«Знаете, ощущения человека, который только “крестик нацепил”, часто точнее и горячее, чем у того, кто уже давно в Церкви и привык… к Богу. Вот этой привычки я очень боюсь». Это Борис Корчевников сказал в интервью «Фоме» 10 лет назад. Ему тогда было 25 лет. Но вся страна уже знала его как Синицына из сериала «Кадетство». Сегодня Борис — руководитель крупного православного телеканала и известный телеведущий. Изменилось ли что-то в его чувстве жизни и чувстве веры за эти 10 лет? Об этом наш разговор.
Загранпоездка в Дивеево
— Борис Вячеславович, 10 лет назад Вы давали нам интервью вскоре после съемок «Кадетства». Что Вам лично дало участие в этом сериале?— Очень многое. Я в Церковь пришел в этот самый период! Сейчас я вспоминаю то время и понимаю — «Кадетство» случилось со мной именно для того, чтобы вырвать меня из среды, в которой я жил. Уже потом я узнал, что Господь очень часто, приводя человека к Себе, вырывает его из его окружения, отлучает от всех его прежних привычек и помещает в совершенно незнакомые обстоятельства. Ты получаешь возможность пересмотреть свою жизнь, ты словно оказываешься на новой почве, и твоя вера пускает корни.
Я чуть ли не по минутам помню те удивительные события, одно за другим, которые привели меня на съемки. В 20-х числах мая я получаю предложение сняться в этом сериале, через два дня приезжаю пробоваться на свою роль. Вам знакомо чувство, когда Господь словно берет тебя за руку и ведет в нужном направлении? Я тогда испытал это. Я пришел на кастинг, а там — огромная очередь из ребят. Я репортер НТВ, я никакая не киношная знаменитость — и вдруг ко мне подходит ассистент по актерам, берет за руку и говорит: «Пошли!» Она провела меня к режиссеру, на следующий день были пробы, и еще через день вечером меня утвердили на роль Синицына.
В этот вечер я как раз зашел в церковь к отцу Кириллу, настоятелю храма Святой Троицы в Листах. Мы только недавно подружились с этим монахом, и я начал к нему похаживать. Я сидел у него после вечерней службы, когда у меня зазвонил телефон: «Мы вас утвердили». Я был абсолютно счастлив. Вскоре после этого произошло мое первое причастие.
Фото из личного архива
Каким-то чудесным образом меня освободили на работе, на НТВ, разрешили уехать на несколько месяцев на съемки, они проходили в Твери. Я сказал, что вернусь — и вернулся потом. Правда, съемки «Кадетства» продлились не несколько месяцев, а полтора года.
Вы спрашиваете, что я извлек для себя из участия в этом сериале, и мне сразу вспоминается не съемочная площадка, не какие-то актерские навыки, которые я там приобрел. Мне вспоминается съемная квартира, в которой я жил. Там я был обставлен разными духовными книгами — прекрасно помню, как читал митрополита Сурожского Антония, книги о покаянии, о христианской любви… Читал одно за другим все, что попадалось мне в руки в церковных лавках. Я открывал для себя целый огромный мир. А вокруг меня была тишина — чтобы я смог в этот новый мир всмотреться, вчитаться. Вот главное, что происходило со мной тогда.
В следующий свой приезд в Москву я снова был в храме у отца Кирилла и снова причастился — только теперь это было первое в жизни осознанное причастие. Я испытал тогда невероятное чувство — что жизнь начинается с чистого листа. Произошло полное обнуление всего прежнего, оно отпало, как хвост ящерицы. А вокруг все новое, и нет ничего, что могло бы втянуть меня в прежнюю жизнь!
— Изменилось ли что-то с тех пор в Вашем восприятии веры?
— Я тогда думал, что духовный рост — это то, что неизбежно связано с блаженством, счастьем переживания Бога — чувствами, известными, как говорят, любому «неофиту». Сейчас — наверное, так честнее — я думаю, что он связан с падениями и болью от ощущения, что ты от Бога отдаляешься. Тогда мне нравилось больше. Намного больше.
