Это было очень давно, еще когда я была католичкой — по-моему, я и бежала-то в костел к вечерней мессе… И вдруг поняла, что по улице навстречу мне и в одном со мной направлении движется поток мучеников.
Любой человек мученик, оказывается, потому что он — одно из двух: либо умирает рано, либо с абсолютной неизбежностью стареет и умирает. И знает это всю свою жизнь, с детства. И приспосабливается к этому знанию, и с ним живет. И даже в старости живет, и улыбается иногда, и смеется — не потому, что как-то особенно мужествен, а просто потому что… не остается больше никаких вариантов, не ты первый, не ты последний, никуда не денешься. Это всеобщий удел, потому мы не жалеем друг друга в связи с этим. Если, дай Бог, жалеем, то по частным причинам.
В этом смысле всякий из нас мученик, но далеко не всякий мученик — святой. Очень далеко не всякий, как вы понимаете.
Почему Христос плакал над Лазарем? Тяжело переживал смерть Своего Предтечи Иоанна? Разве не окажутся они в лоне Авраамовом? Разве не ждет их блаженная Вечность?.. Чего стоит земная жизнь с неизбежными «частными» страданиями — в сравнении с нею? Мы скорбим о смерти близкого нам человека, потому что это разлука: но разве есть разлука для Сына Божиего? Только нескончаемая встреча…
Однако же Он плакал над Лазарем, потому что смерть — это страдание. Смерть противоестественна для человека, она наносит страшный удар, разрушая его духовно-телесную целостность, поэтому она — мученичество, хотя и далеко не всегда святое. Не помню, кто сказал: Будда жалел людей, потому что они живут, а Христос — потому что они умирают.
Иногда мне кажется, что наша всеобщая невольная привычка к необратимости времени, к неизбежности старения и смерти не менее страшна, чем само это обстоятельство. Но для Богочеловека этой привычки не было. И не было словосочетания «естественная смерть». Он не воспринимал противоестественное как естественное. Поэтому плакал над Лазарем, другом Своим.
И потому принес Свою Жертву, смертью смерть поправ.
Но ведь мы по-прежнему умираем, наше мученичество продолжается. И наше сознание с трудом — и по мере очищения, конечно — вмещает, что смерть Им побеждена, что ценою Его смерти человек в целостности своей подлежит восстановлению.
А чтоб вместить, нужно избавиться от привычки, по-настоящему ужаснуться — не смерти конкретного человека (кончина близкого, любимого — для каждого из нас и без того ужас), а именно смертности. Увидев бездну, мы увидим и мост над нею. А так — ни бездны, ни моста, ни благодарности за мост, одна мучительно-холодная привычка, анестезия.
Марина Бирюкова
