Сегодня, в среду Страстной седмицы, вечером совершается чин прощения – такой же, как в Прощеное воскресенье. Верующие испрашивают друг у друга прощение, чтобы причаститься в день установления Господом Тайной Вечери и предстоять Его Кресту, а после – радоваться Пасхе, и чтобы ничто не омрачало этого ликования о Воскресшем Христе!
Теме прощения была посвящена в пространстве «Фавор» беседа Фредерики де Грааф. Она, голландка по происхождению, приняла Православие в России, где без малого полвека оказалась с хосписной миссией. Все эти годы помогает тем, кому тяжелее всего. Она доброволец в Первом московском хосписе. А еще она – духовная дочь митрополита Антония Сурожского. С обсуждения его книги «Жизнь и вечность» и началась встреча.
Фредерика де Грааф и митрополит Антоний (Блюм)
«Нам нужна взаимная поддержка, чтобы стоять перед лицом трагедии человечества, как перед нашей собственной», – процитировала Фредерика слова из аннотации к изданию. Ибо «наш мир трагичен своей оторванностью от Бога – это основной ужас земли, это основная трагедия». Преодолевается эта трагедия в молитве и парадоксально – в молчании. Молчание есть прежде всего состояние души, а не просто отсутствие слов. Это то, что нам сейчас так понадобится в Великий Пяток – в предстоянии Кресту Христову. Здесь – именно Крестом – нам и открываются врата в вечность. И «да молчит всякая плоть человеча…»
Молчание есть прежде всего состояние души, а не просто отсутствие слов
К этому моменту мы идем всю свою жизнь, чтобы смерть для нас не стала провалом во мрак небытия, но переходом в пакибытие. Каким образом? При облечении в Бога: «Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся». «Вечность – это не что, а Кто», – говорил владыка Антоний. Вечность – это Бог, это Сам Христос. И когда «для меня жизнь – Христос, – [то] и смерть [как для апостола Павла] – приобретение» (Фил. 1: 21). Эти истины постигаются в тишине. Когда мы забываем себя. Пусть Господь во мне пребывает, живет, а я – буду умаляться.
Во всех наших взаимоотношениях в центре должен быть Христос – тогда мы и прощать научимся, впрочем, возможно, даже и не доводя дело до обид, гнева и проч. В этом отличие христианского вероучения от той же психологии, где в центр постоянно норовят поставить человека со всеми прикипевшими страстями, что в случае неизлечимой болезни особенно абсурдно и тяжело. Потому что беспросветно. И те, кто оказался на смертном одре, это больше чем кто-либо чувствуют.
Владыка Антоний говорил, что без молитвы жизни нет. Так как нет встречи с Богом Живым, как и с самим собой подлинным, как и с другими людьми. Жизнь без Встречи обречена на отсутствие смысла, по крайней мере высшего. Но сама смерть – есть образ Встречи, потому что каждый из нас предстанет пред Христом. И смерть всех нас равняет, перед нею мы все едины. Сейчас так много раздора, но память о смерти позволяет жить на ином уровне постижения жизни. В наш век смартфонов так много всего поверхностного – и в самовосприятии, и в отношениях между людьми, а смерть нам напоминает о глубине.
Смерть обнажает нас перед Богом – перед Его любовью, перед Его состраданием.
Фредерика рассказывала, что часто перед смертью люди становятся вновь такими, какими они были в детстве, – детскость просвечивает сквозь все наносное. И эта радость возврата к себе открывает непосредственность общения с другими, – в том числе с Богом. Человек вновь способен на доверие – готов не верить в Бога, а верить Богу. Довериться Ему. Через Евангелие, посредством таинств. Или хотя бы для начала – просто через сострадательное соприсутствие Другого – его молитву, его молчание.
Мы должны уметь открывать, тем более людям страдающим, другое измерение, – учил владыка Антоний. Странно было бы столь многому научиться в храме Божием и никак не реализовать это в жизни, ни с кем этим не делиться. В чем же тогда наше служение? Ведь Господь нас избирает (Ин. 15: 16) не для спасения, как часто мы самонадеянно помышляем, – Он нас собирает в Церковь для служения. Он Сам служит, и мы призваны во образ Его служить, о чем нам как раз напоминает Евангельское чтение Великого вторника (Ин. 13: 14–16). И вот уже в зависимости от того, как мы служим, мы или спасаемся или погибаем, – о чем тоже нам свидетельствует весь богослужебный строй и притчи Страстной седмицы: ведь и Жениха ждут все 10 дев (Мф. 25: 1–13), что означает полноту церковную, и ведь всем нам поется в первые три дня Страстной седмицы за богослужениями тропарь «Се Жених грядет в полуночи…», как и таланты даны всем (Мф. 25: 14–30), а оказавшиеся ошую на Страшном Суде (Мф. 25: 31–46) даже вознегодуют…
Но если здоровые искушаются «грехами упущения», как их называл святитель Феофан Затворник, то есть отсутствием добрых дел, то заболевшим надо суметь переключиться, как предлагал владыка Антоний, с многопопечения на единственную задачу: быть. В книге архипастыря описывается случай с Александром, у которого никогда не хватало времени и внимания для внутренней жизни, пока он не заболел раком… Но и тут роптал: «Я ничего не могу делать! Столько дел, а я прикован тут к постели, к этим капельницам…» – «Теперь тебе надо научиться быть, а не делать», – навестил его архиерей. И тот после признавался: «Владыка, болезнь прогрессирует, я даже чашку чая уже не могу взять, я ничего не могу делать самостоятельно. Но жизнь во мне кипит! Я никогда не был так полон жизни, как сейчас». Это слова человека, очистившего совесть и отпустившего все обиды. Когда мы научимся быть, опроставшись от всего, что нас умерщвляет, мы будем живы уже навсегда.
