«Вот не хотел ведь ругаться, а пришлось. Ну чего она лезет со своими советами: иди исповедуйся, иди исповедуйся… Достала уже, честное слово! Как репей, прицепилась и не отстает… А чего каяться, спрашивается… Православные, что, лучше других что ли? Каются и опять грешат, каются и грешат… и так без конца. Смысл-то какой?» – так думал рассерженно, шагая по улице и не видя ничего перед собой Степан – крещеный мужик, слесарь на пенсии и муж своей жены. Вот она-то его и достала своими уговорами пойти в храм и исповедаться, причаститься. А Степану, и вправду, непонятно было, зачем это всё нужно. Он, конечно, и боялся еще и не хотел кому-то рассказывать обо всех своих «чудодействиях», но главное, как ему казалось и как он сам себя убеждал, – это бессмысленность исповеди.
Тут он встретил знакомого по старой работе, разговорился «за жизнь», о рыбалке, потом на базар зашел, на почту, и постепенно другие дела отвлекли его от размышлений от исповеди, и он маленько успокоился.
Жена дома помалкивала, но видно было, что обижена и молчалива вроде как с немым укором.
«Да и ладно, пусть себе молчит, – подумал Степан. – Не впервой. Тише будет. Всё равно не пойду никуда, нет в этом смысла».
Так и не разговаривал с ней весь вечер. С тем и спать лег.
Ну и… отправился во сне на рыбалку. Вроде как какое-то озеро огроменное, необыкновенной красоты. И он знает, что самый клев – на той стороне, и вроде как ему туда обязательно нужно добраться, и местечко там прикормленное, но переправиться почему-то не на чем. Кроме как на лодке у берега, но лодка ему незнакома. Но плыть надо, и он подошел к этой лодке и стал смотреть.
В лодке по щиколотку стояла вода. На дне даже в одном месте скопился ил или песок и поверх лежал темный палый лист, отчетливо видный через прозрачную воду.
«А лодка, стало быть, течет, – подумал Степан. – А может, дождем налило…»
Он заглянул под седушку и увидел старую консервную банку непонятно уже от чего, с крышкой, не до конца отрезанной и отогнутой вроде держака.
«Ага, – подумал Степан. – Может быть, ею и вычерпывал уже кто-нибудь воду».
Он посмотрел на противоположный берег озера. Там в свете солнечных лучей, внезапно пробившихся из-за туч, заиграла изумрудом, маня к себе, лесная зелень.
Степан опять посмотрел на палый лист на дне лодки, потом на банку в руке и подумал: «Начну грести, а если увижу, что сильно течет, – возвращусь назад. А если не сильно, то можно будет банкой помаленьку вычерпывать… Ну и всё».
Он решился. Забрался в лодку и стал вычерпывать воду. Вычерпал ее довольно быстро. Постоял, покачал слегка лодку и из стороны в сторону, и вверх-вниз, удостоверяясь, что прореха в лодке не критическая. Воды вроде бы не прибавилось. Тогда он забросил в лодку рюкзак, удочки, толкнул лодку от берега, запрыгнул в нее и сразу сел на скамью. Какое-то время лодка, покачиваясь, отплывала от берега, неуправляемая, медленно забирая влево. Потом Степан поплевал на руки и взялся за весла.
Уключины поскрипывали, он греб размашисто, сидя спиной к тому берегу, куда плыл, и видел, как быстро удаляется от него тот берег, от которого он отчалил. Он всё поглядывал на высокую сосну, стоящую на холме, прямо перед ним, и старался, как ему казалось, грести прямо на восток от нее, то есть к противоположному берегу. Несколько минут Степан греб мощно и радостно, но потом стал уставать и вот, не вынимая весел из уключин, уложил их на борта и прислушался. Была тишина, только слышался легкий плеск волны о борта лодки и мерное поскрипывание каких-то ее частей.
«Эх, хорошо-то как!» – подумал Степан и не выдержал – оглянулся на берег, куда плыл. Но там как-то неожиданно всё потемнело, и с той стороны сплошной стеной приближался туман. Берега уже не было видно. «Эге, – подумал Степан, – вот те нате…» Он посмотрел вниз и увидел, что под поликом, сколоченным из реек, начинает скапливаться вода. Ее
было еще немного, но стало понятно, что лодка всё же течет. Степан снова взялся за весла, стал грести, но прежней радости уже не было.