Вначале мне казалось, что я не буду больше переживать отчаяние — ведь я Бога узнал! А потом было все: и чувство потери Бога, и ужас от собственных грехов, которые обрушивались с какой-то невероятной силой. Обиднее всего то, что у тебя уже нет оправданий, ты знаешь, что это — грех. И все равно идешь на него…Тогда я мог говорить о Боге бесконечно, потому что просто растворялся в этой радости переживания Бога. Сейчас я бы хотел о Боге молчать. Потому что слишком часто я Его терял. И слишком часто ощущал себя недостойным того, чтобы о Нем говорить.
Фото Владимира Ештокина
— Это связано с попытками изменить чье-то отношение к вере?
— Я столько обжегся на этих разговорах в самые первые свои годы в Церкви! Я так рвался ответить на все, на каждый вздох против Церкви, против Бога… И только потом понял, что отвечать иногда надо даже и не словом. А просто молчанием. Ведь иногда можно так промолчать, что человек услышит сам себя и увидит свое заблуждение лучше, нежели чем если ты начнешь ему что-то объяснять и доказывать.
— Были ли за это время какие-то встречи, события, поездки, которые сильно на Вас повлияли?
— Конечно, это поездки в Дивеево. Место, которое снова возвращает мне ту первоначальную радость. Для меня тот первый период — это камертон, по которому я сверяю свою жизнь. Я не люблю слово «неофит», его используют, когда немножко свысока говорят о человеке: мол, ладно, он неофит, посмотрим еще, что потом из него будет. Мне кажется, что неофитство — это самое счастливое время, а неофит — он… как святой! Он настолько близко к Богу, он настолько обожжен Его правдой… А потом зачастую он все это постепенно растрачивает.
Но всякий раз в Дивееве я переживаю свое неофитство заново. Еще был Иерусалим, уже не туристический, а паломнический. И тоже всякий раз, когда я там оказываюсь, я испытываю громадную радость неофитства. А пределом этого переживания для меня стал Афон. Ничто с этим не сравнится. Для меня паломничества в эти три места — это самые фантастические загранпоездки из всех возможных. Потому что в них ты оказываешься всегда за границами этого мира. В этих местах все другое: другие встречи, другие разговоры и самое главное — там другая тишина. Причем тишина — это не отсутствие звуков, это какая-то информация о главном! Всякий раз из такой «загранкомандировки» я пытаюсь привести капельку тишины в тот мир, где я живу. И всякий раз я ее разливаю. Чаще всего, еще на обратном пути. Думаю, это всем знакомо.
«Я полюбил арену страстей»
— Вы долгое время вели ток-шоу «Прямой эфир» на России-1. И многие люди, верующие в том числе, испытывали некий диссонанс, зная Вас и наблюдая за тем, что происходит в студии. Сам формат этой передачи в психологическом плане довольно жестокий. А как Вы сами относитесь к такому типу передач?— На нашем телевидении, которое завязано на рейтингах, этот жанр можно считать реакцией на запрос аудитории. Почему-то раньше этого запроса на предельную открытость, обнаженность конкретной судьбы не было: для наших родителей, наших дедушек это были табуированные темы. И это очень интересный вопрос, в какой момент такая печать была снята?
Это, правда, какая-то снятая нравственная печать… Я подозреваю, что заинтересованность жизнью других всегда сидела в невысоком слое человеческого любопытства. И в советское время наверняка судачили о том, как живет семья Александрова и Орловой, что там творится у Рыбникова и Ларионовой. А Михаилу Ромму, например, задавали вопрос, почему он в кино всегда снимает свою жену. И он отвечал: «Потому что я ее люблю».
Но в какой момент эти табуированные кухонные темы вышли на арену? Заметьте, любое ток-шоу даже по своему виду напоминает именно арену. Я не хочу быть брюзгой, но в этом есть что-то от Колизея. Там тоже в центре были страсти, и публика тоже голосовала, только итоги были еще более страшные, потому что она не просто отдавала предпочтение той или иной стороне, а решала жизнь и судьбу героев. В каком-то смысле в ток-шоу происходит нечто похожее.
