– Гражданская религия: что это такое? Насколько это сложный и проблемный вопрос в современной ситуации: для гражданского общества и для Православной Церкви?
Дмитрий Сладков
– Сам я понятием «гражданская религия» не пользуюсь и в каком-то смысле могу сказать: а я не знаю, что это такое. Но вижу, что в последнее время об определенном круге явлений, обозначаемом этим понятием, все чаще начинают говорить. В частности, чтимый мною Сергей Чапнин, за работами которого внимательно слежу.
Собственно, то, что сегодня обозначается словами «гражданская религия», появилось очень давно. Мы же прекрасно знаем и помним, как это было почти две тысячи лет назад: «Ты покади статуе Цезаря!.. И верь потом, во что хочешь… Но сейчас покади. Иначе умрешь».
И этот архетип воспроизводится вплоть до сегодняшних дней. Потому что и сегодня, как и вчера, людям не просто необходимо быть кем-то. Они хотят принадлежать к некоему целому – большому, серьезному, сильному. И в этом целом они видят что-то такое, что гораздо выше их собственной жизни. Наверное, иногда можно говорить даже об обожествлении…
– Чего?
– Власти, государства, народа, нации… Все это очень серьезные предметы, без которых – жизнь не жизнь. И я с большим почтением отношусь к каждому из них. Но вопрос-то здесь надо ставить с полной определенностью и жесткостью: они есть Бог или они не есть Бог? Наверное, все же нет. Это вещи тварные. Более того, это вещи смертные. Бессмертна одна лишь душа человеческая. А государства – и даже, как это ни ужасно для нас звучит, народы – вполне себе смертны. Это знает каждый, кто немножко изучал историю. Хотя бы почитывал. И думать, что мы, живущие здесь и сейчас, какие-то особенные и сумеем избежать этой участи, в корне неверно. Помните последнее державинское, написанное им за два дня до кончины?
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
И в связи с этим простой вопрос: что происходит, когда мы тварь, пусть привлекательную, дорогую, важную, нужную, даже необходимую, ставим на место Творца?
– ??
– Это называется идолопоклонство. Хотя то, что мы делаем идолом, само по себе может быть очень серьезным предметом, достойным всяческого уважения и почитания. Но слишком напряженное пафосное отношение к таким вещам как народ или государство иногда мешает нам внимательно относиться к Богу и к созданной по Его подобию индивидуальной человеческой душе, которая одна в нашем мире есть космос и бесконечность. В государстве уж точно бесконечности нет, это просто необходимая для жизни социальная машина. В народе эта бесконечность и тайна, конечно, есть – в той мере, в какой мы отождествляем его с некоей коллективной душой, соборной личностью. Но всякий раз встает вопрос, а не метафора ли это, не просто ли художественный образ. Политическая нация – дело другое. Но ее у нас еще лишь предстоит построить.
– Речь идет о подмене души и свободы каким-то коллективным жестом?
– Наверное, это способ снять с себя ответственность, разделить ее, переложить на чьи-то плечи – «отца», «старшего брата». И здесь мы сталкиваемся с серьезной проблемой. Если ты не присоединяешься к этому большому сверхличному целому до конца и без остатка, возникает вопрос: а ты-то тогда кто такой? И не все могут на него внятно и спокойно ответить.
Нынешняя жизнь такова, что люди не уверены в себе и друг в друге. А человеку надо опереться на что-то. Помните, как Мармеладов говорил Раскольникову: «…Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти». Именно так многие приходят в Церковь. Я сам тридцать пять лет назад так сюда пришел.
А дальше возникает вопрос: чего же люди, приходящие в Церковь, ищут в Церкви? Жизни вечной, которая возможна только с Христом? Или какой-то опоры и уверенности здесь, на земле. Зачастую все же второго. И не только сейчас. Думаю, так было и в прошедшие века. Еще Спаситель говорил ученикам Своим: «Не бойся, малое стадо!»(Лк.12:32). Малое посреди огромного мира.
