Архиепископ Сан-Францисский Вениамин
Архиепископ Сан-Францисский (в миру Винсент Петерсон) родился в 1954-м году в городе Пасадена (Калифорния, вблизи Лос-Анджелеса). В 1972-м году принял Православие. Получил образование в Свято-Владимирской семинарии, трудился регентом в нескольких приходах, а также руководителем Отдела литургической музыки Православной Церкви в Америке. Рукоположен в диакона в 1987-м году, с 1997 года – в иерейском сане. Несколько лет служил на Аляске. В 2004-м году возведён в архиерейский сан, с октября 2007 года управляет епархией Запада (Diocese of the West).
Мы записали беседу в его доме на Грин Стрит, в неформально-доброй обстановке, когда архиерей сам наливал гостю чай и заботливо предлагал утолить голод.
– Я родился в неправославной семье, – рассказал владыка Вениамин. – Более того: мой дедушка был служителем в Шведской Евангелической церкви Завета, и его служение заключалось в том, чтобы поддерживать протестантов, которые жили за «железным занавесом». В своё время, между мировыми войнами, дедушка даже жил в Риге (хотя и родился в США) – он переехал туда, чтобы совершать своё служение. Дедушка говорил на немецком, шведском и русском языках; я тоже стал изучать русский в школе, чтобы понимать, о чём говорят между собой бабушка с дедушкой. Однажды мой класс посетил русский собор Пресвятой Богородицы в Лос-Анджелесе (удивительно, но именно в этом соборе я служил спустя несколько десятилетий, и сейчас собор в моей епархии). Я помню свои подростковые впечатления: собор мне показался каким-то странным местом, там не было сидений, висели какие-то картины (то есть иконы). Я не мог понять, что это такое. Поговорил со священником, стал читать книги о Православии. Потом начал ходить на литургию на церковнославянском, ничего не понимая (я не знал, что в соборе была и литургия на английском). Я ходил в эту церковь около года, а потом меня там крестили.
– Что вас подтолкнуло стать православным?
Было чувство, что происходящее вокруг – не обо мне, но о Боге, что Бог там пребывает
– Я был просто ошеломлён, когда побывал на литургии первый раз. Вроде бы не понимал ни слова на церковнославянском, но было какое-то чувство, что происходящее вокруг – не обо мне, но о Боге, что Бог там пребывает. Потом я был впечатлён исторической преемственностью Православной Церкви. Всё-таки у протестантов есть серьёзный временной разрыв: вначале век апостолов, за ними – «плохие» Папы Римские, и наконец появляется Мартин Лютер. Из истории христианства выпадает более тысячи лет. У православных не так, нет разрыва с Апостольской Церковью, а литургия вбирает в себя самые разные эпохи.
– Вы 10 лет прослужили в диаконском сане, хотя для большей части духовенства диаконство длится несколько месяцев – как шаг на пути к иерейству. Почему же вы сразу не стали священником?
– Мой предшественник, епископ Сан-Францисский Тихон (Фицджеральд), хотел, чтобы у него был архидиакон, и я как раз подошёл на эту роль. Одновременно я помогал ему в управлении епархией. Так что моё длительное пребывание в диаконском чине было во многом волей нашего епископа; кроме того, я управлял Отделом литургической музыки нашей Церкви.
– Но спустя 10 лет всё-таки стали священником. Почему?
– Всё, что происходило со мной, было не моим решением. Это было решением Церкви: меня просили что-то сделать, я отвечал. Думаю, так и должно быть.
– После семи лет служения священником вы стали епископом. В чём вы увидели разницу между иерейским и архиерейским служением?
