«Да наглая смерть не похитит мя неготоваго…» — одно из прошений Покаянного канона. А ведь многим кажется, что наглая — то есть совершенно неожиданная, ничем не предвозвещенная смерть — это, в сравнении с иными вариантами, хорошо. Не мучился человек, не угасал медленно, не содрогался от ужаса, сознавая наступление конца. Просто шел по улице — и вдруг упал. Сам упал или машина сбила — не так уж и важно, главное — раз, и всё…
Только ведь совсем не всё на самом деле. Всё — только в том смысле, что не поправит уже этот человек ничего в земном своем житии.
О смерти наглой, о смерти, сбивающей человека на полном ходу, срезающей в полном цвету, необъяснимой, страшной, мы беседуем с игуменом Нектарием (Морозовым).
— Отец Нектарий, все же — почему мы просим Господа, чтобы наша смерть не оказалась наглой?
— Смерть наглая — это смерть, к которой человек может оказаться неготовым. Игумен Никон (Воробьев) в одном из своих писем писал то, что многим современным, да и не только современным людям может показаться… даже насмешкой какой-то над человеческим горем, бедой: раковое заболевание — это удивительная милость Божия к человеку. Почему? Потому что человек понимает, что он уже приговорен к смерти, ему осталось, может быть, полгода, и он имеет возможность к этой смерти подготовиться, не рассеиваясь и не отвлекаясь на массу житейских нужд и проблем.
Конечно, мы все знаем, что смертны. И должны, казалось бы, понимать, что к смерти нужно готовиться. Тем более если мы люди верующие. Но насколько же трудно нам эта память о смерти дается! Нам все время кажется, что это не сейчас, это когда-то потом. А когда человек понимает, что никакого «потом» для него уже нет, он скорее сконцентрируется на самом главном — на том, на чем человек на самом деле должен быть сконцентрирован всю земную жизнь.
А внезапная смерть застает человека врасплох, и если он не готовился к ней постоянно, не помнил, что каждый день его жизни может оказаться последним, то такая смерть может действительно стать для него катастрофой.
— А как готовиться? Вот я начинаю и завершаю день молитвой, хожу в храм, исповедуюсь, причащаюсь, стараюсь как-то за собой следить… Достаточно ли я делаю, чтоб быть готовой к смерти, которая может и наглой оказаться?
— «Я готовлюсь к смерти» — это, наверное, все же искаженная постановка вопроса. Мы должны думать не о том, как мы умрем, а о том, как нам вот сейчас по-настоящему жить. По-настоящему — значит, достойно нашей веры, достойно Бога. А смерть — это момент проверки. Она обнаруживает всё, что в нас есть, она показывает, как мы жили.
Я полагаю, есть люди, которые никогда не ставили перед собою такой задачи — подготовиться к смерти, а просто жили или живут, как должно. Стараются всегда поступать по совести, ходить пред Богом (ср.: Быт. 5, 22). Это и есть их подготовка к смерти. Ну а кто-то, может быть, думает о смерти постоянно, переживает свою смертность, но не находит в себе при этом сил жить как должно, такое тоже бывает.
Цель христианской жизни — не то, чтоб мы были максимально готовы к смерти, а то, чтоб мы были максимально близки к Богу. Близость к Богу — условие полноценной радостной жизни. Отдаленность, разлученность человека с Богом — это жизнь бедная, ущербная в духовном смысле. А там, за земным порогом, там все совсем очевидно: есть Господь, есть блаженство, и есть то, другое бытие — без Него. Поэтому жизнь с Богом — это и есть подготовка к смерти. Точнее, не к смерти, а к жизни будущего века.
— И все же смерть наглая — как, впрочем, и всякая безвременная смерть — это всегда мучительный, трагический, не находящий ответа вопрос: почему? Почему погибает в автокатастрофе 40-летний священник, отец девяти детей, большинство из которых еще маленькие? Почему падает самолет, в котором сотни самых разных людей, многие из них еще только начали свой земной путь? Почему жизнь 18?летнего мальчика из верующей семьи, который готовился стать священником и мог бы принести людям очень много добра, обрывается в результате нелепой случайности? Почему так?.. Или лучше этого вопроса вообще не задавать, просто принимать все, как есть?