И в то же время мне кажется, что арена страстей — это модель любого человеческого сердца. Я не священник и не знаю, что батюшкам приходится выслушивать на исповеди, но могу представить на примере своих исповедей. Исповедь — это тоже излияние страстей. И я всегда думаю: священник же может любить человека, который рассказывает ему о себе какие-то страшные вещи, и может совершенно по-другому смотреть на эти самые низкие страсти, которые перед ним обнажают, обращаясь за помощью.Для меня это главный и живой пример того, как можно подходить к работе в таком страстном, горячем и очень живом формате. Ведь к нам на программу приходят не куклы, а живые люди, и чаще всего они приносят с собой свое живое горе. А значит, их можно любить живой действенной любовью — и по возможности помогать. И в этот момент ты уже не думаешь: Колизей, не Колизей… Перед тобой только тяжелая драма живых людей, которую они принесли тебе в студию.
Я много раз себя ловил на том, что сам бы не смог вот так прийти и открыто разбираться с тем, в чем пытаются на глазах у публики разобраться мои герои. Мне по темпераменту комфортнее спрашивать. И я всякий раз думал: это просто люди, которые могут. Почему — не знаю, но я им очень благодарен за эту открытость. Они впустили нас в свое сердце — и я старался не вести себя там как слон в посудной лавке. А бережно, с любовью, с благоговением относиться к своим героям.
Фото Владимира Ештокина
— А у Вас не появилось разочарования в людях и в том образе жизни, который открывался Вам в этой программе?
— Нет. У меня перед глазами всегда встает фраза митрополита Сурожского Антония, которую я прочитал еще во время съемок «Кадетства»: «Каждый человек — это икона, которую нужно отреставрировать, чтобы увидеть Лик Божий».В этом ток-шоу я в каждом человеке старался видеть икону. Получалось или нет — не мне судить. Но все же, когда было чувство, что удалось хоть чуть-чуть произвести такую реставрацию… какое тут разочарование? Это настоящая радость от того, что работа сделана не вхолостую.
— Примерно тогда же, когда Вы пришли на «Спас», на России-1 Вы взялись за проект «Судьба человека». Это просто совпадение, или Вы намеренно перешли к сугубо позитивной передаче?
— Она не то чтобы сугубо позитивная: в ней часто те же человеческие драмы — ведь не бывает судьбы без драм. Просто немножко другой тип ведения, другие приемы раскрытия героя. Да, это уже не арена. Это камерный, личный разговор. Но на то, что это совпало с моим приходом на «Спас», я могу сказать только — слава Богу! Здесь, думаю, было больше водительство Божие, чем мои конкретные планы.
— Есть ли в общении с героями этой программы какая-то ключевая для Вас тема или вопрос, который хочется задать не столько для зрителя, сколько для себя самого?
— Да, есть, конечно. Это тема встречи. Для меня это самая важная вещь, потому что в каждой судьбе есть главные встречи, которые изменили все. Есть встречи с человеком, есть встречи с Богом, есть расставания, и это обратная сторона встречи. И я, всякий раз спрашивая героя об этом, примеряю эти встречи на себя, думаю о том, как они могли бы изменить мою жизнь.
Вторая тема, в которую я всегда всматриваюсь, — это смерть. И в моем понимании смерть, возможно, — это главная встреча. Многие герои моей программы были свидетелями ухода своих близких. И это самая главная тайна в жизни человека.Она не бывает одинаковой и не может не быть интересной. Не думайте, что это жестоко, но, если получается, мне, правда, очень хочется узнать у человека, как он пережил потерю и нашел в себе силы понять, что его близкий потерян не надолго. Ведь люди, которые посмотрели в лицо смерти, почти все, как ни парадоксально, свидетельствуют, что смерти нет.
Фото Владимира Ештокина
— Были ли какие-то открытия, которые Вы для себя сделали за время этой программы?
