Отец Павел Великанов о любви, святости и маленьком принце
«Разве не каждый человек — кузнец своего счастья? Куют, стучат молотами, пот градом — да только никак выковать не могут. А может, стоит остановить этот грохочущий механизм по массовому производству счастья и послушать тишину; быть может, тогда мы услышим чей-то голос?» Этим вопросом задался настоятель Пятницкого подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры протоиерей Павел Великанов в своей книге коротких эссе «Школа веры». Ее второе издание вышло недавно — в преддверии 700-летия со дня рождения преподобного Сергия Радонежского. Что же услышал автор, когда попытался остановиться и послушать тишину? Предлагаем вашему вниманию несколько глав из книги отца Павла.
Любовь
— Представляешь, вчера вечером — звонок в дверь. Смотрю — какой-то молодой человек. На бандита не похож. Открываю. Он улыбается во весь рот и говорит: «А вы знаете, что вас любит Бог?!» Оказалось, из какой-то американской секты, литературу разносит, зазывает на собрания. Всё очень мило, с улыбкой, с упреждением, ласково так, обходительно, в галстучке такой. Только на что он рассчитывал? Что я в истерике упаду на пол, начну биться и кричать: «О, мой Бог, Ты меня любишь! О! Я изнемогаю! О! Я не знал об этом! Спасибо!!!» Чудаки, ей-богу! Их бы к нашей бабе Дусе, которая в храме убирается, она их пластмассовую улыбочку вмиг бы стёрла. Эта бабка-то церемониться не любит и тряпкой огреть может…
Никогда не забуду, как я с ней познакомился. Тогда мне еще всё равно было — что Христос, что Будда, что Магомет, всё одно: религиозных философов начитался и смотрел свысока на попов и верующих старух. Как сейчас помню: иду после университета, сессию только что сдал, душа поет, дай, думаю, в храм зайду. Служба давно кончилась, веревка висит: «Храм закрыт на уборку». Смотрю — бабка старая, такая классическая, морщинистая, вся скукоженная, пол моет. И в храме никого больше нет. А ну-ка, бабуся, сейчас с тобой филолог побеседует на предмет твоей веры!
— Бабушка, а можно вас?
— Что, не видишь, храм закрыт! Полпятого приходи, откроют!
— Да я, собственно, только спросить хотел…
— Вот тогда и спросишь.
— А вот если бы вам сейчас за Христа смерть пришлось принять, а?
И тут вдруг эта старая карга резко выпрямляется, швыряет тряпку на пол и буквально выкрикивает:
— Да с радостью!..
…Когда она поняла, что я над ней просто насмехаюсь, она заплакала. Стыдно мне стало, впервые стало так стыдно, казалось, будто со всех сторон меня обступили осуждающие лики святых: храм стал таким огромным, и я просто не знал, куда деться. Словно родной матери в лицо плюнул. Тогда-то я и понял, что любовь разная бывает. И у этой вроде бы совершенно никчёмной старухи в сердце была такая готовность куда угодно идти за Христом, что ничего не
было жалко — даже самой жизни. Ей уже всё равно, что о ней думают, что она резкая, даже грубая, неразговорчивая, ей лишь бы чистую совесть перед Богом иметь.
Конечно, сейчас о такой любви даже и речи не идет. Помнится, Саша Чёрный издевался:
Любовь должна быть счастливой —
Это право любви.
Любовь должна быть красивой —
Это мудрость любви.
Где ты видел такую любовь?
У господ писарей генерального штаба?
На эстраде, где бритый тенор,
Прижимая к манишке перчатку,
Взбивает сладкие сливки
Из любви, соловья и луны?
Что сегодня считают любовью? В лучшем случае глубокое чувство, которое охватывает человека, своего рода эмоциональный подъем или всплеск. Но чувства, как же они обманчивы и непостоянны! И если великое, грандиозное здание любви строить только на чувствах, это все равно что строить на песке. Ведь придет непогода, да и чувства меняются, их невозможно законсервировать — и смотришь с болью, как то здесь, то там дают крен, ломаются судьбы и рушится любовь, казавшаяся крепкой, как камень. Ведь даже ученики Христа, искренне Ему преданные, не выдержали, когда увидели Его умирающим на кресте! Человеческое, всё это человеческое непостоянство. Мало кто задумывается над тем, как возделывается почва для любви. Думают, что она должна с неба свалиться, просто так, приветом от Деда Мороза, без всякого труда сделать счастливым. Словно наркотик, укололся — и счастлив. Правда, ненадолго. И цена расплаты несоизмеримо высока: за краткие минуты кайфа жизнью платить придется. Так и получается сплошь и рядом: поигрались любовью, потешились, разбежались. Только душа вся в ожогах да шрамах от этих игр, с огнем ведь играют.