— Беда наша в том, что мы подходим к жизни и смерти с чисто земными мерками, можно сказать — утилитарно. Мы все пытаемся представить себе, что было бы, если бы этот человек остался в живых, что бы он делал… Мы исходим из того, что главное — то, что этот человек делал, кем он был, что он значил именно здесь, в этой жизни. Мы разделяем единую, неразрывную человеческую жизнь — жизнь, которая начинается здесь и не заканчивается никогда — на две части, первая из которых, земная, представляется нам главной уже потому, что она нам известна, потому что мы сами пока в ней, а там — «Кто знает, что там…». Но такой подход говорит о нашей теплохладности в вере, об отсутствии у нас доверия к Богу. Главное — не то, что человек на этом свете сделал, главное — каким он перешел в вечность. Потому что вектор, заданный во времени, в вечность направлен.
Правильный ответ на вопрос о жизни и смерти конкретного человека, о том, когда эта смерть, то есть переход в вечность, должна произойти, может дать только Тот, Кто человека сотворил, Кто дал ему жизнь. А любое наше суждение об этом — лишь предположение. Я не хочу сказать, что мы не имеем на него права. Мы — живые люди, мы испытываем боль, страдаем не только тогда, когда внезапно умирают наши близкие, но и тогда, когда узнаем о чьих-то жизнях, вот так трагически оборвавшихся. Мы можем, конечно, предположить, что Господь забирает человека из этой жизни либо тогда, когда он максимально готов к переходу в иной мир, либо когда, наоборот, становится ясно, что этот человек никогда не будет к нему готов, что он не изменится, сколько бы лет ни прожил еще. Но это лишь предположение: есть масса такого, чего мы не можем знать, что в нашем сознании не уложится.
Мы можем думать, что Господь предвидел какие-то скрытые от людей немощи, какие-то внутренние опасности этого молодого человека, о котором Вы говорили, и забрал его именно в тот момент, когда он находился в устремлении горе, к Нему, предупредив, таким образом, его падение. Ведь сколько мы видели молодых людей с горящими глазами, хороших, чистых, которые становились священниками и на чем-то спотыкались, что-то их подламывало, и то движение вверх, в котором они находились, переходило сначала в горизонтальное, а потом в стремительное движение вниз. Что мы можем об этом заранее знать? А Господь знает все. Но то, что я сказал, не объясняет всего в целом, конечно, потому что, помимо этого мальчика, есть еще его родители, есть другие люди, которые его знали, общались с ним. Это такая огромная мозаика, которую мы не сложим, не объясним себе всего этого. Потому что мы смотрим на все только вот с этой стороны, из этого маленького, ограниченного мира, из которого нам всем предстоит выйти. А Господь смотрит из Вечности, и смотрит совершенно иначе.
Мы не можем Его глазами на свою жизнь посмотреть. Но, когда мы Ему доверяемся и принимаем любое Его решение, принимаем Его волю как единственно возможную для себя, у нас порой это зрение хотя бы отчасти открывается. То есть для того, чтобы это увидеть, нужно смириться — и с самым страшным, и с самым тяжелым. Тогда, по слову преподобного Исаака Сирина, смиренному сердцу открываются таинства Божии.
Преподобный Анатолий Оптинский (Потапов) говорил: вы все не любите скорбеть, вам всем хочется радости, но, поверьте, умирая, вы будете благодарить Бога не за радости, а за все скорбное, что Он вам послал. Это самый важный ваш багаж, самая главная драгоценность. Почему? Потому что скорби всю твою жизнь тебя к Богу толкали. И тех плодов, которые ты посредством их стяжал в своем сердце, никак иначе не обрести.
