Игумен Афанасий (Селичев) родился в 1966 году в городе Петушки Владимирской области. После школы и армии служил алтарником Успенской церкви в Петушках. В 1993 году пострижен в мантию в Боголюбском мужском монастыре Владимирской митрополии. В 1993-95 годах служил вторым священником Успенского храма в Петушках. В 1995-2000 годах – наместник Успенского Космина монастыря села Небылое. В 2000 году закончил Владимирскую Свято-Феофановскую семинарию. В 2000-2006 годах – строитель и настоятель храма и гимназии в честь священноисповедника Афанасия епископа Ковровского в Петушках. С 2006-го – настоятель Михаило-Архангельского монастыря города Юрьев-Польский Александровской епархии.
Адам тот же, и Христос тот же, и дьявол тот же
– Когда мы читаем историю Церкви, видим, что в ней бывали разные распри, иногда и между святыми. Как такое могло быть?
– Мы всегда забываем о том, что враг нашего спасения не дремлет, и главная его задача – лишить христиан мира и любви между собой. Главное – понимать, что это попущение Божие происходит для выяснения действительного нашего душевного состояния. Апостол Павел пишет: подобает быть разномыслию для того, чтобы выявились искуснейшие. И если эти разногласия используются Церковью и нами как членами Церкви не для злобы и ненависти, а для того, чтобы действительно выяснить истину, распри святых – они даже полезны для Церкви. Мы с вами помним распри апостолов Петра и Павла. И апостол Иаков, кажется, пишет нечто против апостола Павла в своих посланиях, и в то же время все они остаются апостолами. И эти конфликты разрешаются Церковью в Христовой любви.
Были и другие разногласия, доходившие до настоящих ссор. Это и знаменитая полемика архиепископов Константинопольских и архиепископов Александрийских. Если почитать, скажем, полемику Кирилла Александрийского и Златоуста, нам покажется, что это очень грубо.
Со Златоустом вообще произошла удивительная история. Когда архиепископ Епифаний Кипрский приехал по просьбе Александрийского Патриарха разбираться в проблемах кафедры Константинопольской, то он получил от Златоуста очень серьезный отпор и вынужден был уехать. Причем когда два святых старца прощались, то Златоуст пожелал Епифанию не доплыть до своей кафедры, а тот в ответ пожелал ему помереть в изгнании. Как ни странно, оба пророчества святых сбылись: Епифаний не доплыл до Кипра, умер во время путешествия, а Златоуст умер, как мы знаем, в гонениях. Но Церковь прославляет их обоих как великих святых.
Мы с вами помним о том, как преподобный Сергий вынужден был уйти от своего собственного брата, поскольку не было мира между ними. Но даже если этот союз любви был разорван при жизни святых, я думаю, что по смерти Господь связал их в Царстве Небесном. Поэтому я совершенно спокойно к этому отношусь.
Поскольку Церковь есть Тело Христово, то и в Церкви проявляются и реализуются халкидонские догматы. Соединение Божественного и человеческого, как во Христе. Мы не должны забывать, что члены Церкви – такие же люди, как все остальные, со всеми страстями. Мы должны бороться с этими страстями с помощью Божией, но иногда эти страсти нас, к сожалению, перебарывают. «Адам тот же, и Христос тот же, и дьявол тот же» – знаете, наверное, такую знаменитую цитату.
– Вот апостол Петр – духоносный апостол, и апостол Павел – тоже духоносный апостол. Церковь, в конце концов, принимает в их споре точку зрения Павла, получается, что в какой-то момент Дух отступает от Петра, но пребывает с Павлом?
– Об этом я и говорю. Полнота Церкви не в каком-либо конкретном человеке – не в апостоле, не в святом отце. Полнота Церкви в самом Христе. И проявляется она в том, что мы называем «консенсус патрум» – «согласие отцов», именно в этом полнота Духа. Но, как ни странно, она проявляется и через какого-то конкретного отца, который выступает против всех членов Церкви. Скажем, Максима Исповедника взять.
– Случай с Максимом Исповедником, конечно, вопиющий. Можно ли говорить, что он всей Церкви тогда противостоял?