– Как священник я более занимался пастырской работой и требами: Исповедь, Крещение, Венчание и так далее. Сейчас всего этого стало меньше, появились другие обязанности, связанные с управлением епархией, посещением приходов и так далее. Две трети своего времени я провожу в поездках по моей огромной епархии; только на самолётах одной авиакомпании я пролетаю ежегодно более 100 тысяч миль. Но я хочу сказать, что здесь, в США, нет такой дистанции между архиереем и священниками (или мирянами). Мы гораздо ближе к народу. Я помню, как русские люди, приезжавшие на Аляску, удивлялись, что я с ними общался. Оказывается, они никогда не имели возможности поговорить с епископом в России. Они также были удивлены, что я сам водил машину, а иногда даже вёз на машине диакона. Я думаю, если бы мы попытались перенести стиль жизни архиерея в России на американскую почву, то наша затея не увенчалась бы успехом. Слишком велики культурные различия между нашими странами.
– Владыка, мне и самому не очень приятно излишнее дистанцирование, которое я порой наблюдаю со стороны отдельных архиереев на постсоветском пространстве. Вы полагаете, что это проявление одной лишь культурной особенности? Или есть ещё какие-то причины?
Чрезмерная близость Церкви и государства не так уж и полезна
– Есть и исторические факторы; мне вообще кажется, что в России подзабыты уроки 1917 года, в частности, то, что чрезмерная близость Церкви и государства может быть не так уж и полезна. Мне показалось, что в России государство хочет использовать Церковь, и наоборот. Здесь, в США, президенту Трампу совсем неинтересно, что я делаю (и, думаю, это неплохо). После распада СССР был массовый приток людей в Русскую Православную Церковь, но, хотя сейчас этого нет, российское государство порой позиционирует себя как последний бастион христианства в мире. Это тоже влияет на Церковь, усложняет её положение. В США такого нет – это и хорошо, и плохо. С одной стороны, мы никак не влияем на правительство, но и правительство не влияет на нас.
– Но ведь православных в США совсем мало… Возьмите более многочисленные конфессии: никто же не будет отрицать политическое влияние американских протестантов.
– Да, конечно. Но что интересно – сейчас, когда у власти Трамп, влияние религиозных правых не такое уже и значительное. Моральное большинство становится аморальным большинством, ибо что они могут сказать, если у власти двуличный человек? Как ни парадоксально, но сейчас в президенты проще продвигаться какому-нибудь кандидату-гомосексуалисту, потому что у религиозных правых стало меньше возможности говорить с позиции христианской морали.
– Вместе с тем, владыка, влияние религиозных правых в США, на мой взгляд, остаётся значительным. Я, например, обратил внимание на то, что некоторые штаты приняли законы, ограничивающие возможности для совершения абортов.
– Это так, и мы сотрудничаем с теми, кто защищает христианские ценности. Например, я принимал участие в «Марше за жизнь» в Сан-Франциско. Вопросы святости жизни для нас важны, но, будучи объективными, мы в этом случае не можем поддерживать и смертную казнь.
– Однако отмена смертной казни явно не стоит на повестке дня в США.
– Согласен. Но и по этим вопросам мы можем сотрудничать с католиками и протестантами. Проблема иногда возникает, когда протестанты приглашают к себе политиков. Мне в этом отношении нравится одно изречение, которое приписывают Марку Твену: «Политики – как пелёнки [для детей]: их нужно менять часто, и по той же причине».
– Интересное изречение. Наверное, иногда и впрямь лучше держаться подальше от отдельных политиков, а Церкви, в свою очередь, не заигрывать с государством?
– Как сказал Христос, «Царство Моё не от мира сего» (Ин. 18, 33). Хорошо, если христиане понимают, что в этом мире они странники и пришельцы. Если мы об этом забываем, возникают проблемы. Сан-Франциско – очень либеральный город, что, конечно, создаёт свои сложности. Но, с другой стороны, здесь больше заботы о бедных и бездомных. Когда-то и у нашей церкви был приют для бездомных (я там трудился, помогал бездомным, готовил еду для них). Но потом мы были вынуждены отказаться от ведения приюта из-за недостатка финансирования.
– Владыка, либерален ведь не только Сан-Франциско, но и весь штат Калифорния (наверное, как никакой другой штат в США, исключая разве что Нью-Йорк). Вы ощущаете в этой связи давление со стороны властей или, возможно, представителей гражданского общества?
