О том, что ни один из грехов не стоит считать незначительным, а уж когда речь заходит о зависти, – и подавно, напоминает нам протоиерей Игорь Прекуп. Зависть, – показывает он, – плоть от плоти гордости, обе страсти идут рука об руку. Поскреби завистника – найдешь горделивого.
Наверное, нет страсти более коварной, низменной и лицемерной, чем зависть. В перечне семи главных грехов (именно главных – peccata capitalia, а не смертных, потому что смертный грех – peccatum mortale – это другое богословское понятие), который святитель Григорий Двоеслов составил на основании восьмеричного перечня основных страстей преподобного Евагрия Понтийского, зависть (invidia) стоит сразу на втором месте после гордыни (superbia).
Причем стоит отметить, что святитель Григорий сократил схему аввы Евагрия, объединив гордыню с тщеславием, а печаль с унынием, но внес в этот погибельный перечень зависть (которой у аввы Евагрия не было), отведя ей «почетное» второе место после «матери всех грехов».
Главные грехи – это грехи «коренные», от которых происходят все прочие грехи. Зависть не рождается на пустом месте, но она, логично проистекая из гордыни и тщеславия, в самом деле, является причиной многих зол, и порочность человека зачастую стимулируется именно завистью.
Первый завистник – сам сатана. Его падение началось с того, что он позавидовал Богу и пожелал стать богом вместо Него. Невозможно понять, как высший из Ангелов помыслил такое безумие. Нам не дано это понять; Божественным Откровением нам дано это знать.
С другой стороны, как часто мы наблюдаем в жизни, что человек, даже будучи религиозным (иной раз на этой почве еще и жестче), норовит стать хотя бы для своего маленького мирка в объеме, например, собственной семьи, этаким божком – крошечным, но всемогущим…
Не в том плане всемогущим, чтобы творить добро и щедро одаривать своих домашних, удивляя их великодушием, щедростью, трепетной заботой – если бы!.. А в том, чтобы постоянно держать их в чувстве всецелой зависимости от своих прихотей, настроений, готовности обидеться или, наоборот, жестоко (грубо или изощренно – это уже в зависимости от индивидуальных особенностей) расправиться за недостаточное угождение. В основе – все то же сатанинское стремление стать богом вместо Бога хотя бы «в отдельно взятой» семье.
Именно этот смертоносный яд зависти внушил змей нашей праматери, когда побудил ее думать, что причина запрета вкушать от древа, которое посреди рая, состоит в нежелании Творца, чтобы люди «стали как боги» (Быт. 3; 5). Как говорится, парадоксально, но факт: основоположник зависти клевещет на Бога, приписывая Ему то, что впоследствии античная мифология назовет «завистью богов».
Более того, человека сатана губит тоже из зависти, ненависть к Богу концентрируя на Его образе. Вот как это комментирует блаженный Августин:
«Некоторые говорят так, что он (сатана – И.П.) ниспал с высших степеней, позавидовав человеку, сотворенному по образу Божию. Но ведь зависть следует из гордости, а не предшествует ей, ибо не зависть – причина гордости, а гордость – зависти, поскольку гордость есть любовь к собственному превосходству, а зависть – отвращение к чужому благополучию. Вследствие любви к собственному превосходству каждый завидует или равным себе за то, что они ему равны, или низшим, боясь, чтобы они не стали ему равны, или высшим, так как сам им не равен».
Зависть – тот самый грех, от которого Бог предостерегает Каина, говоря: «почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Быт. 4; 6–7). Каин не внял Богу и позволил греху господствовать над собой. Результат всем известен.
Но вот что неплохо бы понять в этой ситуации: чему Каин позавидовал? Праведности Авеля? Но тогда он, по идее, должен был бы постараться превзойти его в ней, сначала попытавшись понять, в чем она заключается, затем целеустремленно трудясь над собой. Но ничего этого не происходит. Каин озлобляется, мрачнеет, не задает вопросов и не задумывается, чего ему не хватает, чтобы его жертва была угодна Богу (ради понимания им этого она и была отвергнута).
В том-то и дело, что в нем просыпается ревность, но не ревность по Богу, а ревность погибельная, возбуждаемая завистью, причем завистью предельно гордой, завистью, которая «не опускается» до выяснения отношений ни с Богом, ни, тем более, с братом. Никаких дискуссий, никакой риторики, никакого намека даже на попытку что-то в себе пересмотреть и изменить.