– Нет. Как ни странно, можно говорить о том, что полнота Церкви как раз была в одном Максиме. Это не значит, что все остальные отпали навсегда – когда они потом воссоединились с Максимом, они воссоединились с Церковью. Я думаю, что нельзя говорить, что Максим противостоял всей Церкви, он был выразителем чаяния православных в Церкви, которые не имели такого дара писательского и дара полемического, который имел Максим. И они молча думали то, о чем Максим говорил вслух, понимаете? Очень часто один человек говорит то, что думают многие. Наверняка были и пресвитеры, и епископы, разделявшие его точку зрения и не общавшиеся с еретиками. Только мы о них не знаем, поскольку они скромно в каком-нибудь своем маленьком городке малазийском или ассирийском славили Бога в православии своем и сохранили Церковь вместе с Максимом.
Игумен Афанасий (Селичев). Фото: Сергей Чапнин
К чужим делам по-прокурорски, а к своим – по-адвокатски
– Но ведь Максим Исповедник был терзаем, по сути, от своего священноначалия?
– Да.
– В наше время нас так и подмывает приглядеться пристальнее к нашему священноначалию? Можно сказать, Максим-то был прав, а его епископ – нет.
– Когда речь идет о ереси, причем ереси явной, как было во времена преподобного Максима Исповедника, то тут всё ясно. Сейчас же все претензии к нашим архиереям большей частью относятся к морально-этической стороне их жизни. Это ошибка обличителей, поскольку, согласно известному правилу Двукратного собора, единственная причина, по которой человек может отойти от своего епископа или священника – явное проповедование осужденной отцами ереси. Или если этот епископ или священник явно и открыто соблазняет своим непотребным поведением людей.
Кроме каких-то голословных обвинений, у наших обличителей есть что-то, что они могут принести в церковный суд в качестве доказательства? Церковный суд существует, плох ли он, хорош ли. Я, например, служу 20 с лишним лет под омофором митрополита Евлогия, который является членом церковного суда, и, поверьте, это человек истинно святой жизни и не будет лицемерить никогда и ни за что. Я думаю, что и остальные члены церковного суда – такие же святители Христовы, как и наш митрополит Владимирский. Почему нет доверия к этому церковному суду? Если есть у вас доказательства – пожалуйста, подавайте в Высший церковный суд, решайте этот вопрос, а если нет – нечего болтать.
Здесь ведь еще что важно? Мы к грехам других относимся по-прокурорски, а к своим грехам – по-адвокатски.
– А что плохого, чтобы сделать дурное достоянием гласности?
– Дьявол называется клеветником не потому, что он лжет. Он ведь и Адаму с Евой сказал, по большому счету, правду, что «вы будете, как Бог, знать добро и зло». В то же время эта его правда оказалась хуже всякой горькой лжи, она была сказана не для того, чтобы спасти, а для того, чтобы погубить. И очень часто наши современные обличители поступают именно так. Они думают спасти Церковь, а губят собственную душу. Потому что впадают еще и в Хамово грехопадение. Когда ты видишь наготу отца твоего, что делать нужно? То, что сделали старшие – Сим и Иафет – сыновья: покрыли одеждами своими наготу отца, и даже не смотрели на него. И чем кончилось это всё? Благословением старших сыновей и проклятием потомков Хама. Это страшно, и не дай Бог никому попасть в такую историю.
Мы, христиане, относимся к духовенству, как к отцам. Недаром же миряне называют священника «батюшка» или «отец». Это принципиально. Вы называли его батюшкой? Никто за язык не тянул? Не тянул. Но уж, коль ты считаешь человека отцом, не лицемеря и не лукавя, если ты священник и возглашаешь епископа, «господина и отца нашего», ну не будь лицемерным обманщиком! Называешь отцом – считай отцом, считай себя сыном этого человека. А если ты называешь отцом, но отцом не считаешь, то ты просто лжец. А если ты лжешь человеку, то ты и Богу лжешь.
– Знаете, что вам ответят, отец Афанасий? Что это просто вам с архиереем повезло. А вот в некоторых епархиях, бывает, пришлют архиерея, про которого наслышаны и того и сего… Как называть его отцом и господином и руку ему целовать?
– Трудно будет, да. Но деваться-то нам некуда, потому что иерархическое устроение Церкви мы от апостольских времен содержим. И если мы не какие-нибудь совершенно обезбашенные обновленцы, нам жить до самого второго пришествия Христова с этим иерархическим церковным устроением.
А как это всё пережить? Господь не спросит тебя на Страшном Суде, скольких ты обличил, а будет спрашивать у тебя, что ты сделал. Накормил ли голодного, напоил ли жаждущего, одел ли нагого, посетил ли болящего? А вся беда наших обличителей в том, что они начинают спасать Церковь, не начавши спасать собственную душу.