— Я в очередной раз удивляюсь тому, насколько все судьбы разные. И в то же время ты не можешь отделаться от мысли, что в человеческой жизни действуют одни и те же законы — духовные законы, которые тверже любых материальных. За предательство платишь тем, что тебя предадут, за измену получишь жесткий ответ. Нездоровье неслучайно: это результат поступков, либо испытание для выхода на новый человеческий уровень. Ты оставил женщину, которую любил и которая любила тебя, и ушел к другой — она оставит тебя так же. И наоборот: ты пострадал от кого-то, значит, ты получишь какой-то невероятный «подарок от судьбы», как говорят люди светские. На самом деле — от Бога.
Многие могут возмутиться, что я описываю Провидение как какую-то «небесную математику». Не буду спорить. Я не про богословие. Я исключительно про то, что лично чувствую как ведущий, что я вывожу из судеб своих героев. А я вижу, что в детях, в их здоровье, в их судьбах, не всегда, но очень часто, отражаются поступки и нравственное состояние их родителей.
Платим ли мы за грехи отцов? Не знаю. Но совершенно точно мы несем в себе поступки наших родителей, какие-то не сказанные «прости»…
У христиан нет «своей территории»
— Вы уже год руководите телеканалом «Спас». Как это получилось? Вы вообще предполагали, что займете такую должность?— Нет, я не предполагал, не ждал. Когда-то, еще очень-очень давно, возникали такие мысли, но это были мечты — «а вот бы…» Ну что сказать? Помечтал и пошел дальше. Потом началась другая жизнь, другая работа. А когда я получил предложение руководить «Спасом», первое, что я ответил: «Я не справлюсь». У меня ведь нет этих умений и компетенций. Но обстоятельства складывались так, что у меня было время все оценить, всмотреться в ситуацию на канале со всех сторон. Слава Богу, у меня было много времени на принятие решения.
— Православный канал — это телевидение «не для всех». Здесь совершенно другая специфика, и наверняка действуют совсем другие законы…
— И да, и нет. Главный закон телевидения — сначала должно быть интересно! Если не цепляешь эмоционально, то и смыслы до зрителя не дойдут. Когда Бог вошел в мою жизнь, мне сразу стало интересно жить. Поэтому мне кажется, что Православие — это самое интересное, что может быть. Кроме того, Православие очень эмоционально. И мне очень хочется, чтобы «Спас» транслировал эту эмоциональность и внутренний драйв христианской жизни. И передавал все те смыслы, от которых так интересно.
Я помню эти часы, которые я проводил с книгами в первые месяцы своего вхождения в Церковь. Я читал, читал, захлебывался, потом останавливался, молчал, всматривался, вдумывался в какую-то мысль. Я просыпался среди ночи и говорил: «Господи, какая невероятная вселенная открывается! Это такая глубина — как я этого не знал, не замечал? Господи, как это много сейчас изменит!»
Фото Владимира Ештокина
— Разве эту радость и эти очень личные переживания можно передать по ТВ?
— Уверен — да. Это же транслируется через людей, через ведущих, которые сейчас каждый день в кадре. Это можно транслировать абсолютно в любом формате, даже в таком жестком, как программа «Не верю! Разговор с атеистом» или в ток-шоу «Спас. Прямой эфир», в котором мы обсуждаем актуальные события через призму Евангелия. Канал передает эту радость. А будет передавать еще больше.
— Но аудитория Вашего канала — это по большей части люди, которые уже в Церкви, уже верят. Что нового может дать им «Спас»?
— «Спас» — это знакомство с родителями. Для тех, кто с ними еще не знаком, для жениха и невесты, это всегда интересно и ново. Но ты можешь жить с родителями всю жизнь и не знать их. Вот мы и говорим: Бог — это наш Родитель, это наш Отец, и мы с Ним каждый день знакомимся. Как дети могут каждый день знакомиться со своей мамой. Правда! Каждый раз по-разному, по-новому ее открывать. Вот я свою маму и знаю, и не знаю, прожив с ней всю жизнь.
Бог — это открытие всегда, и для верующих, и для неверующих. Абсолютно одинаковой силы открытие. Бог — это Тот, с Кем всегда можно заново знакомиться. Даже будучи давно знаком, ты узнаешь Его заново. И мы абсолютно одинаково обращаемся что к верующим, что к людям, считающим себя неверующими.