Раньше-то это знали, и неспроста считалась телесная и душевная чистота главным залогом счастья. Ведь землю души надо с младенчества возделывать, выпалывать сорняки страстей, убирать камни грехов, удобрять делами, чтобы было куда прорастать семенам любви. Ведь любовь не чувство, а само состояние души: в ком живет любовь, тот всё по любви делать будет и своим, и чужим. А то завалят душу всяким хламом забот и претензий друг к другу и удивляются: куда это любовь ушла? Приветливость стала лицемерием, ум превратился в лукавство, справедливость стала жестокостью, а власть оказалась насилием. Да была ли она вообще, эта загадочная и неуловимая любовь?
Да, непопулярны сегодня слова Христовы: Я завещаю вам любить друг друга, как Я вас возлюбил — через крест, через смерть, через схождение в самый ад человеческого греха, не останавливаясь ни перед чем, не смущаясь никакой человеческой грязью, подлостью и обманом, не ища ничего своего, никакой выгоды или корысти, отдавая всё, чем обладаю, даже саму жизнь, — лишь бы найти того, кто ждет Меня, ждет Моей руки помощи среди безумия зла и торжества греха (см.: Ин 13:34). Разве стали мы счастливее, презрев любовь Христову и мучительно тужась родить свое, земное, безбожное счастье?
И вдоволь будет странствий и скитаний,
Страна Любви — великая страна!
И с рыцарей своих для испытаний
Всё строже станет спрашивать она.
(В. Высоцкий. Баллада о любви)
Счастье
В своих воспоминаниях Иван Ильин записал следующее: «Когда мне стукнуло восемь лет, бабушка подарила мне на елку красивую тетрадь в синем сафьянном переплете и сказала: “Вот тебе альбом, записывай в него всё, что тебе покажется умным и хорошим; и пусть каждый из нас напишет тебе что-нибудь на память”… Вот было разочарование!.. Мне так хотелось оловянных солдатиков, они даже по ночам мне снились… И вдруг — альбом. Какая скучища… Но дедушка взял мою сафьянную тетрадь и написал на первой странице: “Если хочешь счастья, не думай о лишениях; учись обходиться без лишнего”… Да, хорошо ему было говорить: “не думай”… А мне было до слез обидно… это была прямая насмешка надо мною и над моими солдатиками. Но позднее… И потом еще много спустя… У меня было так много лишений в жизни. …И всегда, когда мне чего-нибудь остро недоставало или когда приходилось терять что-нибудь любимое, я думал о сафьянной тетради и об изречении деда. Я и сейчас называю его “правилом счастья” или “законом оловянного солдата”».
Много слов сказано о счастье, много исписано страниц, однако так и остается оно загадкой. У каждого поколения есть свой «рецепт» счастья, каждая эпоха не сомневалась в том, что именно ей удалось найти этот затерявшийся ключ от Эдема: разве не ради счастья вершились судьбы народов и цивилизаций? Но счастье всегда так и оставалось неразгаданной, а может, даже и роковой загадкой для человечества.
В 306 году до Р. Х. на окраине Афин странствующий философ по имени Эпикур купил сад. Над его входом он поместил вывеску: «Гость, тебе будет здесь хорошо. Здесь удовольствие — высшее благо». Так впервые было сформулировано право, которое позже войдет во все политические лозунги, «право человека на счастье», понимаемое как синоним удовольствия во всем. Это Эпикурово счастье с юмором описал в «Ночной цифре» Саша Чёрный:
Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,
О счастье нашем грошовом
Мольбу к небу пошлем,
К небу, прямо в серые тучи:
Счастья, здоровья, веселья,
Котлет, пиджаков и любовниц,
Пищеваренье и сон —
Пошли нам, серое небо!
Какая пропасть лежит между этими словами и словами Христа о человеческом счастье! Для Христа счастливы — по-славянски блаженны — те, кто с точки зрения Эпикурова счастья и есть самые несчастные, — нищие духом, искатели правды, чистые сердцем, кроткие и немстительные миротворцы, гонимые и угнетаемые со всех сторон. Что это, издёвка над самым сокровенным в человеке? Да, если бы их сказал философ, уютно устроившись в кресле перед камином. Но когда каждым Своим словом Христос поднимался на Свою Голгофу, на Свой крест… вряд ли Распятая Любовь стала бы так играть словами!..
Истина, открытая Христом, проста: не ищи счастья для себя, ищи его для других, и тогда оно само найдет тебя. Ведь на самом-то деле счастье не зависит от внешних условий: главное условие и в то же время главный тормоз для счастья — сам человек.
Ф. М. Достоевский красочно показал это в характерах своих героев. Болезненно обнаженной, но по-детски чистой и искренней душе князя Мышкина всякая тварь открывалась своей небесной стороной. Очарованный этим, он спрашивал: «…Неужели на самом деле можно быть несчастным? О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым?..»
Вот оно, глупое счастье,
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихо закат.
Здравствуй, златое затишье,
С тенью берёзы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.
(С. Есенин. Вот оно, глупое счастье)
Но эти проблески подлинного, неземного счастья увидят только те глаза, которые подняты к небу; только сердце, полюбившее отдавать себя без остатка, может познать то блаженство, которое заповедал Христос:
Солнце, сияя, теплом излучается:
Счастливо сердце, когда расточается.
Счастлив, кто так даровит
Щедрой любовью, что светлому чается,
Будто со всем он живым обручается.
Счастлив, кто жив и живит.
(Вяч. Иванов. Счастье)
Святость
«…Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: “А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?” Они спрашивают: “Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?” И после этого воображают, что узнали человека… Уж такой народ эти взрослые. Не стоит на них сердиться. Дети должны быть очень снисходительны к взрослым», — писал А. де Сент-Экзюпери в «Маленьком принце».
С этих слов Маленького принца хочется начать наш разговор о святости. В мире всеохватывающего потребления, мире, который уже воспринимается не иначе как «гигантский супермаркет», человеку всё равно чего-то не хватает. Не хватает даже тогда, когда, казалось бы, чего еще желать от жизни — и так всё есть… При этом где-то в глубине души таится убеждение, что это нечто не просто «недостающий штрих» к прекрасной картине, а некая загадочная соль, без которой жизнь пресна, безвкусна и просто сера, несмотря на множество истраченных красок… В поисках этой «животворящей соли» люди всегда стремились к тем, чьи глаза светились иным, небесным светом: к людям, которые собой являли миру образец святости.
Человек, живущий без святыни, словно скован параличом омертвевших душевных сил: он смотрит в мир и не видит в нем ничего Божественного и святого.
То, что он видит, это как мир без солнца: и в этой леденящей тьме мертвая машина продолжает стучаться в вечность… Лишь только память, эта докучливая спутница, терзает душу воспоминаниями детства, когда и солнце светило, и был, по словам М. Цветаевой:
Вечный беспорядок в золоте колечек,
Ласковых словечек шепот в полусне,
Мирные картинки птичек и овечек,
Что в уютной детской дремлют на стене…
«Детскость, — пишет отец Александр Ельчанинов, — утрачивается с возрастом и восстанавливается в святости». Жизнерадостность, беззлобие, простота и открытость — вот что объединяет детей и святых. Поэтому-то они так близки к Богу. Именно поэтому мы так трепетно относимся к детям — не потому, что они наша «собственность», а потому, что в их глазах искрятся отблески Божественной святости — святости, еще не сильно помраченной собственными грехами и злом мира, святости, по которой не может не тосковать душа наша: «Ты создал нас для Себя, и мятется сердце наше, доколе не успокоится в Тебе»…
«Если любишь цветок, — тихо произнес Маленький принц, — единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: “Где-то там живет мой цветок…”»
Но святость — это не только «детскость». Кристальной чистоты души святые добивались тяжелым подвигом — подвигом борьбы со злом, с тиранией эгоизма и потребительского отношения к жизни. В этом противостоянии злу, в этом горниле искушений переплавлялись их души и сердца, становились поистине золотыми, без примеси греховной житейской шелухи… Святые — это не просто «праведные», «добрые», «хорошие» люди, это только те, кто несет на себе зримый отпечаток Невидимого Бога, чьи глаза отражают лучи небесного света.
В русском языке есть замечательное слово — инок. Инок — значит живущий иной, новой жизнью, в корне отличающейся от жизни греховной. Святость — это не-от-мир-ность: пока в человеке перемешано добро со злом, эгоизм с жертвенностью, правда с ложью, он не сможет воспламениться любовью к Богу. Ведь для хорошего костра дрова должны быть собраны: доколе они разбросаны повсюду, горения не будет. Святость живет именно таким, целостным горением человеческого сердца к Богу, которое начинается с появления в душе внутреннего центра, притягивающего к себе все стороны жизни. И этим центром является вера. Святость не принимает греха, так же как и чистое сердце ребенка не тревожат грехи взрослых.
Святость как причастность Богу — главный признак любого живущего по вере человека. Невозможно составить какой-то общий для всех «портрет» святости: ведь святые были такими разными… В том-то и тайна святости, что ее можно ощутить скорее сердцем, чем понять умом, ведь правду сказал Маленький принц: «Самого главного глазами не увидишь».
«Знаешь, отчего хороша пустыня? — сказал Маленький принц. — Где-то в ней скрываются родники… Я был поражен, вдруг я понял, что означает таинственный свет, исходящий от песков… — Да, — сказал я. — Будь то дом, звезды или пустыня — самое прекрасное в них то, чего не увидишь глазами. <…> Он уснул, я взял его на руки и пошел дальше. Я был взволнован. Мне казалось — я несу хрупкое сокровище. Мне казалось даже, что ничего более хрупкого нет на нашей Земле. При свете луны я смотрел на его бледный лоб, на сомкнутые ресницы, на золотые пряди волос, которые перебирал ветер, и говорил себе: всё это лишь оболочка. Самое главное — то, чего не увидишь глазами».
Призвание
О той дороге,
что пройти достойно,
Всем предначертано,
Услышал слишком поздно я…
В этом классическом хайку — японском трехстишии — нельзя не услышать глубокой скорби о жизни, приведшей в никуда.
Предначертание, призвание не слишком популярная сегодня тема для размышлений. Современник давно уже привык к «ситуативному мышлению». Сегодня в большой цене умение в мгновение ока решить любую появившуюся проблему. А вот суметь увидеть всю жизнь разом, как на ладони — и начало ее, и неизбежный конец, — едва ли увеличит доходность предприятия или поможет в продвижении по служебной лестнице.
Да и есть ли оно, это призвание? Разве не каждый человек — кузнец своего счастья? Куют, стучат молотами, пот градом — да только никак выковать не могут. А может, стоит остановить этот грохочущий механизм по массовому производству счастья и послушать тишину; быть может, тогда мы услышим чей-то голос?
Ведь призвание от глагола «звать». Чей же это голос? Едва ли наш собственный. Бога? А почему нет? Но вот вопрос: Бог действительно нас куда-то зовет или всего лишь Своим перстом выводит линию жизни в камне обстоятельств: хочешь — иди по этой колее; не хочешь — тебя раздавят идущие сзади?
В то же время призвание — значит приглашение, на которое можно ответить отказом. Много званых, а мало избранных (Мф 20:16). Точнее, не званных Богом нет. Но почему так мало услышавших и последовавших?
Нередко под призванием понимают склонность или способность к какому-то виду деятельности, как правило, творческой. «Писать стихи — его призвание!» — поэтому он считает, что имеет право забыть о таких банальных вещах, как супружеская верность или отеческий долг…
Однако среди значений этого слова есть еще одно: призвание — это предназначение, миссия данного человека, определенная не им самим, а свыше.
Христианское Откровение свидетельствует однозначно: Богу от человека не нужно ничего. Потому он и Бог, что ни в чем не нуждается.
Призвание человека — это определенное задание, необходимое самому человеку, которое дается в первый момент его появления в раю. И это задание — точнее, задача — очень простое: быть счастливым самому и через это сделать ликующим и торжествующим в непрекращающемся празднике бытия всё мироздание.