Чему Каин позавидовал? Праведности? Нет, он настолько горд, настолько уверен в своей самодостаточности, в своей правоте, что не видит повода завидовать святости брата. Чтобы позавидовать чему-то, надо прежде осознать или хотя бы почувствовать нехватку этого блага у себя. Чтобы позавидовать праведности, надо осознать свою греховность, а это уже начало покаяния…
Каин завидует не праведности, а чести, которой Авель удостоился от Бога – чести, в которой было отказано ему – Каину, стремящемуся первенствовать любой ценой: быть лучшим, не будучи лучше (для тщеславия достаточно слыть, но гордыня требует быть).
Согласно Н.Лосскому это – сатанинское зло, которое «есть гордыня деятеля, не терпящего превосходства Бога и других деятелей над собою, стремящегося поставить себя на место Бога и занять исключительное положение в мире, выше остальных тварей». Такого плана честолюбец стремится не просто к почестям, к «росту» и т.д., но именно к первенству ради самого первенства, чтобы никого не было выше него; ему не столько важно самому стать лучше, сколько любой ценой устранить чье-либо первенствование.
Ревность (не по Богу, а обычная страсть) может быть разной. Иной человек, ревнуя, может задуматься, чего ему не хватает, чтобы добиться первенства, добиться такого расположения объекта своей страсти, чтобы никогда больше не возникало почвы для ревности. В результате подобный самокритичный ревнивец может обнаружить и преодолеть какие-то свои недостатки, стать лучше. Но это лишь в том случае, когда зависть дает не более чем импульс для ревности и когда ревнующий склонен к самоанализу.
Совсем другое дело, когда зависть переполняет, аж зашкаливает, а способность к рефлексии не наблюдается. Тогда все отрицательные эмоции человек объясняет себе как справедливую реакцию на какие-то пороки (реальные или надуманные) того, кому он завидует, и на неразумное или безнравственное поведение того (тех), чьего расположения добивается – объясняет чем угодно, только не объективными причинами в себе самом, не собственными нравственными пороками, и уж, безусловно, не своей недалекостью.
Лукавая неблагодарность
Для зависти характерно лукавство. Редко кто завидует открыто. Обычно так бывает, когда завидуют так называемой «белой завистью, то есть, сожалея об отсутствии у себя какого-то блага, радуются за того, кто им обладает. Когда же речь о «черной зависти», мало кто даже самому себе признается в ней. Все понимают, что это низменное чувство, обнаружить его в себе унизительно, вот и не видят.
А оно (спасибо нашим психозащитным механизмам) успешно прячется, например, за оскорбленное чувство справедливости, или за ту же ревность по Богу, истолковывая это понятие как заблагорассудится.
Как и другие пороки, зависть норовит примешаться к добродетели, чтобы реализоваться под ее прикрытием. Вот только так уж бывает, что паразитируя на добродетели, зависть ее поглощает, оставляя одну лишь оболочку.
Например, уязвилось наше чувство справедливости чьим-то незаслуженным награждением или возвышением по карьерной лестнице. Уязвилось, допустим, обоснованно, ибо несправедливость должна вызывать в нашей душе неприятие, отвращение, протест, желание добиться правды. На то и даны нам чувства прекрасного и справедливого, во-первых, чтобы созидать, а во-вторых, чтобы адекватно реагировать на несоответствия, исправляя их.
Кстати, к слову сказать, когда мы возмущаемся чьим-то немилосердием, это в нас говорит все то же чувство справедливости, потому что правда христианская – в любви и милосердии, а когда совершается что-то противоречащее эти добродетелям – это несправедливо, ибо мы сами же просим Бога о милосердии. Поэтому христианин должен быть милосердным – это правильно, а если не так – это неправильно, такой человек не имеет права называть себя христианином, это несправедливо.
Так вот, уязвила чья-то незаслуженная успешность наше чувство справедливости. Мы негодуем, в нас вздымается возмущение… Кстати, «вздыматься» значит наполняться дымом. Уместно спросить себя, каким, какой природы дымом мы наполняемся, когда нас распирает от негодования по поводу несправедливости?
Распирает нас от вроде бы праведного гнева, но если вдуматься, всмотреться в себя, то обнаружим, что нарушение справедливости – всего лишь повод прорваться на свободу страстям, которые до того не находили благовидного предлога для осуществления. Но тут они как бы и не они, а те добродетели, на фоне которых они проскочили мимо не слишком-то зоркой совести.
