Она умерла у меня на руках. В буквальном смысле. От рака. Говорят – «самая христианская болезнь», потому что многих через жуткие страдания (если выдержат) приводит к покаянию и очищению. Не знаю, как у других, но в мамином случае это было именно так.

***

В юности она сбежала на флот, стала штурманом и старшим помощником капитана на больших морских кораблях. Была она человеком романтичным, хотя и довольно жестким и по-морски грубоватым (извините, а как еще управлять мужским экипажем в многодневных плаваниях?). При этом явила себя на флоте редким интеллигентом-самоучкой. В каждом рейсе скупала в «капстранах» виниловые пластинки с классической музыкой (Рихтера, Венский филармонический оркестр), в отпуске в Сочи затаскивала меня, кроху, на концерт Вероники Дударовой, в советских букинистических магазинах выискивала раритетные книги по эллино-римской философии и литературе (и в дальних рейсах читала их).

Татьяна Егорцева

К Церкви пришла попозже, чем я – возможно, через меня (а я через верующую бабушку). Семья у нас была вполне коммунистическая и соответственно атеистическая. Впрочем, мама любила повторять слова капитана Марриэта, что «на море атеистов не бывает». Сама не раз вспоминала, как молилась «неведомому Богу», чтобы спас от кораблекрушения. И Он спасал… Хотя иные теплоходы сталкивались, налетали на скалы, горели, тонули. Море забирало немало жизней.

В конце 90-х из Одессы она пошла на круизном лайнере по Средиземноморью в паломничество на Святую землю. Были такие рейсы.

Когда же почувствовала дыхание подкравшейся смерти (вскрылась онкология), сдаваться не пожелала…

Обложила меня суровой данью, сказала: «Ты мне будешь платить каждый месяц налог с твоей телевизионной зарплаты в 100 долларов! Мне нужно накопить на океанский круиз вокруг Южной Америки, хочу обогнуть мыс Горн, увидеть «ревущие сороковые». Как хочешь, это моя мечта! И ты, как сын, не имеешь права мне отказать в последнем моем желании…»

Ну, что тут поделаешь, поворчал я слегка (ибо счел затею «безбашенной», сам-то позволить себе мог лишь три звезды на египетском побережье) и согласился… И она продолжала работать, экономила на еде и одежде, всё откладывала на мечту.

Обошла Татьяна Егорцева Южную Америку, побывала на «мысе ветров», мысе Горн, пересекла южные антарктические «ревущие сороковые» широты. Вернулась счастливая. И, кажется, умирать даже и не собирается!

Через пару месяцев я услышал новый вердикт: «Облагаю тебя еще на год налогом: по 100 долларов в месяц с телевизионной твоей зарплаты – надо мне очень обогнуть Южную Африку, побывать на мысе Доброй Надежды! И ты, как сын, не должен отказывать в последнем моем желании…»

Опечалился я тут зело (ну, сколько можно же?!) и, конечно, смирился. Сам в отпуск продолжил летать в дешевые Египет да Кипр, а маме умирающей отчислял ежемесячно оговоренную дань. Как бы долг сыновний, скрепя сердце, исполняю…

Время поспело, и мама обошла и всю Южную Африку. Правда, не без эксцессов на этот раз. В какой-то жутко дикой африканской республике сперли у нее прямо на улице только что купленные туфельки. Рискуя жизнью, бывший старпом погналась за чернокожим обидчиком, да только скрылся он в непролазных джунглях и был таков. А еще на самом мысе этой Доброй Надежды обидно ущипнул ее глупый пингвин, с которым у нее всё никак не получалось на память сфотографироваться.

И снова она вернулась довольной и счастливой, показывала фото с туземцами на каноэ времен Жюля Верна. Поглядывала на глобус и подумывала, куда бы еще отправиться в путешествие…

Но неизлечимая болезнь уже сильно давала о себе знать. Жизнь была на грани.

Оказались мы в растерянности, не знали, куда обратиться. Или просто так умирать? Помогла моя коллега Елена Писарева, посоветовала врачей, помогла положить в подмосковную больницу на операцию.

Пока маму резали, я, сидя в машине рядом с больницей, по указанию священника читал Акафист святителю Николаю. Операция прошла успешно, она выжила. Правда, метастазы остались… Как сказала врач, лечить бесполезно, но еще, может, несколько лет и протянет…

***

Череда химиотерапий. Это когда через капельницы в больного вливаются боевые химические отравляющие вещества. Убивая раковые клетки, они убивают и всё остальное. Многие пациенты умирают прямо во время процедуры…

Но мама почему-то всё время выживала. На каждую «химию» шла как на эшафот: ее рвало, на голове не осталось волос, вынуждена была соорудить парик. Но всё выдерживала, и не жаловалась. Какая-то воля к жизни была!