И где же оно, это счастье? Оно и везде, и в то же самое время нигде: «Мы ищем счастия по сторонам, по векам, по статьям, а оное везде и всегда с нами… — пишет Григорий Саввич Сковорода, самобытный малороссийский мыслитель. — Нет его нигде затем, что оно везде есть. Не ищи его нигде, если не сыщешь везде. Оно преподобное солнечному сиянию, отвори только вход ему в душу твою». Но дверь души отворяется усмирением хаотических и призрачных желаний и обретением мира душевного. А что такое мир душевный, как не «сродность», следование своей природе, точнее — Божественному замыслу о человеке, тому идеалу, соответствовать которому и было предначертано человеку еще до сотворения мира: «Нужно узнать свою природу, вслушаться в себя, понять, что именно мне, а не кому-нибудь другому, нужно, и смело определиться в жизни сообразно истинным влечениям своего духа. Всё то для тебя худая пища, что не сродная, хотя бы она и царская». Именно здесь — в несродности — и видел Сковорода причину всех бед и в каждом человеке, и в обществе. Найди свою призванность, обрети сродную себе стать, и, когда она найдена, всё остальное приложится.
Удивительное дело: Бог влагает в человека грандиозные способности, но при этом категорически отказывается вторгаться в человеческую жизнь. Христианское Откровение изображает Бога совсем не как властного диктатора, требующего безоговорочного подчинения. Вовсе нет! Гораздо ближе образ великодушного Отца, Который раскладывает перед Своими детьми невероятное количество различных красок, карандашей, цветного пластилина, музыкальных инструментов, конструкторов… бери что хочешь, к чему сама устремится душа твоя! Но, взяв карандаш в руки, не ломай его, а постарайся нарисовать то, что тебя изумило, и нарисовать так, чтобы твой рисунок принес другому радость. И Бог никуда не уходит, стоит рядом, чтобы видеть, какие картины получатся у Его детей.
Истинное призвание человека — отыскать Царствие Божие, которое малым семенем лежит в каждом сердце: у одного — под грудой житейского хлама, у другого — под вязкой мутью греховной нечистоты, у третьего — испепеляемое зноем зависти и похоти. А ведь именно в нем, в этом малом зерне, посеянном не нами, и сокрыт ключ к нашему счастью.
Блажен, кто понял с колыбели
Свое призванье в жизни сей
И смело шел между зыбей
К пределу избранныя цели;
Кто к ней всегда руководим
Единой мыслью неизменной,
Как Генуэзец, вдохновенный
Гранитным всадником своим!
(А. Майков. Призванье)
Воля Божия
Перевернуть свечу —
труда немного надо, и от нее
Тотчас займутся стены.
Но кто отстроит снова дом на пепелище?
(Японская поэзия хайку XVI–XVII вв.)
Есть одна замечательная поговорка, которую употребляют одинаково и верующие, и неверующие, когда уже нет больше слов, чтобы утешить человека в его горе: «Всё, что ни случается, всё к лучшему!» Хотя эти слова и могут для кого-то звучать порой как издевка (когда от случившегося свет не мил, а тут — «всё к лучшему!»), однако разве не просвечивает сквозь эти отчаянные слова утешения робкая попытка посмотреть на случившееся откуда-то извне, вырваться из удушливого кошмара горя и взглянуть на всё сверху, свыше?
Воля Божия. Казалось бы, чего проще: всё, что происходит, происходит по воле Божией. И нет проблемы: если у кого какие-то претензии — обращайтесь к Богу. Он за всё в ответе. Только захочет ли Он на эту тему разговаривать? Горшок ли спросит горшечника: зачем ты меня таким сделал и так со мной поступаешь, зачем ты меня разбиваешь!?..
Однако если нам кажется, что именно таким является христианское понимание воли Божией, мы глубоко заблуждаемся. Действительно, для целой плеяды языческих культов, религий фатума или предопределения отсутствие ответа и было бы единственно возможным ответом. Но только не для христианства.