Надо всем, наконец, уяснить, что мы, священники и архиереи, остаемся людьми, даже после хиротонии. Мы не получаем обожения в хиротонии, понимаете. Мы простые люди, грешные. У нас такие же страсти, как у всех. Мы так же с ними пытаемся бороться. И чаще всего так же безуспешно. Мы простые грешные люди, вот кто мы такие.
– Существует ли какая-то грань грехопадения священника или архиерея, когда невозможно уже больше служить с ним вместе, и остается только делать вывод о том, что таинства его становятся безблагодатными?
– О единственной грани говорит правило Двукратного собора – проповедь ереси, всё. Мы должны понимать, что не священник и не архиерей совершает таинства, а Дух Святой по молитве Церкви. Поэтому в Церкви все таинства совершаются всегда, независимо от моральных и нравственных качеств священника. Если же грехи священника вопиют к небу – опять-таки для этого есть законный канонический способ.
– Если служишь на приходе, и знаешь точно, что твой настоятель – блудник или казнокрад, то не мучайся – таинства совершаются, и руку ему лобызай, как Христу?
– Для меня лично это так. Как ты можешь знать? Ты застал этого священника в блуде? Если застал – вспомни то, что сделал один из наших великих преподобных: если я увижу брата согрешающим на площади с блудницей – я покрою его мантией, чтобы не видели согрешающего брата моего. Вообще-то, это самый абсолют христианского поведения, который должен быть в жизни каждого человека.
Если же грех чей-то касается лично тебя, то поступай, как говорит Христос: «Если имеешь что-то против брата твоего – пойди и обличи его между тобою; если не послушает тебя – возьми двух-трех свидетелей; если и их не послушает – скажи Церкви; а если Церковь не слушает – будет как язычник и мытарь тебе». В наше время как раз о церковном суде идет речь, не вопить же во время Литургии: «Смотрите, он блудник, таинства не совершаются!» Нет, конечно. Или у нас принято кричать о грехах своих собратьев или старших собратьев в электронных средствах массовой информации. Как легко написать, что у меня есть доказательства, епископ – гомосексуалист. Если есть – иди в суд. А если нет доказательств, то тебя, согласно канонам, ждет такое каноническое наказание, которому подлежит обличаемый тобой грешник, и никак по-другому. Поэтому они и боятся.
– А разве те, кто в электронных СМИ потрясают цифрами и фактами, не сообщают Церкви о грехе? Или обязательно должно быть официальное заявление за подписью и с входящим номером в конкретную инстанцию? Не достаточно этого публичного на весь белый свет обличения в интернете? Почему бы суду, то есть Церкви, самой не заинтересоваться этим обличением?
– Я думаю, кричать на площади можно что угодно, а на электронной площади или площадке можно это делать еще легче и спокойней. А вот стать лицом к лицу перед тобой обличаемым ой как больно. Но если не хочется, и больно, и трудно, то тогда не надо и кричать. Потому что хочется и невинность соблюсти, и капитал приобрести. А это не по-евангельски, не по-христиански, не по-братски.
Фото: “Татьянин день”
Христиане всегда живут в апокалиптические времена
– Современная монашеская жизнь, она вообще есть? Или «оскуде преподобный»?
– Преподобный оскуде еще в древние времена. Но я вас тоже спрошу: а христианство-то, оно есть?
– Хороший вопрос.
– Что мы с вами про монахов, давайте такой вопрос обсудим: «Есть ли христиане в Церкви?» Недаром же Господь говорит: когда приду, не знаю, найду ли веру на земле. Вы говорите «оскуде преподобный». На самом деле, так и есть. Есть такая притча, пришли монахи к старцу и говорят: «Как так? Вы, отцы, лучше нас. Мы живем лучше учеников наших. А что ж дальше-то будет со всеми?» А старец им и сказал: «Да, идет время, когда монахи будут как миряне, а миряне будут как бесы. Но безропотное терпение скорбей вменится всем в подвиг».
Мы живем, наверное, в это время. Но каждое из поколений уже две тысячи лет считает, что оно живет в то время. Вспомним Игнатия Брянчанинова, что он пишет о монашестве в XIX веке? «Всё пропало, никакого монашества нет, никакого старчества нет и не может быть, потому что корень обрублен». И это в то время, когда в Оптиной процветало старчество, когда на Валааме процветало старчество, когда в других монастырях процветало старчество, произошедшее от корня Паисия Величковского.