Прошло еще несколько минут, и вдруг как-то сразу завихрило, в спину подул холодный ветер, и лодку обступил туман, сначала клочковатый, неровный, так что временами пробивался передний видимый берег, но очень скоро и он пропал. Степан оказался в сплошном сумраке. Ветер усиливался, рвал и трепал лодку… волны запрыгали бестолково и всё болтали лодку, шлепались шумно в борта…
«Так, и что дальше, что дальше?.. – думал лихорадочно Степан, стараясь не нервничать. – Куда грести?..» Он что-то сильно разволновался. Неожиданно даже, так, что какую-то и дрожь почувствовал внутреннюю от беспокойства и неуверенности. Тем более что вода в лодке всё прибывала, и уже понятно было, что щель где-то приличная и надо с этим что-то делать.
Он снова уложил весла на борта и стал вычерпывать воду консервной банкой. Между тем мрак сгустился, и ничего понять было уже невозможно, только какой-то вихрь и мелкий противный дождь, и волны всё более угрожающие, захлестывающие лодку… И тогда Степан, сам того не ожидая от себя, стал молиться. То есть он начал говорить молитву и тут же сам удивленно подумал: «О! Это я, что ли?» Вслушался и удостоверился, что так и есть – он самый.
– Ну и ладно, ну и буду молиться, а чего… – ответил он кому-то и продолжил: – Господи, помилуй! Господи, помоги!
Вскоре он уже повторял молитву непрестанно, яростно вычерпывая всё прибывающую и прибывающую воду.
– Господи, помоги! – повторял он безотчетно, понимая, что сам на себя попросту не может уже надеяться. И как-то так обидно показалось Степану, что он вот сейчас тут как дурак какой-нибудь утонет, и Нина, его жена, будет беспокоиться, искать его, плакать… и так вдруг ее жалко стало… А потом найдут его тело, и тоже всё это будет так глупо… какие-то люди будут вокруг стоять с хмурыми лицами. В белых резиновых перчатках, которые потом, после «работы», снимут и тут же выбросят. Будут смотреть, выяснять чего-то… Тьфу! Степану даже противно стало от таких мыслей, и он, рассердившись на себя, на стихию, на сумятицу всю эту, решительно взялся за весла и принялся грести снова, молясь, чувствуя, как срывает водянки на ладонях, но от этого только сильнее ополчаясь на разыгравшуюся стихию.
– Греби, греби давай! Не сдавайся! – подбадривал он сам себя, когда тело, дрожащее от усталости и бессилия, казалось, уже готово было отказаться от всего и принять любой исход. Вычерпывая воду, он чувствовал, как жар прибывает во всем теле, сердце бухает в груди и пот струится по лицу, несмотря на холодный ветер, а волосы прядями прилипают ко лбу. Но останавливаться было нельзя, и он всё вычерпывал и вычерпывал эту бесконечно прибывающую воду и, снова взявшись за весла, всё греб и греб, пока вода не доходила ему до щиколоток.
И вот в какой-то момент, когда уже казалось, что надежды на спасение нет и близка трагическая развязка, лодка въехала носом в береговой песок и остановилась.
Он испытал необыкновенную радость и облегчение и…
Проснулся в холодном поту с бешено бьющимся сердцем. Проснулся, секунду вообще не понимал, где он и что происходит, а потом отчетливо понял, что сейчас воскресенье, пять утра и в это время Нина собирается в храм. А еще он вспомнил, как вчера сказал ей в сердцах: «Грешишь и каешься, грешишь и каешься… Толку-то…»
Он еще немного полежал с открытыми глазами, потом сказал вслух:
– Ну да… гребешь и вычерпываешь, гребешь и вычерпываешь…
Рассмеялся и добавил:
– Ладно…
– Ты чего? – спросила жена спросонок.
– Чего-чего… Собирайся давай. На службу пойдем…
Священник Димитрий Шишкин
pravoslavie.ru