Когда к человеку приходит глубокое осознание того, что он не центр всего мироздания, но есть еще и Бог, поначалу становится страшно. Ведь Бог может и наказать, если что-то сделано неправильно, не по Его воле. И в такой боязливости человек начинает скрупулёзно изучать, как следует себя вести, как правильно читать молитвы, соблюдать пост, исполнять заповеди — одним словом, как весь уклад жизни подчинить религиозному мироощущению. Воля Божия здесь воспринимается как некий жизненный план, который уже давно составлен там, наверху, и остается только одно, самое главное, но и самое сложное: этому плану точно соответствовать. Шаг вправо, шаг влево — и ты опять сбился со сложного, одному Богу ведомого лабиринта человеческой жизни и уткнулся в тупик. Придется опять начинать сначала… Такое ощущение человеком самого себя в религиозной жизни святые отцы Церкви называли состоянием раба: здесь уже есть служение Богу, правда, из-за страха наказания. Выполнить волю своего Господина — вот главная задача, иначе не миновать беды.
Но в какой-то момент человек вдруг начинает замечать, что никогда не удается вернуться на ту же самую точку. Оказывается, этот жизненный лабиринт вовсе не статичный; он тоже живет, при этом каким-то удивительным образом приспосабливаясь к поведению самого человека! Значит, этот Божественный план человеческой жизни не окончательно утвержден? Неужели возможны какие-то коррективы? Разве это не удивительно: исполняя то, что положено, человек вступает в некий договор с Богом, и Бог всегда оказывается верен своему слову! «Исполнишь заповеди — получишь жизнь вечную!» Но и само исполнение заповедей вместо односторонней директивы превращается в живой разговор, в постоянное соработничество человека и Бога. Уже не столько страх наказания, сколько предвкушение награды за верность руководит человеком: и такое ощущение было определено святыми как состояние наемника. Здесь больше радости и свободы, ведь наемник уже договаривается со своим работодателем и его цель — заработать обещанное вознаграждение!
Однако и эта, вторая ступень не является для христианина пределом. Когда человек постоянно живет, исполняя Божественный закон, уже само это исполнение становится для него радостью. Он уже не видит никаких стен вокруг себя — да и был ли вообще этот лабиринт Божественного плана? — он видит перед собой только Бога и понимает, что его свобода безгранична, Бог не станет возводить непреодолимые препятствия ни перед каким пожеланием. Только зачем грешить? Зачем вырываться из этого гармоничного взаимного общения между Творцом и Его творением? Зачем отворачиваться от этого светоносного потока любви, которым только и живет всё мироздание? Зачем сыну бежать от своего любимого Отца? И в этом высшем, сыновнем состоянии человек во многом уподобляется своему Родителю: он не просто механически выполняет чьи-то чужие предписания, но становится соавтором, сотворцом; своими способностями и талантами он творчески и свободно воплощает главную задачу — любить Бога и ближнего. И в таком состоянии само сердце безошибочно указывает, что, как и когда надо делать.
Такие этапы проходит человек в своем духовном восхождении. Ведь воля Божия познается не в гаданиях или интуитивных озарениях. Она открывается — точнее, рождается — в исполнении заповедей Божиих. А всё то, что происходит против них, не есть воля Божия, напротив, противление ей, ее попрание. И безумно, и грешно говорить о беззаконии: «Такова воля Божия!» Нет и еще раз нет. Это не воля Божия, а злая, беснующаяся воля человеческая.
Нет, не на всё воля Божия. Нет Божьей воли на грех, на беззаконие, на предательство и насилие. Однако христианство заявляет еще нечто более невероятное: Христос взваливает на Себя весь этот смрадный груз человеческого зловолия и Своею крестной смертью и воскресением уничтожает его до конца.
…У вас еще остались вопросы к Богу? Его ответ — Единственный Возлюбленный Сын, оплеванный и униженный, приколоченный ко Кресту, но так и не позволивший ни страху смерти, ни ужасу страданий, ни жажде жизни нарушить Его послушание Отцу. Да, это цена человеческой свободы. Свободы любить, но и свободы грешить. И когда перед глазами снова возникает картина человеческого горя, нельзя забывать, что и эта беда была Богом воспринята — и уврачевана! — на Кресте Христом.
ВЕЛИКАНОВ Павел, протоиерей, настоятель Пятницкого подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, главный редактор портала Богослов.ru