А вот еще более древние времена: Василий Великий пишет в одном из писем своих к брату: «Ты спрашиваешь, как дела в Церкви? Отвечаю: как с моим телом – всё болит, и никакой надежды на исцеление». Это начало IV века. А еще глубже – Иоанн Богослов говорит: «Братья, вы слышали, что антихрист грядет, и ныне в мире есть уже». Это конец I – начало II века. Понимаете, христиане живут в апокалиптические времена всегда. Апостасия, она – не какой-то вдруг взявшийся процесс, она началась сразу после Пятидесятницы. Знаете, как у Аверинцева: «Когда вы приходите в Церковь, входите в алтарь и думаете, что попали не туда – успокойтесь, туда».
Вопрос духовной жизни каждого конкретного христианина – это вопрос личного его отношения со Христом, личного спасения. Не вопрос в том, каково отношение соседа, или начальника, или священноначальника со Христом, а вопрос, как ты исполняешь заповеди Христовы, живешь ли ты по Евангелию лично.
А в Церкви «всё плохо» всегда. Это надо понять и запомнить. Церковь – организм человеческий, богочеловеческий организм. И мы – гнилые члены этого организма. Гнилые члены, это мы должны понимать прекрасно. Мы пришли, привились, приросли к этому организму церковному, чтобы нашу гнилость немножечко Христовой благодатью уничтожить и в лучшем варианте заменить свою гнилость Божественной благодатью через покаяние, через какой-никакой подвиг по возможности, и ни для чего другого. Не для осуждения других, не для спасения других. Мы пришли в Церковь, чтобы спасти лично себя, конкретно себя любимого. И то, что мы видим грехи других, нисколько нас от наших грехов и от последствий наших грехов не освобождает.
– Вот приходит человек в Церковь, такой весь восторженный, новоначальный, в радости необыкновенной об обретенном Господе. А в Церкви на него начинают сыпаться наши грехи: и нахамили, и на ногу наступили, и свечница не приласкала, и священник не то сказал… Как защитить этих людей?
– Разумеется, объяснять. Мне лично повезло когда-то с моим первым духовником, с моим первым настоятелем, который мне сказал сразу, чтобы я научился различать Церковь как организм святой и человеческое в Церкви. Помните знаменитую чеканную формулировку священномученика Валентина Свенцицкого: «Грехи в Церкви – это не грехи Церкви, а грехи против Церкви!» Нужно всем новоначальным вызубрить это.
Люди в нас разочаровываются. Так не надо их нам самим очаровывать, пытаться понравиться, влюблять в себя. Понятно, что это очень приятно, когда на тебя смотрят, как на святого, обожают, поклоняются, бегают за тобой… Объяснять надо людям, что мы такие же, как они. А то, знаете, наступает разочарование, как у маленьких девочек: «Ах, я думала, что принцессы в туалет не ходят!»
Что еще надо понимать? Есть разные формы греха. Есть грех, который в соблазн, а есть грех, который не в соблазн. Если человек размахивает грехом своим, как флагом, это очень плохо. Через кого соблазн приходит, лучше ему надеть камень и утопиться, как говорит Христос. А вот если кто-то о чужом тайном грехе узнал и начинает им трясти при всём честном народе, то уже он соблазняет этот народ, а не тот, кто согрешил.
– Сейчас за пределами Садового кольца, Москвы, Петербурга монахов всё меньше и меньше. А раньше же так не было, наверное?
– Я где-то прочитал очень интересную мысль о том, что ближе к концу света христианство становится религией такой, какой она была в самом начале – религией горожан. Недаром же все послания апостола Павла написаны членам городских общин: коринфянам, колоссянам, филиппийцам, римлянам. Чем больше город, тем больше плотность людей верующих. А чем дальше от Москвы, тем плотность населения нашего меньше, и самих христиан меньше количественно. Поэтому и желающих принять монашество меньше. Кто хотел в 90-е годы, тот пришел. Сейчас нужно воспитывать желающих приходить.
Это не только наша тенденция, посмотрим Грецию: монастырь, в нем архимандрит и какая-то семья, которая от государства за зарплату за монастырскими строениями и землями ухаживает. Взять католиков – так то же самое. Уменьшается не только количество монашествующих, но и количество кандидатов в священство. Вы понимаете, всё же монашество, какое бы оно плохое ни было, какое бы оно ни было ленивое, это всё равно на фоне современного человечества – подвиг, как ни высокопарно это звучит. Просто жить без семьи и жить в послушании у самодура игумена (это я про себя, если что), это действительно крест, и крест тяжелый.