Христос – это риск. Это неизвестность по поводу себя самого. А смогу ли я? Готов ли? Ведь Христос максималист: отдай всё, следуй за Мною… (Мф.19:21) В Евангелии не сказано: отдай немножко, а остальное оставь себе и ходи ко Мне по воскресеньям. И радостное, сияющее, но вместе с тем и страшное в своей категоричности утверждение о перспективе спасения: «…Человекам это невозможно» (Мф.19:26). И то, что после запятой в том же стихе следует: «Богу же все возможно», нимало не снижает этого накала.
Фото Виктора Велина / “Фома”
– То есть надо ориентироваться только на будущее?
– Но жить-то хорошо хочется здесь и сейчас. И это нормально. Это человеческое. Однако религиозное дерзновение выходит за горизонты обыденности. Это тайна вечной жизни, личной встречи с Богом. Не случайно же есть такое слово «обóжение»: стань Богом, и ты воскреснешь. Ведь чем Причащение отличается от обычной еды. Ты ешь пищу, перевариваешь ее, и она становиться тобой. А тут ты съедаешь Пищу Божественную, и это Она переваривает тебя, так что ты становишься Ею. Понятно, что это в пределе, в перспективе спасения, ограниченной нашими собственными немощами. Но это есть – и это есть жизнь.
Одна из основных философских тем ХХ века – страх перед жизнью. Но вопрос-то в чем. Мы этот страх преодолеваем в движении к жизни вечной? Или мы этот страх преодолеваем за счет брутального самоутверждения здесь и сейчас, в этом мире? Дело в том, что второй путь на самом деле от страха не избавляет.
И человек сталкивается с проблемой. Будучи патриотом, а это, с моей точки зрения, очень правильное, нужное и сильное чувство, будучи преданным своей культуре, своей традиции, своему народу, как при этом оставаться с Богом?
Христова Церковь живет в падшем мире и состоит из грешных людей. И государство состоит из грешных людей, и все общество. Покаяние человеческой души – условие ее спасения. Но встает вопрос: что является аналогом покаяния по отношению к большому сообществу людей? В общественно-политические ритуалы коллективного покаяния как-то я не очень верю.
– Даже в связи с какими-то глобальными событиями, такими как сталинские репрессии? Здесь, скорее, хотелось бы обсудить обратный феномен: вместо покаяния мы видим возрождение почитания Сталина.
– В современных условиях, когда, откровенно говоря, нет понимания перспективы, нет согласия, куда же мы движемся как народ и страна, миф о сильном бескорыстном правителе становится привлекателен. При этом память о невинных жертвах или изначально отсутствует, или вытесняется в какую-то параллельную реальность.
Я-то против любой мистификации. Сталин не великий вождь всех времен и народов, но и не демон с рогами, а живой человек, рожденный от отца с матерью, наделенный бессмертной душой. И важно понять, что определяло поведение этого человека в обстоятельствах своего времени. Представлять, что все зло исходило только из одного центра, из одного мозга, неверно, неисторично. И в этом смысле того же Сталина несло по течению.
– То есть, он был жертвой обстоятельств, а не самостоятельным актором?
– Нет, и актором тоже, причем одним из ведущих, лидирующих. Но одно другому не мешает. Помните, как у Шварца: «Меня так учили… Всех учили. Но зачем же ты оказался первым учеником, скотина этакая?» Безусловно, он творил зло. Лично творил. Но разве творящий зло человек не может быть нестяжателем, тружеником, эффективным управленцем? Разве он не может творить зло не только из глубины собственного сердца, но и отвечая на ожидания других людей и соревнуясь с ними в этом?
А поверх реальной истории выстраивается мифология – и тогда, и сейчас. Сталин как идол государственного культа. На это был спрос. И сейчас есть. Дело же не просто в том, что работает механизм пропаганды. Пропаганда действенна лишь потому, что на ее концепты есть массовый спрос снизу.