Когда человек в состоянии боли, в крайнем каком-то недоумении начинает молиться, и молится наконец глубоко и всерьез молитвой Иисусовой, он вдруг чувствует, что само Имя Божие в его устах, само его обращение ко Христу становятся ответом на вопрос. Он не получает ответа в виде развернутого какого-то списка позиций: «Это так, потому что вот так…». Просто был какой-то больной узел внутри, и вдруг его не стало, и вопрос исчез. Ты получил ответ, но не в объяснениях. Это то, что происходит с Иовом. Иов задает свои вопросы, его друзья говорят ему какие-то правильные, благочестивые вещи, но он о другом спрашивает, а они не понимают, о чем. Иов Многострадальный спрашивает, как всё то, что было меж ним и Богом, исчезло, как он оказался в этой бездне страдания, почему он не чувствует больше Божией любви. А потом является Господь, и у Иова не остается никаких вопросов, все вопросы разрешились.
Так было и с Ефремом Катунакским, когда он лежал весь в экземе, как будто его в котел с кипящим маслом окунули, и в какой-то момент Господь сказал ему: «А Я хочу, чтоб ты был таким!». И вопросов «Зачем? За что?» больше не было. Но мне кажется, даже если бы Господь ему этого не сказал, а просто дал бы ощутить Свое присутствие, эти вопросы у старца Ефрема тоже отпали бы.
— Стало быть, наше дело — смириться и не пытаться постигнуть Его волю своей логикой?
— Да, но у этой проблемы есть и другая сторона. Мы порой возлагаем на Бога последствия всего того, что сами делаем. Конечно, если человека убило молнией, то здесь никакого его участия нет. Но в других случаях есть какое-то наше участие. У известного японского автора Коносукэ Мацуситы есть такое наблюдение: посмотрите, как живут слабовидящие. Они двигаются медленно и осторожно, они каждый свой шаг рассчитывают, и именно поэтому не падают, не ушибаются там, где прекрасно видящий человек непременно упадет и расшибется. Я же по природе своей человек настолько невнимательный и неосторожный, что в этом нужно очень большую милость Божию видеть — что я ни разу не попал под машину и не выпал из окна. Это непременно произошло бы, если бы не Его попечение обо мне. И я за это Ему благодарен. Святые отцы говорили: если ты ходишь по краю, ты можешь упасть, но, если ты отошел от края, ты уже не упадешь. Это сказано о грехе, о соблазне, но это относится и к тем опасностям, которым мы подвергаем свою жизнь из-за собственной невнимательности и беспечности. Переходил улицу на красный свет, нырял с лодки в незнакомом месте, не соблюдал технику безопасности на работе, не следовал рекомендациям врачей — очень много можно привести примеров такой вот беспечности. И это делаем мы сами, это не Бог с нами делает. Это наша свобода, наш выбор, наша ответственность за Его бесценный дар — жизнь. Нам дарована жизнь, значит, на нас возложена за нее ответственность. Вы помните старый фильм Иоселиани «Жил певчий дрозд»? Герой, очаровательный в своей беспечности молодой человек, никогда не смотрит на светофор, перебегая дорогу, и вот однажды — визг тормозов, удар, и все — конец. А сколько подобных действий мы все совершаем! И то, что мы с вами по сей день живы, действительно Промысл Божий, милость, забота Его о нас. И мы должны чем-то Ему на это ответить.
— Как же ответить? Соблюдать заповеди?
— Если человек считает необходимым просто соблюдать заповеди — он хочет выплатить Богу долг. Когда кто-то делает нам что-то доброе, у нас возникает чувство благодарности и любви: мы хотим сделать ему что-то хорошее, приятное. И другое дело — когда мы просто должны какому-то человеку и хотим рассчитаться. Это совершенно разные вещи. С Богом мы рассчитаться не можем: за то, что Он дал нам жизнь, мы Его можем только любить. Вся наша жизнь должна быть откликом на Его любовь. Конечно, у нас должно быть чувство неоплатности долга. Неоплатным долгом каждого из нас является сама наша жизнь. А все остальное — приложение к этому долгу. Но отношения человека с Богом — это не отношения заимодавца и должника, это нечто совершенно иное. Господь нам не в долг дает и не под проценты, Он дает нам все абсолютно даром. И мы должны отдать Ему все даром — «Твоя от Твоих» [1], это ощущение должно в нашем сердце расти, укрепляться. И вот это чувство ответственности перед Ним, мне кажется, — главное чувство, которое должно у человека быть.