Любителям давать волю своему якобы праведному гневу не помешало бы почаще вспоминать то, что писал святитель Игнатий Брянчанинов о падшем естестве и о примеси греха, присутствующей в каждой капле естественного добра.
У святых отцов много написано о том, как гордыня и тщеславие запитываются на успехе добродетели, примешиваясь к ней. Зависть хотя, в отличие от этих двух пороков, и не тучнеет, паразитируя на добродетелях, но она успешно использует некоторые из них в качестве прикрытия. Более того, она сама по себе играет своеобразную роль брони для гордыни и тщеславия, от которой рикошетят все помыслы сомнения.
Вспомним классическое: «Ах ты, мерзкое стекло!..» и т.д. – зависть запускает ненависть, когда чье-то превосходство, или пусть даже не превосходство, а просто чужая успешность колеблет гордыню и оскорбляет тщеславие.
Причем вновь обратим внимание, что зависть изначально деструктивна: она не побуждает стать лучше соперника/соперницы, не придает сил к тому, чтобы расти, развиваться и тем самым на новом уровне укрепить охраняемые ею гордыню и тщеславие (которые сами по себе как раз могут оказаться мощным катализатором «самосовершенствования»); нет, она тупо отвергает все, что может поставить под сомнение обоснованность высокой самооценки, и направлена на устранение (путем уничтожения, желательно – устрашающе-показательного, или унижения, желательно – публичного) источника сомнения.
Зависть выдает неблагодарность души Богу. Она – симптом атрофии чувства благодарности своему Творцу и Промыслителю. Сколько бы завистник не имел благ: всевозможных дарований «от природы», в том числе умственных способностей, разнообразных талантов, здоровья, физических сил и внешних данных, или судьбоносных «счастливых стечений обстоятельств», материальных ценностей и пр. – это все попадает, в лучшем случае, лишь в поле его периферийного зрения, так и оставаясь где-то с краю.
То, чем он обладает, меркнет в его глазах на фоне того, чего он не имеет, зато имеет или смеет надеяться иметь кто-то другой. Вот это недооценивание, а то и вовсе пренебрежение тем, что имеем – это ли не черная неблагодарность Отцу Небесному за все дарованные Им блага?
Зависть или ограждает гордыню и тщеславие от всего, что вызывает сомнение в их обоснованности, побуждая либо к непризнанию (например, неудобных фактов), либо к устранению причин и поводов (уничтожение документов, ликвидация свидетелей путем физического устранения или шантажа и т.п.).
Или же побуждает к действиям, подпитывающим и укрепляющим гордыню и тщеславие, в том случае, когда уязвимость позиции очевидна (опять же средства самоутверждения избираются в зависимости от собственных представлений о «крутизне» и от стереотипов сознания, доминирующих в сообществе, которому «крутизна» демонстрируется).
В аналогичных ситуациях один гордец будет игнорировать своего обидчика или соперника, упиваясь собственным великодушием и купаясь в восхищенных взглядах своего окружения (если оно именно в этом видит проявление силы духа), другой не успокоится, пока не уничтожит противника, если не физически, то морально (например, вынудив к тому, чтобы тот сам смешал себя с грязью, публично каясь во всех мыслимых и немыслимых подлостях и злодеяниях, и вымаливая прощение, вознося своему гонителю хвалу, как мудрейшему и милосерднейшему), а желательно сначала морально, затем физически.
Расправа видится раздосадованному гордецу вполне адекватным средством самоутверждения, если его референтная группа считает или косвенно дает повод думать, что страх – условие и признак уважения, а потому, чем она ужасней в своей жестокости, чем откровенней произвол, чем циничней в своей очевидности ложь, оправдывающая используемые средства, тем убедительней демонстрация могущества.
Ибо власть, которая может себе позволить открыто пренебрегать не только государственными законами и церковными канонами, но и законами логики (о соблюдении заповедей вышестоящими даже как-то неприлично считается говорить, а уж с ними непосредственно заговаривать об этом – хамство и «досаждение», граничащее с хулой на Духа Святого) – это власть, стоящая выше законов человеческих и Божьих, то есть абсолютная, с претензией на теократию… Абсолютное, совершенно бесовское наслаждение для гордеца!
