Всех, кто оказывался здесь впервые, удивляла чрезвычайная простота его службы. Это было не привычное певучее чтение: голос отца Иоанна звучал ясно, прерывисто, каждое слово слышалось, обретало смысл, как будто впервые. Видно было, что оно льется из глубины чистой души.
Ему безусловно верили. И тем яростнее преследовали его память идеологи большевистского государства, стараясь опорочить его, высмеять, унизить плоды его жизни и духовного подвига. — Его слово служило им обличением, его духовные дарования – опровержением атеистической идеологии. Умершего, его противники ненавидели его как живого. Но, несмотря на все запреты, на протяжении 70 лет народ привычной дорогой шел на Карповку – к месту его упокоения, доверяя ему свои беды, прося молитвенной помощи. Многие свидетельствуют, что такая мощная молитва, как у о. Иоанна, — дается, может быть, одна на несколько миллионов. Сегодня его почитают на родине как праведного…
От Ораниенбаума до Кронштадта, на протяжении восьми верст, почти беспрерывно тянулись подводы с пассажирами, и все – «к батюшке». При въезде в город гостей встречали услужливые хозяйки квартир. Вот, наконец, и Андреевский собор, где он служил. К утрене храм, вмещавший несколько тысяч человек, бывал полон. В боковую дверь входил батюшка, начиналась Божественная Литургия.
Всех, кто оказывался здесь впервые, удивляла чрезвычайная простота его службы. Это было не привычное певучее чтение: голос отца Иоанна звучал ясно, прерывисто, каждое слово слышалось, обретало смысл, как будто впервые. Видно было, что оно льется из глубины чистой души. Он мог выйти из алтаря и присоединиться к певчим. Пел с воодушевлением, выделяя интонацией отдельные слова.
Едва заканчивалась служба, как о. Иоанн оказывался стесненным со всех сторон. Один из паломников с сочувствием спросил как-то служителя храма:
— Неужели это у вас всегда так?
Сторож только сокрушенно вздыхал в ответ:
- Эх, милый, ежели бы так всегда. А то вот под Успенье так как есть сшибли с ног батюшку.
— То есть как?
— А так, сронили вовсе наземь и пошли по ем, как по мураве.
— Ну а он что?
— Известно, — агнец Божий, — встал, перекрестился и хоть бы словечко…
Но и в этом «море» отец Иоанн творил про себя молитву. Можно было наблюдать такие сцены. Вот, хорошо одетая дама передает ему пакет, а он тут же благословляет его заплаканной женщине в стареньком платье. Первая невольно вскрикивает: «Да ведь там же пять тысяч рублей!» — по дореволюционному курсу сумма огромная, — а на это слышит тихое: «Вот ей-то они и понадобятся».
Кого только тут не было: генералы и рабочие, ученые и врачи, бедняки и студенты, монахи и миряне. С раннего утра до поздней ночи о. Иоанн был на людях. У него не было частной, своей жизни. Прозорливый старец, одним он указывал жизненное призвание, других утешал, третьих обличал с любовью. Возвращаясь домой, он обнаруживал, что его ожидает множество людей, а на рабочем столе, как обычно — сотни писем и телеграмм, и во всех – просьбы о помощи, о молитве за тяжело больных, о людях, попавших в беду.
И он молился над каждым письмом, над каждой телеграммой. «Посторонней» беды для него не существовало – в Кронштадте он сам ходил по домам, исповедуя, соборуя, причащая больных. Часто ездил он и по России для того, чтобы помочь простым людям, поддержать и наставить монахов. Пожертвованные ему деньги батюшка непрестанно рассылал приютам и бедным монастырям.
Усилиями и молитвой кронштадтского пастыря был спасен, например, Виров – создававшаяся трудом и слезами нескольких насельниц обитель на берегу Буга, чья история позднее дала один из самых ярких примеров женского монашества. В первые годы сестры жили впроголодь, встал вопрос о закрытии обители за неимением средств, как вдруг на имя матушки пришло письмо от о. Иоанна Кронштадтского с весьма внушительной по тем временам суммой, а затем отовсюду потекли пожертвования. И сколько было подобных примеров!