Ф.М. Достоевский определял ад одним словом – «поздно». А память о смерти нам позволяет избежать этого приговора
Ф.М. Достоевский определял ад одним словом – «поздно». А память о смерти нам позволяет избежать этого приговора. Фредерика как-то попросила студентов написать первое, что придет в голову, если они узнают, что им осталось жить три месяца. И большинство написали: поздно. Но смерть – это не тупик, это дверь, за которой простор вечности. Это то, что, как образно выражался владыка Антоний, освобождает нас из рабства жизни. И если первое слово из ассоциаций со смертью для нас «поздно», то, значит, мы и сейчас не живем, значит, мы и не жили. Если любить поздно, то мы и не любили по-настоящему. Помните, это известное выражение, что приводил владыка Антоний: сказать другому «я тебя люблю» – это все равно, что сказать «ты будешь жить вечно». Владыка, будучи врачом, а потом и пастырем, многих провожал в последний путь, а некоторые из знакомых, умерших вдали от него, приходили к нему попрощаться: «Владыка, я уже там». Такое могут сказать только те, кто и здесь жил.
У нас перед усопшими, говорил владыка, есть определенные задачи. Вместо того, чтобы жить в пустоте, похоронив кого-то из любимых, мы могли бы превратить свою жизнь в искупление дорогого нам человека. Обратить ее к его славе, воплощая своей жизнью все то, что было в нем значительного, высокого, подлинного. Встав перед Богом, мы можем принести Господу те плоды, что взрастили в своей жизни благодаря примеру почившего: «Прими это от меня, Господи! Но это принадлежит не мне, а ему. Я только поле, сеятель был он во образ Твой, Христе!»
Любовь в понимании владыки Антония – это готовность нести человека до врат Рая
А еще мы должны развязать все узелки в своей душе из того, что было между нами и усопшим. Так, чтобы мы могли сказать ему от всей глубины сердца и от всего нашего существа: «Прости меня. И я прощаю тебя, иди с миром. Я отпускаю тебя. Я встану перед Богом со своим прощением. Пусть ничто, бывшее между нами, не стоит на твоем пути к полноте вечной радости. Я готов с тобой примириться. Я тебя принимаю таким, какой ты есть. И я несу ответственность за последствия. Я буду тебя нести либо как дитя, либо как крест, на котором в конечном итоге я буду распят».
«Любовь в понимании владыки Антония – это готовность нести человека до врат Рая», – подытожила Фредерика, а после ответила на вопросы.
Фредерика де Грааф
***
– Русскоязычному читателю известна такая цитата владыки Антония: «Простить – означает посмотреть на человека, как он есть, в его грехе, в его невыносимости, какой он есть для нас тяжестью в жизни, и сказать: “Я тебя понесу как крест; я тебя донесу до Царствия Божия, хочешь ли того или нет (у меня эта фраза вызывает вопрос. – Ремарка спрашивающего). Добрый ты или злой – возьму я тебя на свои плечи и принесу к Господу и скажу: ?Господи, я этого человека нес всю жизнь, потому что мне было жалко – как бы он не погиб! Теперь Ты его прости ради моего прощения!..?» (и тут тоже какой-то ультиматум Богу). Зачем прощение тому, кто его не хочет?!
– «Я буду тебя прощать, даже если для меня это значит крест», – вот, что было в основе опыта владыки (и далее его слова несобственно-прямой речью. – О.О.). Это не просто: я тебя люблю и все прощаю. Я буду нести тебя как крест на спине, даже если это значит для меня распинание. Бывает ведь так тяжело прощать! Но я тебя прощаю, потому что хочу, чтобы ты был со Христом, в Раю.
– Но там же могут оказаться только те, кто раскаялся! Известна история из патерика. Приходит послушник к старцу и говорит: «Авва, мы тут с братом поссорились. Я пошел к нему просить прощения, а он мне дверь не открыл…» – «Это потому, что ты не покаялся (пошел формально просить прощения), и Господь известил об этом сердце брата». Признав свою вину, раскаявшись, он вновь постучался в келью собрата, тот открыл ему, и они примирились.