— Я посмотрела в Интернете комментарии зрителей к программе «Не верю! Разговор с атеистом». Многие люди, которые считают себя воцерковленными, недоумевают: зачем на «Спасе» нужна такая программа, зачем на «нашу территорию» приглашают человека, который транслирует совершенно чуждые нам идеи…
— «Наша территория» — это… Да нет у нас ничего «нашего»! Нам территорию Христос определил довольно четко: идите и научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Этим он сказал: вы никогда не будете «на своей территории». Вы всегда будете среди так называемых «чужих». Вот что мы делаем в программе «Не верю! Разговор с атеистом». Никакой «нашей территории» нет, попытка присвоить себе, огородить свою территорию — это вызов Христу. Он нас послал за другим, мне кажется.
У кельи Паисия Святогорца на Афоне. Фото из личного архива
— В одном из интервью Вы говорили, насколько важна для Вас программа «Не верю!» и как хочется вести диалог с оппонентами Церкви…
— Очень важна. С тех пор как я понял, что я, оказывается, далеко не святой — а именно так я думал в первое время в Церкви, — я понял и то, что многое могу почерпнуть для себя у людей, которые Бога не знают, но о чем-то Его спрашивают, что-то от Него требуют. Я, например, если мне в социальных сетях пишут неверующие люди, обязательно вступаю в переписку, потому что мне интересна природа неверия. Для меня Бог — это такой абсолютный факт, это так понятно и близко, что я пытаюсь выяснить, отчего же для других людей это не так.
— А Вы для себя определили какое-то главное заблуждение людей, считающих себя атеистами?
— К сожалению, в наше время все чаще приходится сталкиваться с атеизмом как результатом просто нежелания подумать, задать себе самому какие-то серьезные вопросы — с поверхностным атеизмом. Полагаю, что советский научный атеизм был куда глубже и интересней.
Недавно мне написали: «Неужели Вы во все это верите: в Церковь, в религию?» Я отвечаю: «Я не верю, я — знаю. А почему Вы не верите и не знаете?» И мне так хотелось получить аргументированный ответ! Но мне написали: «Да когда же вы прозреете?» Вот и вся дискуссия. Чаще всего в разговорах с атеистами мы сталкиваемся с набором штампов, с очень поверхностным знанием темы.
Фото Владимира Ештокина
— Ну, о Владимире Познере, который недавно был гостем программы, такого не скажешь.
— Конечно. Там интересно: насколько я понял, неверие Владимира Владимировича в этой программе было во многом основано на глубинном человеческом запросе на справедливость. У него внутри вопрошание к Богу: «Если Ты есть, где же справедливость в мире?». И конкретные факты, действительно, вопиющей несправедливости. Только я думаю, что эта несправедливость — от человека, а не от Бога. Я знаю, что человек свободен и Бог говорит человеку «да будет воля Твоя» чаще, чем человек говорит это Богу. А в словах Владимира Познера в нашем эфире мне услышалось отношение к Богу, как чему-то, что способно парализовать волю человека.
Как мне кажется, здесь Владимир Владимирович отказывает человеку в том, что он ответственен и самостоятелен абсолютно во всем, в том числе и в изъявлении собственной воли. Познер спрашивает Бога о справедливости, которой он в мире не видит. Христиане тоже справедливости в мире не видят. Но Познер из этого делает вывод, что Бога нет. А мы делаем вывод, что человек искажает Божий замысел о мире, и поэтому мир так несправедлив. Но в целом это же прекрасно, что программа рождает такую дискуссию — может быть, самую главную из всех возможных.
— А у Вас подобных вопросов о несправедливости никогда не возникало?
— Нет. Меня обожгло в момент моего воцерковления. Обожгло именно понимание стройности мира, сотворенного Богом. И с тех пор вопросы «почему так много зла» и «почему так много несправедливости» не заставляют мою веру колебаться. Евангелие дает ответы на эти вопросы. Забыл их? Открой Евангелие.
На заставке: фото Владимира Ештокина
КОРЧЕВНИКОВ Борис
рубрика: Авторы » К »
БАРИНОВА Дарьярубрика: Авторы » Б »
Дежурный редактор
Июль 2018 (183) №7рубрика:
