Ранним утром первого числа зимнего месяца адара на ступенях недавно отстроенного царём Иродом великолепного Иерусалимского храма, тяжело привалившись к колонне в греческом стиле, сидел дряхлый старик, на которого давно уже никто здесь не обращал внимания.
Рядом сновали люди, несли в мешках голубей, вели на верёвках блеющих тэлаим — ягнят — и покорных, со слезящимися глазами, быков. Людской поток разбивался о расставленные без всякого порядка столы менял, громко зазывавших своих клиентов и привычно ругавшихся с конкурентами. Время от времени тёплый ветер приносил дым и запах жареного мяса, палёной шерсти и перьев, долетавших со стороны огромного жертвенника, который стоял во внутреннем дворе. Под ним ревело, никогда не угасая, огненное пламя.
Старик сидел с закрытыми глазами, неподвижно, и лишь озорной ветер в ожидании скорого весёлого праздника Пурим играл остатками волос на потемневшем от солнца черепе. Старик устал. И с закрытыми глазами сидел не только потому, что, помутнённые катарактой, они почти ничего не видели. Ему почти не нужно было зрение как таковое. Всё, на что обращался его взор, было настолько хорошо ему знакомо, в таких подробностях запечатлелось в голове, что видеть ещё раз уже не было никакой необходимости.
Вот зазвенели монеты где-то справа, и он, не открывая глаз, знал и внутренним взором видел, что меняле Ицхаку сегодня выпала большая прибыль, и видел выражение его лица и немного дрожащие руки, когда он складывал монеты в мешочки. Точно такое же выражение лица было и у отца Ицхака, и так же чуть дрожали руки у его деда и прадеда. И прапрадеда... Истину говорят: недолго будут у него в памяти дни жизни его; потому Бог и вознаграждает его радостью сердца. Суета сует — бесконечная суета. Из года в год.
Фраза из Экклезиаста заставила старика немного шевельнуть пальцами правой руки. Слегка дрогнули и глаза за пергаментом век. Мысль унеслась сквозь время назад. На десятки лет. Потом на сотни. В памяти вспыхнули лица родных, друзей, врагов. Как молоды были они, как яростно искали истину. Спорили до хрипоты, до поздней ночи, рыскали в поисках древних свитков Богодухновенного Писания. Переводили на греческий.
Сейчас говорят, что это Птолемей-царь захотел иметь греческий перевод Торы в своей библиотеке. Как дети, честное слово. Птолемей... Что есть Птолемей, когда сам Александр приходил поклониться Богу Авраама, Исаака, Иакова. А греческий язык уже тогда был языком всей ойкумены. Перевод Писаний был лишь вопросом времени.
Мессия. Все они ждали и ждут Мессию. Потому и спорили до хрипоты и потому так жадно вчитывались в ветхие рукописи. Больше всего в Исайю — пророка пророков. Но, Элохи, как же порой трудно его понять! Старик вспомнил, сколько людей споткнулось и спотыкается об Исайеву «алма»: «се Дева во чреве приимет и родит...». Споткнулся и он. Некоторые пошли лёгким путём и решили, что там была ошибка. Перевели «Деву» как «молодую женщину» и связали эти слова с Езекией. А ведь нельзя было этого делать. Слишком велика цена: Господь через пророка предупредил о спасении народа Своего, а народ не захотел понять предупреждения свыше. А значит — не захочет принимать и само спасение. И вообще, в чём оно — спасение, и как оно будет?
Старику тогда объяснение собратьев показалось недостаточным. Всё вроде бы логично, но что-то мешало принять его целиком и полностью. Тогда он и понял, что постичь всё умом невозможно. И решил ждать. Время — самый мудрый учитель и самый убедительный чудотворец.
Кто же знал, что ждать придётся так долго! Он ждал, а вокруг уходили один за другим родные, друзья, враги. И незаметно старик остался один. И даже не заметил, как стал стариком. А потом не заметил и того, что забыл о том, что он не всегда был стариком. И очень скоро настало время, когда открывать глаза перестало быть необходимостью. Давно уже никто не называл его по имени: старик и старик, ошибиться невозможно, потому что старее человека в Ерушалаиме просто не было. Лишь немногие знали его имя. И одна из этих немногих, шурша туникой и плащом, подходила сейчас к нему.
—?Здравствуй, Симеон! Ламма ягон лах? Почему печален ты?
—?Здравствуй, Анна. С чего ты взяла, что я печален? Ми хиггид лах? Кто сказал тебе? — слова, как и зрение, давались с трудом, одышка была тут как тут.
—?Забыл, кто я? — Анна улыбнулась, и Симеон почти увидел её улыбку. Хорошая женщина эта Анна. Дар Бога не считает личной заслугой, а к себе относится немного с юмором.
Анна подошла совсем близко и вдруг, наклонившись к самому его уху, прошептала:
—?Он придёт сегодня.
Пергамент век взлетел вверх, мир сквозь пелену катаракты слегка закружился.
—?Кто, Анна? Кто придёт?
—?Тот, Кого ты столько лет ждёшь. Идущий нам навстречу.
Но он уже и сам знал. Потому что видел то, что пока не мог видеть никто из находящихся в храме. По просёлочной дороге шёл немолодой уже мужчина и вёл под уздцы ослика, на котором сидела женщина с новорождённым ребёнком. Только вот... Это была не женщина, а Дева. Дева такой невиданной прежде чистоты, что от Неё смог родиться Тот, Кто вышел к людям.
Симеон встал и, как корабль, поплыл ко входу в храм сквозь поток людей и животных. Он шёл, и взгляд его был устремлён одновременно в прошлое и будущее, которые постепенно исчезали, истончались и не имели уже никакого значения. Потому что впереди была Вечность. И ветхий старик торопился к ней навстречу. Рядом семенила Анна...
Дмитрий Забелин