Во время же летних путешествий о. Иоанна сопровождавшие его лица не переставали удивляться: в каждом городе, на каждом месте стоянки парохода, у него были «его дорогие» – те, с кем его связывали личные, духовнические отношения. Это был по-настоящему «всероссийский пастырь».
И при этом батюшка еще и находил время для работы внутренней, чтобы при подобной занятости не разорить, не привести в запустение собственный «садик». Его духовный дневник, составивший книгу «Моя жизнь во Христе», – образец необыкновенно требовательного к себе отношения, важного и для священника и для любого верующего человека. Видно, как о. Иоанн старается избегать всего греховного, суетного и недостойного не только в наружном поведении и обращении с другими людьми, но и в помыслах, чтобы ничем не оскорбить Господа и не воздвигнуть труднопроходимой преграды на пути молитвенного к Нему обращения. Этот дневник – один из самых ярких в православном наследии примеров духовной радости, возможной только при нерасторжимой жизни в Боге, полной, доверительной христопреданности.
За всем этим были годы трудноватые, но радостные. О. Иоанн родился в селе Сура Архангельской губернии, в беднейшей, но благочестивой семье. С молодых лет он решил стать приходским священником. Первое время им с супругой приходилось нелегко: скромное жалование о. Иоанна почти целиком уходило на «особые случаи» — то болеют дети в рабочей семье, то надо поддержать вдову, то — инвалида. Часто перед возвращением батюшки со службы к его жене приходили соседи: «На, Лиза, обувку. Твой сегодня снова без сапог придет». – Сапоги оказывались отданными кому-нибудь из нищих. На опасения домашних, как бы им при отзывчивости о. Иоанна не остаться в крайней нужде, он отвечал: «Я священник, чего же тут? Значит, и говорить нечего – не себе, а другим принадлежу.»
Спустя годы «доброжелатели» упрекали его за нарядные рясы. С рясами же история была такая: не желая обидеть тех, кто хотели отблагодарить его, о. Иоанн, при чрезвычайной личной воздержанности, надевал то, что ему дарили – будь то «знак признательности» от важного лица или «плоды девичьего творчества с узорами и завитками». В нем не было показного смирения. Подвижник среди мира, он жил ради Господа, а не ради похвалы человеческой.
При первых лучах рассвета из грязных «щелей» начинала выходить кронштадтская голь. Спешили к дому о. Иоанна, и у всех на уме: «Не опоздать бы, ведь если он ушел – впереди день голодовки». Без него половина из них давно бы извелась от голода. На вопросы приезжих, куда они бегут в такую рань, нищие отвечали: «В строй, к раздаче».
Возле дома батюшки раздавались голоса: «Стройся, стройся!» В пять минут образовывалась длинная лента из человеческих фигур, примерно в полверсты. Стояли по трое в ряд. Около шести утра выходил о. Иоанн, отдавая поклон своим «детям». Каждый двадцатый получал рубль для раздела с девятнадцатью товарищами. По самым умеренным подсчетам число бедняков, живших на счет о. Иоанна, достигало тысячи человек. На средства кронштадтского пастыря для них были устроены «Дом трудолюбия», состоявший из нескольких мастерских, с часовней и домовой церковью, ночлежный приют и двенадцать благотворительных заведений.
Содержание приютов, лечебниц и мастерских при «Доме трудолюбия» обходилось о. Иоанну в 50 – 60 тыс. рублей ежегодно. Позднее «Дома трудолюбия» были открыты еще в 20 городах России. Отец Иоанн не отмахивался от людей «отверженных», а старался помочь, занять и их. В «Доме трудолюбия» бедняки получали помощь уже не как подаяние, а именно как плату за труд.