Идолы нужны и сегодня. Почему бы не такие? Да, тяжелая, даже зловещая фигура, страшное время. Но страшное подзабылось, а масштаб остался, и он привлекателен для многих. Не для всех. Оправдывать злодейство тем, что этой ценой были сделаны какие-то великие дела? Для меня это порочное рассуждение. Вопрос цены достижений не второстепенен.
– То есть это не вопрос истории? Это актуальный вопрос?
– Если в конце ХХ века некоторые политические философы и говорили о «конце истории», то сейчас всем очевидно, что история вернулась. Еще десятилетие назад многие думали, что нет уже ни истории, ни политики, одни политические технологии. Ничего подобного! Вернулась политика, вернулась история. История здесь, с моей точки зрения, одно из имен Бога, милующего и карающего. Способного распорядиться судьбами народов и государств. И раз история вернулась, значит, потрясения впереди будут. Меня-то как обывателя это пугает. Я-то этого не хочу. Я хочу тихо-мирно трудиться, вкушать маленькие радости жизни. Но будет все иначе, сейчас это ясно.
И встает вопрос готовности принять судьбу, вопрос о том, что может дать силу пройти через испытания. Легко рассуждать об испытаниях в ожидании хорошего обеда, сидя в теплом помещении. Но у меня же нет личного опыта, который позволил бы достоверно узнать, как я себя поведу, когда припрет всерьез. Я не знаю. Узнаю, как дойдет до дела. Но не думаю, что пафосная риторика здесь поможет. Если что-то и поможет, то одно лишь упование на Бога.
– А на что же тогда опираться, что нас действительно объединяет?
– В Церкви нас объединяет Христос. Но это – в перспективе нашего собственного восхождения к Нему. А здесь и сейчас, на уровне обыденной повседневности…
Сегодня единственная живая традиция, которой мы наследуем и с которой соприкасаемся, это советская традиция. Она одна доступна нам непосредственно, мы воспринимаем ее от людей и целых сообществ. Мы сами выращены ею. А всё остальное – это некие реконструкции. Отдельные люди, которые уцелели посреди бурь и до сих пор являются носителями иных, несоветских укладов, здесь погоды не делают, их совсем немного.
Это в полной мере относится и к нашей Церкви. Ее многие и многие миряне, клирики, архиереи сформированы как люди советским укладом. Не им одним, но и им тоже, и не в последнюю очередь. И сегодняшняя церковно-управленческая структура восстановлена из полного небытия в 1943 году не одними лишь архиереями, но и хорошо известными государственными деятелями тех лет. Эта непростая ситуация описана историками, но до сих пор не отрефлектирована соборно Полнотой Церкви. А значит, отпечаток того времени и тех намерений в каком-то смысле продолжает оставаться на земном, посюстороннем бытии нашей Церкви.
Сергей Чапнин писал еще несколько лет назад, что последние десятилетия вряд ли можно называть «церковным возрождением». Это, скорее, появление чего-то нового, ранее никогда не существовавшего. В этом новом есть и свои благие приобретения, и проблемные моменты. Их надо анализировать, обсуждать, вместе искать понимание происходящего и взаимное согласие. Это требует определенного напряжения, выработки языка, который позволил бы ухватить происходящее, описать и понять его. Олег Генисаретский постоянно говорит о недостатке у нас социологического воображения: какие-то новые явления давно родились, а мы все пытаемся описывать их в старых категориях.
В решении этой задачи вижу огромную и никем не заменимую роль церковной интеллигенции. Intellego в исходном значении этого латинского слова – мыслить, познавать, постигать, понимать, знать толк, разбираться. Обладать разумом. А разум, как мы знаем, не является антонимом веры. «Возсия мирови Свет разума», – поем мы на Рождество Христово.
Сначала надо хотя бы разобраться в том, что происходит. А для этого нужны публичные площадки, где сложные вопросы можно обсуждать со всеми, кому они не безразличны.Такие, например, какие выстраивает Алина Багрина (служба «Среда»). Но не на ветру, не на сквозняке, где грохочут барабаны. Сегодня нужны камерные интеллектуальные сообщества. А идти к осмыслению новых реалий надо, сохраняя любовь, внимательно слушая друг друга, находясь в неосуждении.