Иногда я смотрю со стороны и вижу, как тепло один человек относится к другому. И думаю, что это хорошо… но не очень, потому что мы переменчивы: хорошее отношение очень часто меняется на плохое. А вот когда я вижу человека, который по-настоящему знает, что такое ответственность за другого, я всегда радуюсь. Почему? Потому что ответственный человек будет поступать как должно, что бы он ни чувствовал, что бы ни переживал, что бы с ним самим ни происходило. Мне кажется, чувство ответственности за дар жизни — главное, что в человеке есть. И, когда мы понимаем, что эту жизнь мы по своей беспечности могли и потерять или она могла у нас оказаться совсем другой, тогда это чувство ответственности становится особенно глубоким. Оживает что-то в человеке, и это чувство ответственности дает жизни другое измерение.
— Если любой из нас оглянется на свою жизнь, он непременно увидит моменты, когда его жизнь не оборвалась только чудом. Кто-то чуть не утонул, кто-то едва спасся от преступника, кого-то занесло на машине… И возникает вопрос: для чего Бог спас меня и почему Он не спас кого-то другого? И здесь есть риск — счесть себя избранной, более ценным экземпляром, чем те, кому шанса не дали.
— Если у нас возникла мысль о какой-то нашей избранности для долгой и плодотворной жизни, тогда мы можем вспомнить вифлеемских младенцев, которым вообще никакого шанса не было дано… Или, наоборот, был дан шанс, который не давался никому: не совершив в жизни никаких ошибок, не пожав горьких плодов своего греха, сразу стать мучениками за Христа. Поэтому, если Господь кого-то забрал, а нас на этом свете оставил, то мы, с одной стороны, должны быть благодарны, потому что мы жизнь ценим, с другой — мы должны знать: Господь забрал других, потому что для них так лучше, а нас оставил, потому что для нас так лучше. Почему-то так должно быть! Вы знаете, вот это выражение — «Почему-то так должно быть» — на самом деле очень глубокое. «Почему-то» — это честный ответ, а когда мы пытаемся объяснить, почему, то есть риск ошибиться или просто соврать. Почему — знает только Господь. Он говорит о дне Своего пришествия — в тот день вы не спросите Меня ни о чем (Ин. 16, 23). Тогда все для нас разрешится, все станет ясно.
— Мы просим избавить нас от наглой смерти, а она все равно… наглеет.
— Мы в молитве Господней просим избавить нас от лукавого и не вводить во искушение. Хотя понимаем, что и лукавый от нас не отстанет, и искушения не прекратятся до конца наших дней. Но нам необходимо в искушениях устоять, нам нельзя, чтоб лукавый нас превозмог, и мы в этом просим помощи. Да, святые говорят о том, что наш ум и враг нашего спасения равносильны. Враг не сильнее нас, мы не бессильны перед ним, мы способны сопротивляться. Но он способен нас перехитрить, способен, благодаря своему колоссальному опыту, обвести нас вокруг пальца. Самое главное — враг целеустремлен, а мы нет. У него есть цель — нас погубить, и он стремится к ней, а мы, как правило, очень легкомысленными в этом отношении оказываемся. И если мы думаем, что можем справиться сами… такой парадокс: мы можем справиться, но если мы при этом полагаемся исключительно на свои силы, то у нас ничего не получается. И потому мы просим помощи Божией. И знаем: если есть победа, то она не наша — Господь победил.
