А вот, оказывается, — могут. Вот, Ксения С., заявленная как монахиня одной из раскольнических общин, ушла из Церкви. Из интервью складывается странное впечатление, что одной из главных ее претензий было отношение Церкви к… половой жизни: слишком много запретов (очень странно для монахини).

Вот некто Аркадий Шуфрин, магистр Свято-Владимирской семинарии (Нью-Йорк), сетует, что Церковь не пошла в ногу с постхристианской современной эпохой, и покинул ее.

Третьему респонденту, анонимному библеисту, настолько наскучила Библия, что он покинул не только православную, но и протестантскую общину и присоединился к атеизму.

Помнится мне также и не участвовавший в этих интервью бывший преподаватель семинарии, сетовавший, что в семинариях не читают Локка, Бэкона, Рассела, Хайдеггера и других светочей свободной мысли, и по этому поводу расставшийся с православием.

Для начала рассмотрим по порядку суть всех этих претензий.

Ксению С. расстраивает, по ее словам, «тупая привязанность [православных] к традиции». Причем замшелость православных проявляется в том, что то, как они относятся к традиции, – «это не привязанность к традиции, а ее умерщвление». «Настоящая традиция – по мысли Ксении, – это когда люди хорошо переваривают предшествующую, что-то принимают, а что-то и отбрасывают как несообразное нынешнему времени (пусть даже это проповедовали сколь угодно святые люди) и вырабатывают на основе нее то, что понятно и подходит для их современников». Православная традиция, по ее мысли, не такова: получается так, что мы живем как в XVIII, XVII, а то и X веке и ни йоты не хотим продвинуться ни вперед, ни назад.

Данная деятельница игнорирует факт постоянного приспособления богослужебной традиции к нуждам времени в меняющемся мире: смешанные хоры и клиросы, перенос времени богослужения соответственно изменившемуся ритму жизни, динамичность приходских служб и размеренность монастырских, творчество церковных композиторов и многое другое. Да, в православном богослужении много примет прошлого, но от этого оно не перестает быть сконцентрированным вокруг Христа.

«Православие хранит традицию, как сокровищницу богатств, которыми большинство из нас в полноте не может воспользоваться, но смогут воспользоваться те, кто в духовном горении приблизится к святым прошлого»

А наследие прошлого помогает нам как ориентир в настоящем для движения в будущее. Конечно, если бы мы умели молиться лучше, чем святые отцы прошлого, мы, возможно, не так были бы привязаны к древним молитвам и вместо них писали бы новые. Но наше молитвенное горение, увы, больше напоминает едва заметное тление. А потому православие хранит традицию, как сокровищницу богатств, которыми большинство из нас в полноте не может воспользоваться, но смогут воспользоваться те, кто в духовном горении приблизится к святым прошлого.

Если же, по совету неразумной Ксении, мы выбросим из православной традиции всё, что нам непонятно, и оставим только то, что «понятно и подходит для современников», то мы уподобимся дикарям, которые с презрением отвергнут книги, но с удовольствием купят стеклянные бусы, ибо блестят. Мы же пока по духовной цивилизованности находимся на уровне дикарей. Что, собственно, и демонстрирует Ксения С. на своем примере, утверждая, что «нет никакого христианского «идеала» как какой-то особой формы жизни». Уж, кажется, в XIX веке много сил приложили для перевода сочинений святых отцов на русский язык, а в XX их издали в современной орфографии. Так что можно было бы и прочитать эти сочинения, чтобы не ломиться в открытую дверь с заявлением, что «цель христианина — соединение с Богом, а вовсе не жизнь в постоянной молитве, не жизнь без секса, не жизнь без общения, не жизнь без светских интересов, не жизнь в пустыне, вообще ничто из этого. Все это может быть полезно для приближения к Богу — а может и не быть. Зависит от индивидуума».

Так и хочется воскликнуть: ну дайте же ей кто-нибудь почитать давно уж изданные письма преподобного Амвросия Оптинского, который ясно сказал, повторив древнего святого отца Петра Дамаскина:

«Преподобный Петр Дамаскин пишет о себе так: я рассматривал положения прежде бывших и нашел, что во всяком месте и во всяком состоянии были и есть спасающиеся и погибающие; и это происходит от нашего произволения. Если оставим свои хотения и разумения и потщимся исполнить хотения и разумения Божия, то во всяком месте и во всяком состоянии спасемся».