В эпоху невероятной инфляции слов единственный способ как-то побудить человека отозваться – это не проповедь, а живое свидетельство. Ведь слова при их чрезмерном обилии все больше превращаются в шелуху. Все нормальные родители знают: воспитать можно только личным примером. Люди-то не дураки, и дети, и взрослые. У них есть глаза и уши. И они не столько слушают, какое очередное бла-бла-бла мы говорим, сколько смотрят, какие мы сами. Мы добрые? Милосердные? Способные любить и отзываться на любовь? Интеллектуально развитые? Профессиональные? Образованные? Включенные в культуру? Насколько мы способны к благодарности? К разговору о важном без наседания и обклеивания оппонента этикетками?
Люди смотрят на нас, видят то, что видят, и делают о нас выводы, принимают решение, присоединиться ли к нам или лучше не надо.
Наша Церковь – она вечная, она будет стоять до конца времен. Но вызовы, которые перед нами встают в XXI столетии от Рождества Христова, совершенно новые. Понятно, что параллели можно найти у чего угодно с чем угодно, но все-таки не мешает помнить, что это конкретное XXI столетие мы проживаем первый раз в истории человечества. Опираясь на одну и ту же незыблемую скалу веры, святые отцы разных веков каждый раз отвечали на вызовы своего времени, говоря на понятном этому времени языке. А нам было бы неплохо ответить на вызовы нашего времени. И готовых ответов на эти вызовы вообще-то нет.
– А в чем должны состоять эти ответы?
– Так их нет!.. Как же я могу сказать, в чем они должны состоять? Чтобы найти их, нужны соборные усилия разума и сердца. Наши общие усилия.
Знаю лишь, что единственное условие сохранения живой и дееспособной традиции – это ее творческое изменение. Если ты без рассуждения держишься за традиционную форму в новых условиях, не помня или не зная о том, ради чего и в каких исторических обстоятельствах эта форма когда-то впервые появилась, ты становишься модернистом. Ролевиком-реконструктором. Когда я внедряю в современную жизнь копию того, что было сто или двести лет назад, это игра. Или техника – проектирование и конструирование.
Нам не надо конструировать новые миры даже под видом возрождения традиции. Это в ХХ веке уже делали, только слова и флаги были другие. Последствия оказались тяжелыми. Нам надо просто посмотреть вокруг: что происходит в этом мире? А там живые люди. И мир этот страшненький, но Господом не брошен. Посреди океанов зла в нем любовь сохранилась. Исходный Божий замысел сохранился (Быт.1:31). И люди от Господа отвернулись не все и не до конца. И нам бы надо на чаяния века сего ответить.Этих людей приветить и приголубить, чтобы и у них появилось желание сделаться лучше, как есть это желание у нас (надеюсь и уповаю, что это так). Чтобы и они полюбили Христа, как любим Его мы.
Двинуться в эту сторону можно при одном условии. Надо снять некий негласный, неоформленный, но реально существующий запрет на творчество в церковных стенах. Потому что Дух вечно творит Себе формы. И говорить о том, что у нас никогда больше до конца времен не появится новых форм церковной жизни, иконографических изводов, богослужебных последований, церковных служений, молитвенных практик, новых образцов личностного роста в Церкви и отношений между людьми в Церкви, в конце концов, – это, по моему разумению, просто-напросто хула на Духа Святого, на Его вечную животворящую силу.
Единственное препятствие на этом пути – наша собственная неготовность к творчеству.
Понятно, что в этом деле нужны сугубая трезвость и осмотрительность. «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (1Ин.4:1). Взыскательность и строгость необходимы. Но всякий запрет на творчество в церковных стенах должен быть оспорен. Бога мы зовем Творцом. Человек создан по Его образу и подобию.
Точно так же должен быть оспорен и запрет на свободное исследование реальности нашей жизни в Церкви. Ведь одно из имен Христа – Солнце Правды.