Да, кого-то из нас Господь избавит от наглой смерти. А кого-то заберет неожиданно, но этот человек окажется готовым. Вопрос ведь не в том, какой будет наша смерть, а в том, насколько мы к ней приготовимся. Вспомним, как умер преподобный Афанасий Афонский: пошел посмотреть на храм строящийся, забрался на крышу и провалился сквозь кровлю… И не он один так погибал — из числа святых. И это прекрасная смерть на самом деле. Для него этот храм был попечением о деле Божием, и он среди этого попечения предал Богу душу. А может быть и иначе. Человек мог залезть на крышу, увидеть, что кровельщики сделали что-то не так, разозлиться, разругаться в пух и прах — и свалиться. Весь вопрос в том, что у человека в сердце.
Святитель Игнатий Брянчанинов писал, как важно просить Бога о том, чтобы Он дал человеку прежде смерти извещение. И хотя святитель не сообщал этого о себе прямо, но его действия перед смертью, за несколько недель, показали его близким, что Господь ему возвестил о скорой кончине. То же было со святителем Филаретом Московским. Кому-то было сказано: помни день субботний, или день воскресный, или определенное число, но не говорилось, какого месяца. Главное — не то, какой будет наша смерть, главное — с чем мы к ней придем. Извещение мы можем получить, можем и не получить, ведь в конце концов мы все в самом начале жизни извещены, что смерть обязательно придет…
— Слушая Вас, я вдруг подумала, что даже самая ненаглая, самая неторопливая и ожидаемая из всех возможных смертей — смерть от старости — может оказаться совершенно неожиданной, потому что мы нередко видим людей преклонных лет, которые совсем не думают о своей смерти. Даже сознательно не хотят о ней думать. Я услышала как-то раз беседу двух престарелых женщин, одна из них учила другую: «Научись об этом не думать. Я вот уже научилась — живу только этим днем».
— Жить прежде всего этим, текущим днем — по-своему правильно. Господь дал тебе этот день, чтобы ты еще этот день потрудился, а что дальше — неизвестно.
Человек склонен воспринимать первую часть своей жизни — когда у него есть будущее, когда он полон сил — как подъем на гору, а вторую часть, когда силы ему изменяют, когда тех возможностей, что были, уже нет, — как спуск. Но мне кажется, что для нас жизнь должна быть непрестанным восхождением. Хотя, скорее, это может быть иначе: мы можем подниматься и скатываться, подниматься и скатываться, но у нас все равно должно быть стремление вверх. Пусть мы скатились сегодня ниже, чем забрались вчера, но до тех пор, пока мы все-таки карабкаемся, лезем, мы готовимся к тому моменту, когда Господь нас из этой жизни заберет, и тогда окажется, что мы жизнь прожили не зря.
Я вспомнил сейчас смерть старца Паисия — к нему приходят люди и плачут. А он лежит — весь в каких-то проводах, в трубочках, в маске кислородной — и улыбается: «Ну что, похож я на космонавта? Меня уже можно в космос запускать». И тут дело даже не только в том, что он преодолел физические страдания — а у него наверняка были сильные боли, он ведь был раком поражен весь — он радовался потому, что шел туда, куда стремилась его душа. Или глинский старец Серафим (Романцов), который, лежа на смертном одре, сиял такой радостью, таким счастьем, потому что ему еще в юности явилась благодать Божия в образе прекрасной девы и сказала: «Ну, видишь, как хорошо? Но я оставляю тебя, а потом вернусь». И он после этого всю жизнь трудился, подвизался, но не испытывал больше такого, а когда лежал на смертном одре, она вернулась. Понятно, что смерть для него была тем, о чем говорил апостол Павел: разрешиться и быть со Христом (см.: Флп. 1, 23). Вот она, подготовка к смерти — желание быть со Христом уже в этой, земной жизни. И тогда приближение к смерти — это приближение не к страшному чему-то, а к тому, чтобы быть уже совершенно со Христом.
[1] Возглас во время совершения Евхаристии.
Журнал «Православие и современность» № 41 (57)
[Игумен Нектарий (Морозов), Беседовала Марина Бирюкова]