Но вот в чём разница между словами отцов и размышлизмами Ксении: святые отцы призывали исполнять волю Божию, а Ксения зовет к исполнению своей человеческой воли: «Вообще-то человек сам на практике должен понять, что именно конкретно его, Васю или Машу (а не св. Феодора или Максима) отвлекает от Бога». Ключевое слово здесь «сам». И пусть Ксения не обольщается и не обольщает других: сам, без духовного руководства человек может только погибнуть душою. Для спасения ему нужен пусть и не святой отец, но хотя бы более-менее опытный духовник, который вовремя распознает духовную болезнь и даст простое, но действенное лечение. Как и с медициной: если человек будет заниматься самолечением — он вряд ли выздоровеет при серьезном заболевании. А под присмотром врача, пусть и не Пирогова или Склифосовского, шансов выздороветь больше: врач ведь и горькое лекарство даст, и хирургическое вмешательство проведет, если надо. Поэтому и нужна Церковь, как лечебница, где есть лекарства от духовных недугов. А вот аскетический принцип, на который напирает Ксения – мол, сначала нужно вкусить духовной радости, а потом отказываться от мирских удовольствий – глубоко ложен и ведет к прелести (духовному самообману). Человека неопытного цитата из Блока: «прежней радости не надо вкусившим райского вина» – до духовного алкоголизма доведет, а до рая — вряд ли.

Ну а дальше начинается песня (как говорят в блогосфере): «Отношение к сексуальному вопросу». Тут, по мысли «монахини», «в православии вообще полный провал» (sic!). Ее речь стоит привести полностью по причине ее фантастической инфантильности: «Как заходит речь про секс, вылезает такое, что просто уши вянут, а психологи падают в обморок. Если Бог (а не дьявол) снабдил человека рецепторами удовольствия и вообще сложноорганизованной психикой и мозгом, соответственно, и всякими физическими и культурно-эстетеческими потребностями, тогда (по такой религии) получается, что Он нарочно все это дал человеку только лишь затем, чтобы он мучился и имел от чего отказаться ради Бога (вместо того, чтобы Его благодарить за все хорошее и вообще за бытие в этом мире), а такая религия вызывает, мягко говоря, много вопросов».

Трудно комментировать это нагромождение нелепостей, но все же придется. Тем более что на помощь мне придут «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», где этому посвящена отдельная десятая глава. Там сказано, что отношения мужчины и женщины (в том числе и эти) – добро и благо: «Будучи в равной степени носителями образа Божия и человеческого достоинства, мужчина и женщина созданы для целостного единения друг с другом в любви: «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть» (Быт. 2, 24). Воплощая изначальную волю Господа о творении, благословенный Им супружеский союз становится средством продолжения и умножения человеческого рода». Поэтому отказываться (в браке) от полового общения от христианина никак не требуется, как раз наоборот. Как и не требуется от взрослого христианина отказа от умеренного употребления вина в праздник. Но вот пьянство – да! Пьянство и беспорядочные половые связи – это то, от чего христианину нужно (иногда с мучениями) отказаться ради Бога. И мудрое объяснение этому есть в «Основах»: ведь «в падшем мире отношения полов могут извращаться, переставая быть выражением богоданной любви и вырождаясь в проявление греховного пристрастия падшего человека к своему «я»». Если у Ксении «такая религия вызывает, мягко говоря, много вопросов», то ведь не православие в этом виновато, а нежелание обуздать своё животное начало, подняв его на человеческий уровень. И вообще, Церковь вовсе не призывает всех стать монахами, а только тех, кто может этот особый (!) подвиг понести: «Высоко оценивая подвиг добровольного целомудренного безбрачия, принимаемого ради Христа и Евангелия, и признавая особую роль монашества в своей истории и современной жизни, Церковь никогда не относилась к браку пренебрежительно и осуждала тех, кто из ложно понятого стремления к чистоте уничижал брачные отношения». Видимо, у Ксении С. какие-то провалы в образовании, раз она не в состоянии прочитать и понять простые вещи.

