица на ресепшене в дорогой клинике может сказать что-то такое, что вам не понравится. Но ведь от этого мы не откажемся от лекарства! Не к красавице же пришли, а к врачу. И не за вежливостью персонала, а за лекарством.
Я не считаю, что «злые старушки» — это хорошо. Это плохо, и в идеале этого быть не должно. Но идущему в Церковь следует понимать, к кому и зачем он туда идет. К Христу.
За спасением. А иначе незачем в Церковь идти.
История вторая. Исповедь
Самая первая исповедь не стала для меня чем-то значимым. Так, к сожалению, бывает нередко. Я стоял в большом храме, вокруг было очень много народа, длинная очередь на исповедь… Естественно, я волновался. Но мало-помалу собрался, что-то рассказал священнику, не сообщив при этом, что исповедуюсь впервые. Он мне что-то ответил.
Я отошел. Не очень понимая, что же со мной произошло и зачем все это было надо.
Где-то через год я оказался на стажировке в США. И там познакомился с общиной, основанной потомками русских эмигрантов. Община хранила традиции, искоренявшиеся в России после революции. Эти традиции восходили к последним духовникам Оптиной пустыни, к людям, их окружавшим и любившим.
Некоторое время я просто общался с членами общины, разговаривал с их священником.
Я видел, что мои новые знакомые молятся, исповедуются, причащаются. Но при этом никто из них — ни прихожане, ни священник — не подталкивал меня, не советовал подойти к исповеди.
Однажды я сам решил это сделать. При этом, как порой полагают неофиты, я считал, что рассказывать священнику можно далеко не обо всем, потому что есть вещи, о которых и говорить-то стыдно. Переполненный комплексами и сомнениями, готовый только к такой вот «полуисповеди», я пошел к священнику. Рассказал ему о чем-то — и замолчал. Священник тоже молчал какое-то время, а потом стал называть те мои грехи, говорить о которых я не собирался. Он называл их совершенно точно, хотя говорил очень деликатно, как бы вместо меня… Я заплакал.
Заплакал, быть может впервые ощутив всю тяжесть греха, которая человека может раздавить… И вдруг услышал, что рядом кто-то всхлипывает. Священник плакал вместе со мной.
Здесь, наверное, правильно было бы поставить точку, потому что невозможно передать словами то, что я тогда чувствовал. Скажу только, что после этого значение новозаветных слов «плачьте с плачущими» (Рим 12:15) перестало быть для меня фигурой речи и метафорой.
История третья. Разбойник
В таинстве покаяния человек исповедует перед Богом, что осознает греховность своих поступков (а также слов и мыслей), что он ненавидит эти поступки и просит Бога, с учетом, так сказать, обстоятельств, не ставить знак равенства между ним, человеком, и его поступками. При условии такого обращения Господь всегда говорит человеку «да». Ведь почему православные христиане уверены, что они получают прощение? Именно потому, что Бог никогда не отождествляет человека с его поступком. Знак равенства между собой и своим грехом может поставить только сам человек — точнее, тот, кто на самом деле не желает от греха отказаться.
Это очевидное для многих неочевидно.
Часто можно услышать: «Как ты можешь общаться с человеком, который то-то и то-то совершил?!» Мы сплошь и рядом не проводим этого растождествления и ставим на человеке крест, смешиваем человека и его поступок, увеличивая всеобщую взаимную неприязнь. Но Бог, в отличие от нас, так осуждающих ближних, всегда — при условии упомянутого искреннего обращения — человека и поступок разводит.
Вспомним первого человека, которому в евангельской истории были сказаны слова: «ныне же будешь со Мною в раю» (Лк 23:43).
Евангельского разбойника, одного из распятых рядом с Христом. К этому эпизоду обращаются очень часто, но, вероятно, из-за этой частоты нередко перестают задумываться: а в чем, собственно, его смысл? Ведь речь идет о разбойнике, преступнике — человеке, совершившем за свою жизнь огромное количество плохих, ужасных поступков, грехов. И, может быть, кроме вопля: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк 23:42), ничего хорошего в жизни он не совершил. Почему же разбойник получает прощение? Наверное, потому, что он действительно покаялся — отказался от своей греховной жизни, совершил «перемену ума», пытаясь хотя бы перед самой смертью порвать со своими поступками. Он не притворяется и не играет — потому что на кресте нельзя ни притворяться, ни играть. Он искренне ненавидит свои грехи, он не хочет быть таким, каким был раньше, — иначе он не посмел бы обращаться к Христу с просьбой вспомнить его. Таким и должно быть покаяние, приносимое нами Богу в таинстве.
Конечно, то, что более-менее понятно на бумаге, не так легко воплотить в жизни. Тем более что очень просто попасться в ловушку: человек легко растождествляет себя и свой поступок, не испытывая при этом никакой ненависти к совершенному греху. То есть мы попросту вроде бы прощаем себя. Но сами.
Без покаяния. А исповедь нужна, потому что на самом деле мы сами себя простить не можем — только обмануть.
ЛЕГОЙДА Владимир
foma.ru