Но жить становилось всё тяжелей… Страшные усиливающиеся боли – от наркотических болеутоляющих почему-то наотрез отказалась, зачем-то, несмотря на все мои уговоры, терпела. Спрашивается, зачем такие муки?

Когда совсем плохо стало, при содействии «Русского взгляда» положили в 1-й Московский хоспис на Фрунзенской (покойная Вера Миллионщикова не возражала, и было всё это тогда бесплатно и безблатно). Я навещал.

Тяжело было… Помню, внутри – не больница, а как будто шикарный санаторий или пансионат: уютно, черепахи в аквариуме, домашние растения, комнаты встреч, телевизор… Только больные, в основном, там лежачие. Умирающие. Уюта этого они уже не замечают.

Там-то я и ощутил очень явственно то самое дыхание смерти…

В хосписе умирали часто. Если не каждый день, то, наверное, каждую неделю. Соседи по палате в том числе. И тягостно стало маме в этом «доме смерти».

– Забери меня! – сказала. – Хочу домой. Хочу дома…

***

Забрал. Потом новая операция. Новые «химии»… Стало полегче.

Мы съездили на машине в Абхазию – незабываемое путешествие! Лазили по горам, посещали святые места, на обратном пути попали в аварию. На горном перевале протаранили ростовский джип «Чероки» (он был виноват и отправился домой на буксире, а мы своим ходом на Жигулях-«восьмерке» с оторванным капотом дотянули до Москвы). Чудесная была поездка!

Под занавес мама возложила на меня последнюю дань:

– Нашла я путевку по всей Европе. Из Москвы в Канны, на автобусе!

– Но тебе же нельзя! Тряска и жара при твоем диагнозе тебя погубят!

– Ты не понимаешь! Ты что же, хочешь, чтобы я тут дома лежала и медленно загибалась?! Дай мне, пожалуйста, еще немного пожить…

И снова она вернулась счастливая. И как-то так я уже привык, что мама снова куда-то съездит, потом сделает операцию, потом еще куда-то поедет – и так будет всегда…

В Советском Союзе было несколько женщин-судоводителей, одна из них – моя мама. Штурман дальнего плавания. Позднее – старший помощник капитана на сухогрузах типа “Волго-Балт”.

Рвота становилась всё чаще. Боли усиливались. Было плохо.

Сообщив как-то о мамином состоянии знакомому священнику из Ярославской епархии, я внезапно услышал неожиданное сочувствие:

– Знаешь, судя по твоим словам, ей осталось не больше полугода. Онкология. Постоянная рвота. Я это знаю. Готовься. Полгода…

Эти слова священника что-то во мне оборвали. До этого момента я думал, что мама будет жить еще долго, как бы «вечно», всё время меня опекая, оберегая и укоряя. Операция – «химия» – путешествие. Операция – «химия» – путешествие… И так до бесконечности.

Самый родной и близкий человек – как давняя мебель в квартире: старый шкаф стоит десятки лет, ты его уже не замечаешь. Ну, стоит и стоит, как неотъемлемый атрибут комнаты – ты к нему привык и не обращаешь на него внимания. Но если вдруг этот шкаф убрать – сразу в комнате станет как-то пусто, чего-то не хватает…

Так и родная мать! Как шкаф…

***

Через пять месяцев ей стало совсем плохо. Она уже не вставала…

В моем доме запахло смертью.

Онкология – страшная штука. То, что выдерживала она, эти боли и муки, я бы не выдержал – я это и сейчас прекрасно осознаю.

Она до последнего ходила в храм втихаря, словно меня стесняясь. «Она звалась Татьяной», и начинала с моего Татьянинского храма МГУ, но потом сердцем прикипела к Троицкому в Останкино.

Когда ходить уже не смогла и стало ясно, что это конец – я пригласил домой священника, чтобы пособоровал.

Мама всё никак не умирала! Хотя тяжело ей было и, кажется, эта жизнь больше уже не держала. И мне уже было совсем невмоготу…

Кто знает, что такое лежачий умирающий, тот меня, наверное, поймет…

***

После сотен телерепортажей в «Русском доме» и «Русском взгляде» у меня появилось много знакомых священников, и в Москве, и в глубинке. Но у нас есть семейная особенность: мы можем ставить всех на уши, когда речь идет о помощи другим людям, но если дело касается нашей семьи – мы робеем, стесняемся, боимся обременить знакомых уважаемых пастырей…

Чтобы пособоровать умирающую, я позвал своего однокурсника. Владик Томачинский, выпускник филфака МГУ, бывший мой главный редактор газеты «Татьянин день», с которым я часто по работе ругался и спорил… В ноябре 2006-го он был уже иеромонахом Сретенского монастыря. Отцом Симеоном. Хотя мама помнила его еще Владиком.