Отсюда ее следующая претензия, теперь уже к богословской терминологии: «Православные употребляют массу слов как обозначающих нечто само собой разумеющееся и всем понятное. Но на поверку ничего там не понятно». Это она про «сущность, ипостась, энергия, природа/естество». И тут она права: без семинарского богословского образования эти термины действительно малопонятны. Но ведь для этого в Церкви и различаются служения: пастырей и церковных учителей, которым это понятно, и пасомых, которые живут согласно наставлениям и больше занимаются мирскими занятиями, не вдаваясь в богословские тонкости и дискуссии. Единственное, в чем права Ксения, так это в том, что «нет практических руководств» в духовной жизни, написанных на современном уровне. Не то чтобы их совсем нет. Но их недостаточно, и, судя по ее личному печальному примеру, до нее они не дошли.

«Вероисповедные формулы не базис для духовной жизни, а ограда Церкви, где хранится опыт живого богообщения»

Претензии остальных проинтервьюированных не столь обширны и всесторонни. Но по сути они повторяют вышесказанное. Вот Аркадий Шуфрин говорит: «Православие изначально определилось через противопоставление себя ересям. Определяющим стало исповедание (и отрицание) тех или иных формул. Со временем смысл формул выветривается, но за них всё равно держатся; в силу чего исповедание становится декларативным. От православных не требуется ни понимания смысла этих формул, ни приложения их в качестве мотиваторов к повседневной аскетической практике».

Глупость и передергивание, конечно. Потому что ереси – это не просто ментальное заблуждение. Все люди в той или иной мере ментально заблуждаются. Ересь – это фундаментальное противопоставление своей веры вере Церкви, которое разрушает единение со Христом и не может не повредить духовной жизни. Ну а дальше из этого фундаментального непонимания следуют и порочность всех его последующих силлогизмов: «С точки зрения Церкви, истинные «ученики Христовы» могут быть только среди её членов. Но членами Церкви могут быть только те, кто исповедует истинность определенных формул. Получается, что только у тех, кто исповедует истинность определенных формул, может быть истинная любовь». «Вероисповедные формулы» не базис для духовной жизни, а ограда Церкви, где и хранится опыт живого богообщения. Поэтому исповедание «формул», т.е. догматов, позволяет христианину пребывать в ограде Церкви, где он может жить во Христе и со Христом.

Именно этот опыт потерял или не имел анонимный историк и библеист, давший интервью последним и обозначивший себя как атеист. Его неприятие православия, как он сам засвидетельствовал, «является частным случаем неприятия религии вообще». Он мечтает о том, чтобы и в России «процвела» такая же теология без Христа, как и на Западе, «где под теологией понимается смесь истории религии, филологии, этики, психологии и социальной работы». Остается только надеяться, что эти времена придут еще не скоро, когда теолог сможет быть и атеистом.

«Если бы эти трое имели опыт живого богообщения в Церкви, пусть самый маленький, пусть легкий, как дуновение летнего ветерка, они бы не ушли из Церкви, которая есть Тело Христово»

А ведь если бы все эти трое, как и мой знакомый философ, переживающий за отсутствие Гоббса и Витгенштейна в семинарском образовании, имели опыт живого богообщения в Церкви, пусть самый маленький, пусть легкий, как дуновение летнего ветерка, они бы не ушли из Церкви, которая есть Тело Христово. И те, кто ощутил этот опыт Церкви, те могут вполне современно сказать вместе с апостолом Павлом, что мы все, будучи в Церкви «Тело Христово, а порознь — члены» (1 Кор. 12, 27). И некуда нам из нее идти. Но мы знаем, что из Церкви уходили, уходят и будут уходить те, кто потерял духовные ориентиры, кто соблазнился духом века сего, кто не воспринял опыта жизни во Христе. Ведь так и было во времена Самого Спасителя, как описано в 6 главе Евангелия от Иоанна: «с этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним». И философия тут ни при чем. Ни Рассел, ни Бэкон, ни Локк не умнее Христа и не открыли каких-то особых духовных горизонтов для человечества, чтобы их нужно было так изучать, как нужно изучать Евангелие.

Те же, кто старается жить духовной жизнью христианина, могут в ответ на этот извечный соблазн выйти из Церкви – где, конечно, пока вовсе не райские люди, а спасающиеся, кающиеся грешники – сказать то же, что сказал когда-то Апостол Петр. «Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Иоан. 6, 67-68). И мы скажем то же самое: куда нам идти? В Церкви открыт нам путь к вечной жизни, а в бесконечных человеческих «клубах по интересам» – нет. Ну а Канта с Гегелем на досуге почитаем, отчего бы не почитать: лишним не будет.