– Нет, мы не находимся в сфере интересов этих людей, так как Православная Церковь малоизвестна для большинства жителей нашей страны. Мы не так много значим, нас даже меньше в США, чем иудеев. Более того – в Конгресс США избирались православные депутаты, и это был провал: эти православные голосовали, например, в поддержку абортов. И сейчас у нас нет особого влияния в правительстве. Возьмите ситуацию с Украиной. Я знаком с Митрополитом Онуфрием, я знаю, что он достойный пастырь, один из немногих архиереев современности, не дистанцирующийся от своей паствы. Мне известно о вовлечённости нашей страны в украинские церковные события, но что мы могли сделать, при почти полном отсутствии нашего влияния в Вашингтоне?
– С другой стороны, эта вовлечённость в украинские события могла поддерживаться православными греками в США. Ведь это было и в их интересах как представителей Константинополя?
– США были вовлечены ещё и потому, что хотели использовать православных, чтобы поколебать стабильность Русской Церкви на Украине. Печально. Кстати, прошлый посол США на Украине – Йованович (в 2016–2019-м гг.) – как раз прихожанка нашей Церкви в Нью-Йорке. Именно в годы её работы в Киеве Вашингтон активно поддерживал автокефалию на Украине. Так что можете из этого видеть, каково наше «влияние» (говорю это с горькой иронией).
– Вы сказали, что Йованович – прихожанка ПЦА, а ведь ПЦА совсем не приветствовала вмешательство Константинополя в украинские церковные дела… Удивительный парадокс.
– Естественно, но это никого не волнует. И вообще, наша проблема – это юрисдикционное многообразие, которое ослабляет голос православных. Украинский вопрос нас ещё более разобщил, так как часть епископата прекратила участие в работе Епископской ассамблеи США. К сожалению, я сейчас не знаю, можно ли решить украинскую проблему. Возможно, лет через 300 всё как-то образуется…
– Владыка, вы отметили, как мало православных в США. Неужели все миссионерские усилия оказались настолько провальными?
– Во времена святителя Тихона была надежда, что многие представители Епископальной церкви США придут в Православие. Но русская революция всё перемешала, а сейчас епископалы стали настолько либеральными, что о каком-то переходе уже нет и речи. Наша Западная епархия является миссионерской, хотя сейчас большая часть миссии – это личные усилия наших прихожан. Мы не транслируем по телевидению наши литургии, но люди к нам идут благодаря каким-то личным контактам. Кстати, наша Церковь выглядит как отражение Америки, у нас есть самые разные национальности, как мы и видим на улицах наших городов (греки, шотландцы, немцы и т.п.). Но в то же время меня радует, что, к примеру, у русских есть свои церкви. Это избавляет меня от необходимости искать для приходов русскоязычных священников. Кстати, ПЦА – это единственная Церковь, которая способна принять решение на месте. Все прочие епископы должны советоваться с кем-то по другую сторону Атлантики – в Москве, Стамбуле, Дамаске и так далее.
– Понятно, что в вашем случае люди не идут в церковь как некий культурный клуб – русский, греческий и так далее (место, где можно просто встретить соотечественников).
Наша Церковь – это отражение многонациональной Америки
– Да, как я сказал, наша Церковь – это отражение многонациональной Америки, и мы почти во всех приходах служим на английском. Конечно, секуляризация общества влияет и на нас, но всё-таки епархия постепенно растёт, пусть и медленно. Например, в 2018-м году мы открыли на Гавайях (это тоже часть моей епархии) две миссии. Многое зависит от служения священников на местах, их личных усилий. Я много езжу по епархии, слежу за развитием ситуации, служу литургии (причём далеко не всегда архиерейским чином). У нас немного меняется характер приходов; мы стараемся поддерживать общение прихожан, организуем кофепитие после службы. Люди пьют чай или кофе и общаются друг с другом – а ведь это очень важно для возведения мостов, для поддержки настоящей общины. Это одна из характерных особенностей нашей американской жизни, которая для нас очень значима и важна.