– Кто те люди, которые в монастырь идут? Они молодые, старые? Обиженные жизнью, неудачники или наоборот?
– Я руководитель маленького монастырька, поэтому широкого среза современному монашеству я не могу дать. Назвать обиженными жизнью людей, которые приходят в монастырь, как-то язык не поворачивается. У меня двое монахов, один – бывший предприниматель, другой с юности в монастыре, московский мальчик.
Я и для себя сказать не могу, почему я стал монахом. Просто приходит время, когда понимаешь, что жить по-другому нельзя. Максиму апостола Павла о том, что женатый ищет, как угодить жене, а неженатый ищет, как угодить Богу, никто не отменял. Пускай мы, современные монахи, не особо преуспели, чтобы угодить Богу, но шли-то мы сюда с целью это исполнить.
– В Юрьеве-Польском 20 тысяч народу живет. Есть тут какое-то движение к монашеской жизни снизу, из народа? Местные какие-то смотрят: я тоже хочу быть монахом?
– Вы знаете, из местных я знаю только одного иеродиакона, который сейчас в соседнем монастыре, а у нас на 20 тысяч населения три монастыря: два мужских и женский. И два приходских храма. Пять действующих храмов, по большому счету: три монастырских и два приходских. Все приезжие, местных нет.
Фото “Одноклассники.ру”
У вас икона мироточит? Слава Богу, нет!
– Есть у вас какая-нибудь святыня? Я читал воспоминания о том, как один известный монастырь организовывался. Сестры, помню, технологию описывали: сначала мы поняли, что раз у нас монастырь, нам нужна чудотворная икона. Вот они добывали чудотворную икону. Чудотворная икона есть, теперь нам нужен источник. Обрели и источник.
– Если захочешь, то обретешь. Господь дает по сердцу. Я, знаете ли, вспоминаю слова моего первого настоятеля, когда я его спросил: «Батюшка, а у вас икона мироточит?» Он ответил: «Слава Богу, нет».
Но у нас есть святыня в древнем Георгиевском белокаменном соборе XIII века, построенном в 1234 году святым князем Святославом Всеволодовичем. Он сам по себе святыня, это последний домонгольский белокаменный храм на Руси, изукрашенный белокаменной резьбой, очень известный памятник. А в нем в экспозиции хранится чудотворное белокаменное резное распятие, так называемый Святославов крест. По летописям, его собственноручно вытесал сам Святослав Всеволодович в благодарность за спасение во время бури на Волге возле Городца. Я могу сказать, что за десять лет лично я только знаю четыре случая дарования деток бездетным семьям по молитвам у этого креста.
– А вот когда православный народ в паломничества по монастырям валит, это не про них сказано «род лукавый и прелюбодейный ищет знамения»?
– Я не могу за других решать. Да, некоторые, наверное, едут за чудесами. И даже, возможно, большая часть. Сердце любого человека в руке Божией. И эти поездки в монастырь за чудесами вполне могут завершиться обретением Христа. Я надеюсь, по крайней мере, на это.
– Есть такое мнение, что лучше бы спасалось в монастырях, если бы не ездили в них паломники. В том смысле, что тихое безмолвное житие было бы лучше…
– Если бы я жил в большой обители, я бы и сам так считал. Но мои монахи сидят по своим кельям большей частью, и с туристами встречаются разве что в церкви. Но даже в самых больших монастырях я не видел толп монашествующих, которые метут хвостом посреди толпы паломников.
– У вас есть постоянные паломники, которые именно к вам ездят?
– Нет, ведь ездят именно туда, где есть старец, к духовникам. А какой с нас спрос? Вспоминаешь то, что говорит Брянчанинов о своем монашестве XIX века, оно не так далеко от нас, а мы – еще хуже… Даже мысли в голову не приходит о каком-либо старчестве, духовничестве, отчитке и прочем.
– Вы чувствуете какое-то интеллектуальное разделение сейчас в Церкви: либеральное с одной стороны, охранительно-патриотическое, с другой стороны?
– Оно, наверное, в фейсбуке и в столицах существует, а у нас, в реальной жизни, этого нет. И те, и другие забывают об одном, что Господь оставил нам не ученую корпорацию и не политическую партию, а святую Церковь, в которой спасаться могут все – и либералы, и консерваторы. И приватизировать эту Церковь кому-либо – дело очень неблагодарное и духовно смертельно опасное. Да и Господь такого не допустит.