Подопечные о. Иоанна привыкли смотреть на заботу о них как на что-то должное, «законное». Если иногда случалось, что при разделе «строй» получал по 2 копейки на человека, вместо ожидаемых 3-х, раздавались громкие протестующие голоса:
- Не брать, ребята! Этак завтра батюшка по копейке даст. Митрич, ступай депутатом к батюшке; скажи, что меньше трех мы не берем.
Отец Иоанн терпел и это. Но настоящее чувство к нему обнаруживали некоторые случаи. Как-то один приезжий протянул кредитный билет старику с высохшей рукой. – По нетрудоспособности тот 20 лет жил поддержкой о. Иоанна.
- Оставь себе или дай вот им. Я не нищий, моя правая рука высохла, а левая не принимала еще милостыни.
- Да ведь ты же двадцать лет…
- Ложь! Двадцать лет меня питает отец Иоанн…Ты даешь мне двугривенный, как нищему, а отец Иоанн дает мне, как родному; как друг дает любя…Он тысячу рублей дал бы нам, если бы нас меньше было, для него деньги не имеют той цены, как вам, господин.
О действии молитвы о. Иоанна Сергиева сохранилось множество свидетельств. Известны случаи, когда он буквально поднимал людей с одра болезни. Но еще более знаменательны примеры оказания им духовной помощи. Вот только один из них.
Однажды на стол батюшке легло письмо из дальнего уголка России. Обеспокоенные тем, что любимый всем городом доктор, безвозмездно лечивший неимущих, остается равнодушным к вере и ждет «позитивных доказательств», жители просили о. Иоанна помолиться о спасении этого человека. Из Кронштадта пришла телеграмма: «Молюсь. Ждите. О. Иоанн.»
В ту ночь врач проснулся от ощущения присутствия «чужих». К утру его полумертвым нашли на пороге дома. Оказалось, что до самого рассвета бесы, которых он увидел воочию, не давали ему ни минуты покоя, но он не мог найти выхода. Поездка к о. Иоанну изменила всю его жизнь – он стал священником, и продолжал служить даже в годы открытых гонений на Церковь, не боясь уже ничего.
Возможно, самое сильное впечатления на современников производило то, как батюшка исповедовал. При великом стечении народа частная исповедь была невозможна, а не допустить людей до причастия о. Иоанн считал неоправданным. И он исповедовал всех собравшихся одновременно!
Несколько тысяч человек, повинуясь его слову и молитве, переживали, оплакивали свои «тайные», каялись молча и открывали грехи во всеуслышание. Это был не гипноз. Напротив, люди приходили в чувство, как после долгой летаргии. Случалось, что плакал и сам о. Иоанн – за их души, сбитые с толку безграмотностью, пьянством, вошедшим в моду искусством декаданса. Плакал о каждом как об образе Божием, искалеченном, оскверненном грехом. Но какая теплота входила в сердце, когда, наконец, делая ударение на каждом слоге, батюшка говорил: «Слушайте. Теперь буду читать вам молитву раз-ре-ши-тельную!» — Всем им, плакавшим, как дети.
Призыв к покаянию звучал в его словах постоянно. Он был из тех пастырей, которые, прозревая многое, старались удержать Россию на краю пропасти. Охлаждение к вере, опущение постов, растление, по его слову, влекли страну к несению невольных скорбей. Часто о. Иоанн призывал молиться и о государе: «Храните верность царю православному. Придут другие – жестокие, в России потекут реки крови.» Сбылось и его позднее пророчество о губернии, где нашла мученическую смерть царская семья: «Над Пермью навис черный крест».
Современникам о. Иоанн Сергиев запомнился как человек удивительно светлый. Любовь, милосердие и сострадание его к ближним не исключали строгости только в одном: служить Богу в Духе и Истине, не допуская примеси лести и обмана.
Перечитывая его жизнеописание, свидетельства об его проповеди и о силе молитвы стоит задуматься и о дне сегодняшнем. — Ведь и тогда, когда слово о. Иоанна звучало, как колокол, услужливая мысль «мудрецов мира» отвлекала людей от возможности приближения к роковой черте, за которой уже не было Великой России…
Мария Дектярева
pravmir.ru
