Почему материалы про человеческое горе имеют самые высокие рейтинги? Почему многие люди с таким упоением читают про смерть других? Размышляет психолог, главный редактор сайта Матроны.ру Лидия Сиделева.
Френдлента оживилась. Рядом с горем вообще очень сложно сохранять спокойствие. Кажется, единственные люди, которых об этом постоянно просят — это родственники. «Ты, пожалуйста, держись», — пожалуй, каждый человек, соприкоснувшись с горем потери, слышал эти слова. В своё время мне самой хотелось шипеть и плеваться в лицо, когда подобные вещи говорились моей родственнице, хоронившей своего отца. Я отводила таких советователей в сторону и проводила с ними беседы: «Сам держись. Держись от нас подальше. И дай ей оплакать своё горе».
Фраза про «слёзы родных и списки погибших» заставила снова поговорить о журналистской этике. Человек в горе беззащитен, его переживание интимно. В этот момент по нему просто проехались бульдозером, выдернули живьём кусок души, и он стоит и буквально истекает кровью, совсем без кожи, выдернутый из привычного круга жизни. Он дезориентирован и не понимает, что происходит. Его самосознание мечется в разные стороны в попытке как-то переварить эту новость, а способность тестировать реальность находится на уровне не то младенца, проходящего через родовые пути, не то алкоголика, принявшего на грудь пару литров палёной водки.
Вся эта история мне сильно напоминает фильм «Шоу Трумана». Не видели? Посмотрите обязательно. Особенно последний кадр. Смысл повествования в том, что некая корпорация усыновила ребёнка и устроила из его жизни шоу 24/7. Он родился в прямом эфире, телезрители наблюдали за тем, как мальчик начал ползать, как влюбился, как переживал потерю отца… Но главное, что сам он не знал, что его снимают. А когда это понял, то решил сбежать из кадра и просто жить. Телезрители застыли у экранов, пока Труман выбирался из съёмочного павильона, в котором прожил с рождения. Он балансировал на грани жизни и смерти. И выбрался.
Радостные телезрители рыдают, обнимаются, хлопают в ладоши. Но потом ажиотаж спадает, и они начинают щёлкать кнопки пульта в поисках какого-то другого зрелища. Это уже исчерпало себя. Людям нужна новая жвачка. Прежде всего — эмоциональная.
Объяснить рейтинговость новостей про внезапную смерть и человеческую трагедию очень легко, особенно в нашем обществе, которое просто не умеет горевать. Человеческая жизнь была обесценена давно, а в Советском Союзе достигла своего апогея. По всей стране были нехорошие квартиры, откуда пропадали люди, а соседи и родственники просто делали вид, что здесь никого не было. Пустое место. Тогда же появилась и стала процветать тайна усыновления. Чтобы тень ЧСВН не коснулась ни ребёнка, ни воспитывающих его усыновителей. Врали все и всем. Ради всеобщего блага.
Мы привыкли к обилию тайн, из каждого внутреннего психологического шкафа любой из нас может извлечь с десяток скелетов. И ведь самое интересное, что пока мы не отгоревали и не переварили историю своей страны, где наши старшие родственники или были репрессированы, или репрессировали, или молча дрожали в сторонке и наблюдали, как одни убивают других, мы будем прилипать к телевизионным ящикам и экранам гаджетов, сами не понимая эту тягу к кровавым рейтинговым новостям в стиле лайфньюс.
Мы ищем способы выплакать те слёзы, что накопились в нас за десятки лет. Но мы как будто до сих пор не умеем это делать…
Я вспоминаю одну историю, которую моя близкая подруга рассказывает вот уже лет 5, не проронив ни единой слезы. Хотя я, обладая некоторыми представлениями об эмпатии, буквально падаю под гнётом того горя, что она излучает в данный момент.
Молодая счастливая девчонка, недавно замужем. И вот оказывается, что Господь послал им с мужем ребёнка. Она не верила своему счастью и боялась пойти в аптеку купить тест. Собственно, и мысль о беременности мне пришлось ей подсказать. Она была уверенна, что просто приболела. Тест показал две полоски, ХГЧ уверенно рос, все признаки налицо.
Она осваивала новый статус молодой мамы и делилась, что её переполняют трепет перед хрупкостью человеческой жизни и восхищение этой тайной, которую она носит в себе. «Когда я понимаю, что во мне развивается мой малыш, что уже в таком состоянии он окутан любовью со всех сторон и уже знает, что мы с мужем — его родители и тоже его любим и ждём, у меня начинает немного ехать крыша. Я не знаю, как объяснить это состояние».
Так прошёл месяц, полный надежд и тихого счастья, пока однажды у подруги не началось кровотечение, которое потом закончилось выкидышем. Только недавно она смогла рассказать, как пережила этот день. В консультации врачи долго смотрели на результаты УЗИ и, выписав лекарства, которые обычно назначают всем на сохранении, отправили домой (через дорогу буквально). «Мы ничего не можем гарантировать, надо наблюдать динамику. Завтра надо будет ещё раз прийти на УЗИ и сдать кровь».
Она пришла домой, и тут началась дикая боль, она ползала по полу от боли на четвереньках и тихо выла, даже не догадавшись позвонить в скорую или вызвать с работы мужа. Так продолжалось несколько часов, пока не случился выкидыш. Она сидела перед иконами, рыдала в голос, и вместе с ней рыдало её тело. Говорят, что менструация — это плачь матки о не случившейся беременности. Здесь, судя по величине кровотечения, был не плачь, а целая истерика.
Вечером пришёл муж, они сложили останки их ребёнка в баночку и поехали в поле, чтобы его похоронить, предать земле. А потом, на обратном пути, поехали сдаваться в больничку, чтобы сделать чистку. Она неделю носила в себе смерть, смутно догадываясь о происходящем. Последнюю неделю ей снились страшные сны: в осколках аквариума лежит мёртвая рыба с налитыми кровью глазами.
«Ты знаешь, я сейчас даже рада, что я тогда не догадалась вызвать скорую. Я смогла подержать его в руках, поглядеть на него, а потом похоронить. Сейчас мне это очень сильно помогает пережить боль утраты. Ведь я его очень любила, именно того малыша. И новые дети никогда не заменять того, нерожденного».
Она пять лет не могла позволить себе плакать о своём умершем ребёнке, потому что ей было очень стыдно за величину своего горя. «Ну в самом деле, о чём тут переживать, ему было всего 6 недель от роду, он ещё ничего не понял, просто я слишком чувствительна. Вот у Лены действительно горе: выносить, родить и тут же потерять»…При этом я отлично знаю, что сама Лена тоже не считает своё горе значительным, сравнивая себя с Аминой, похоронившей Маржану, когда той было уже 14 лет.
Поэтому обе мои подруги с таким упоением читают про смерть других, виня себя за излишнюю тягу к жёлтой прессе. Прошло немало времени, прежде чем они смогли и себя почувствовать теми родными, что имеют право плакать. Нуждаются в сочувствии и принятии их горя. Такого, какое есть. Не влезая со своим горем. Не оставляя следы своих грязных ботинок. Не нарушая интимности горевания, а, наоборот, создавая условия для тех, кому сейчас так важно соприкоснуться с сакральным знанием о повреждённой природе человека, о конечности бытия, о расставании навсегда.
Как же трудно бывает плакать с плачущими, не похоронив всех своих мертвецов. Вот и получается такой изощрённый способ энергетического вампиризма, как в той песне: «Мне не нужна твоя жизнь, мне нужна твоя смерть». Вот так и куются рейтинги.
Лидия Сиделева
pravmir.ru