Отец Симеон сразу согласился. Приехал к нам домой как-то просто, без дежурной скорбной мины. Сразу всё понял. Только спросил:

– Если так всё тяжело и больно, Саша, есть специальная молитва… То есть это уже не просьба об исцелении и выздоровлении… Тут, я понимаю, речь уже не об этом. Есть молитва – с просьбой к Богу, чтобы скорее забрал к Себе, чтобы избавил от этих мук. То есть это, по сути, прошение о даровании скорейшей смерти. Но чтобы ее прочитать, нужно согласие самого больного…

Я спросил у мамы напрямую. Так и так. Можем прочитать. Согласна?

– Да.

Отец Симеон пособоровал и прочитал эту специальную молитву от лица умирающего.

Но мама еще, наверное, больше недели всё никак не умирала. Хотя была уже почти в бессознательном состоянии. Не вставала, не говорила и глаза не открывала.

***

В тот год как раз вышел странный кинофильм «Остров» с Петром Мамоновым, Виктором Сухоруковым и Дмитрием Дюжевым (все они сыграли роли священников, монахов). Фильм длинный, тягучий, православный – но почему-то сильно цеплял за душу. Говорят, даже Алла Пугачева после спецпросмотра выходила из зала в слезах и пряталась от телекамер.

Но главное, в этом фильме часто звучали молитвы, настоящие, длинные, неотредактированные – которые реально читаются в Православной Церкви.

И, видя, что мама лежит в беспамятстве, как-то около трех часов ночи (сам на нервах потягивая сухое красное бордо) я решил поставить на видеомагнитофоне этот фильм. Думаю, пусть хоть молитвы из фильма позвучат в комнате, как интершум.

Где-то в самом конце фильма, когда герой Дмитрия Дюжева, изготавливая гроб для собирающегося умирать старца, выяснял нужные мерки, моя мама вдруг открыла глаза и в совершенном сознании спокойно произнесла:

– 176.

– Что? Ты о чем?

– Мой рост – метр семьдесят шесть.

***

В тот день я, как обычно, собирался уйти на работу, в Останкино. Маша, моя будущая жена, почему-то вдруг стала уговаривать меня не уходить. Сама не знала почему:

– Ну, просто давай ты сегодня не пойдешь на работу.

– Ладно.

Около полудня мы стали читать молитвы. Маша – какой-то канон о здравии – в другой комнате. Я – в маминой. Почему-то подумалось: может быть, это сейчас настанет?

Был тогда у меня обычай: три молитвы – «Живый в помощи Вышняго», «Правило веры…» и Киприану и Иустинии. Только начал читать вторую – любимому семейному святому – Николаю Чудотворцу, покровителю мореплавателей и путешественников, – слышу, дыхание за спиной стало каким-то другим, редким, надрывистым…

– Правило веры и образ кротости, воздержания учителю…

Слышу: резкий необычный вздох…

– Яви тя стаду твоему, яже вещей истины…

Снова вздох.

– Се бо ради стяжал еси смирением высокая, нищетою – богатая…

Третий, надрывный вздох… И тишина.

– Отче священноначальниче Николае, моли Бога о нас!

Оборачиваюсь – всё, совершилось. Жизнь покинула тело. Душа ушла. Остался костенеющий труп.

Дальше было, как обычно, как во сне. Милиция, скорая, звонки и очереди ритуальных агентов – знакомая многим необходимая рутина.

И тихое отпевание в Никольском храме на Рогожском кладбище (где и завещала мама). Только 7 человек: священник с дьяконом, я с будущей женой, наш друг юрист Алла Степанова и нежданно появившаяся телеведущая Лена Писарева с сыном Арсюхой. Так и проводили…

Зачем я это пишу? Наверное, чтобы поделиться наблюдениями о причудах жизни и смерти. Или просто выговориться.

Журналист «Русского репортера» Марина Ахмедова пришла однажды к неожиданному выводу:

«Я боялась подходить к родственникам погибших. Но они сами искали меня, чтобы поговорить. Им казалось, что пока они говорят, погибший с ними. Самое страшное начинало твориться с людьми, когда не оставалось больше никого, с кем они могли бы поговорить об умершем. Тогда его отсутствие ощущалось резче».

И еще одно пронзительное наблюдение: «Рождение мистично – к нам приходит вестник из другого мира. Смерть близких еще сильнее будит в нас мистические чувства – уходя от нас, они из ткани нашей души протягивают за собой длинный провод, и мы уже не можем жить только этим миром – в наш теплый, уютный дом поставлен аппарат в бесконечность» (священник Александр Ельчанинов, «Записи»).

Что ж, будем ценить и помнить наших родителей – нашу старую пыльную мебель. Хоть и кажется, что в квартире только место занимает, но убери эту мебель – и станет вдруг неуютно, холодно, неожиданно и невосполнимо пусто. И в квартире, и в жизни…

Но пройдет время, и когда-нибудь мы сами станем такой же мебелью, пыльной и занимающей лишнее место… Лишь бы дети и внуки к ней привыкли и эту мебель терпели, любили и помнили.

Александр Егорцев