– Для владыки Антония было очень важно простить, потому что, если нет прощения, это мешает быть со Христом. И мне, и тому, кто обидел, – если меня обидели. Владыка часто цитировал Христа, когда Он, Распинаемый, со Креста произносит: «Отче, прости им! Не ведают, что творят» (Лк. 23: 34). Это наша задача. Владыка говорит, что, когда мы стоим перед Христом и видим Его страдания за нас – вот тут, у Креста, не бывает тех, кто не простил бы кого бы то ни было. Иначе ты еще не предстоишь Спасителю. Ты не можешь сам не каяться у Креста Христова. Тебе открывается здесь то, насколько ты далек от Него, и жизнь твоя не сопоставима с тем, как мы, христиане, призваны жить… И когда мы сами каемся, нам не до осуждения других.
– Помню, мы как-то говорили с владыкой Марком (Арндтом), Берлинским и Германским, речь шла о пережитом нашей страной в XX веке. «У нас, – говорю, – раздаются голоса: а может быть, хватит ворошить прошлое, может быть, все простить?» – «А у нас, – отвечает (“у нас” – имея в виду нашу общность в Православной Церкви), – никто и не просил прощения. В данном случае “простить” означало бы соглашательство со злом. А зло должно быть названо злом, и грех должен быть осужден». Ведь примирение возможно только на основе Истины, а не лжи?
– То, что говорил владыка Марк, мне сложно комментировать. Думаю, каждому нужно смотреть в свою душу, что там творится. Если все спокойно, тогда и не надо никакого прощения, о котором «никто не просил», но если есть обиды на то, что происходило и происходит, надо работать над собой.
– А владыка Антоний ничего не говорил о том, что пережила наша страна в ХХ веке?
Грех – это болезнь. Когда у человека распад легких, мы не осуждаем его, потому что понимаем, что это болезнь. И грех – это то же самое
– Он много говорил об этом. Но он болел сердцем, он никогда никого не осуждал. Он говорил: «Грех – это болезнь. Когда у человека распад легких, боль, мы же не осуждаем его, потому что понимаем, что это болезнь. И грех – это то же самое: болезнь. Но пожалеть можно не с высоты, но как болеющего. И мы тоже такие же, как они».
– Вот против этого отождествления (самоидентификации) как раз и выступают. Не может быть механического примирения, нельзя сказать богоборцам-революционерам: «Мы тоже такие же, как вы». Это как в том же патерике старец соглашался: «Да, я блудник, да, убийца… Но я не еретик!» И если не осудить грех, эта зараза в виде чествования террористов-палачей в названиях улиц, населенных пунктов и т.д. будет продолжать отравлять общественный организм изнутри. Владыка Марк и говорил: дабы излечить общество, грех надо осудить, зло назвать злом, и только тогда уже возможно примирение.
– Простить – это не значит закрыть глаза на зло, что есть в человеке и в обществе. Но это и ни в коем случае не значит осуждать.
– Осудить грех и простить грешника. Другое дело, если грешник не раскаялся в грехе, он и осуждение греха будет принимать на свой счет…
– Осуждением мы встаем на сторону лукавого. Нужно молиться и не только словами, а стоять на коленях ночью и плакать вместо того, чтобы осуждать. Легко тревожиться. Другое дело – ночью встать, молиться и плакать перед Богом.
– В другой патериковой истории, когда против брата согрешили, старец сказал ему: «Ты прости его [обидчика]. Но не иди к нему сам мириться (известно же, что тому, кто духовно сильнее и смиреннее, часто вменяется сделать первый шаг к примирению, даже если он не виноват), – и дальше авва поясняет: Иначе, он подумает, что так и надо поступать». Не есть ли тогда это нечто развращающее – «хочешь ты того или не хочешь… донесу тебя до Царствия Божия…»? Или владыка Антоний просто в душе прощал?
– Для него была важна вот эта позиция самоопределения: я прощаю тебя не со своего какого-то олимпа, я тебе не одолжение делаю, не подачку какую. Я думаю, он без слов прощал, потому что люди же все равно все чувствуют.
– Да, Господь извещает сердце.
– Сказать: «Я тебя прощаю» – это несколько свысока. Встреча зла и добра – это не два высокомерия, добро – оно смиренно, не кичливо. И подлинное добро учитывает, что есть Бог над нами. Научиться этому и помогает память смертная. И, обращаясь к Богу, добро может сказать: «Я пострадал от этого человека, я носил его как крест всю жизнь, прости его, Господи, потому что Ты дал пример. Я прощаю, потому что Ты дал мне такой закон – простить».
– А в этом и есть суть христианской жизни! Преподобный Симеон Новый Богослов говорил, что каждый из нас будет истязан (проверен) не по поводу того, сколько постился-молился, а насколько стал подобен Христу – похож на Него, как сын на Отца.
– Господь был Человеком с большой буквы.
– Богочеловеком, т.е. человеком, как он был задуман Богом.
– Если бы мы только сподобились быть такими! Но это, конечно, Идеал.
(Продолжение следует.)