Ну а когда в одном флаконе совмещается как бы сострадательное великодушие с методичным использованием административного ресурса, выставляющее удушаемую им жертву в качестве единственного источника своих скорбей – это высший пилотаж, работающий на повышение самооценки со 100% КПД. А все ради того, чтобы наблюдающие это со стороны, могли бы, содрогаясь от ужаса, боясь даже пожалеть бедолагу (отсюда самоидентификация не с жертвой, а с ее гонителем), сказать: «Вот уж, кому не позавидуешь!.. Сам виноват, знал, с кем связывался».
Завистник мучается, а не наслаждается своей страстью. Он по-своему даже борется с ней. Стремясь избавиться от ее приступов, он выбивает из-под нее почву, которая состоит из всех и всего, кто и что дает повод к зависти: тот, кому он завидует должен оказаться в незавидном положении, то, чему – либо стать его собственностью, либо исчезнуть, либо обесцениться.
Консолидирующий порок
В Евангелии сказано, что Пилат понимал: Иисуса первосвященники и старейшины народа осудили на смерть «из зависти» (Мф. 27; 18). Как-то странно звучит, ведь где зависть и где события мирового значения? Несоизмеримые, казалось бы, по значимости явления. Или вот, Иуда предал Христа из сребролюбия – тоже, казалось бы, несерьезная страсть, чтобы, руководствоваться ею, совершая столь несопоставимо масштабное в духовном плане преступление? И все же – факт.
Поэтому не надо недооценивать мощь страсти, пусть даже она кажется низменной, ничтожной. Она-то, конечно, низменная, глупо ею руководствоваться, да. Так на то она и страсть, чтобы под ее влиянием человек становился глупым и способным на безумные и бессмысленные, а то и саморазрушительные поступки.
Страсть как таковая – иррациональна по своей природе, однако, зависть – самая иррациональная из всех и в то же время самая разрушительная: во-первых, саморазрушительная для личности и, во-вторых, разрушительная для всех и всего, на кого и на что обращена.
Люди склонны подыскивать рациональные объяснения всему происходящему, всем поступкам – и своим и чужим. Это естественно, потому что основывается на представлении о человеке как существе разумном, а стало быть, все его настроения и действия должны быть разумны. Этот изначальный посыл так же естественен, как и ложен по причине чрезмерного обобщения.
Нельзя рассматривать человека лишь в призме его изначального естественного состояния, как образ Божий (а разум и свобода воли главные черты образа) и венец творения, игнорируя последствия грехопадения в его природе. Поэтому насколько верно пытаться найти рациональное объяснение тому или иному поступку, настолько же неверно притягивать за уши рациональное обоснование в качестве объяснения любого поступка.
Не надо все подряд рационализировать, иначе вместо понимания сути происходящего мы получим сколь правдоподобное, столь же и ложное объяснение, создающее нам успокаивающую иллюзию «осведомленности-а-значит-вооруженности».
Не надо пытаться рационально истолковать иррациональное. Все зачастую намного проще, чем люди пытаются объяснить свои или чужие чувства или поступки, события в личной, семейной, общественной и даже международной жизни. Не надо, например, искать мудрости и дальновидности там, где побудительный мотив – трусость; не надо пытаться искать трезвый расчет и рассудительность там, где людьми движет жадность, скупость, эгоизм; глупо видеть попытки защитить интересы народа там, где люди руководствуются жаждой мести, неприязнью по национальному признаку, ненавистью по политическим мотивам или просто-напросто идеологической запрограммированностью, запускающей те или иные стереотипы сознания, в зависимости от тех или иных сигналов.
Точно так же не надо придумывать рациональных объяснений поступкам человека, который во власти зависти. Безусловно, параллельно страстям могут существовать и рациональные мотивы, но часто бывает так, что они плавают на поверхности, благодаря чему и видны невооруженным глазом, но подоплека у них иррациональная: страсть.
Вспомним об отношении ко Христу враждующих между собой партий. Например, иродиане и фарисеи друг друга на дух не переносили, но Христа ради они таки объединились, когда надо было Ему устроить, казалось бы, безвыходную ловушку: платить ли подать кесарю (Мк. 12; 13–17). Если Господь скажет «платить» – повод фарисеям обличить Его не только в измене своему народу, страдающему под пятой римских оккупантов, но и в богоотступничестве (император был и верховным жрецом, язычество и государство были органично сплетены), если скажет «не платить» – иродиане (откровенные ренегаты) обвинят Его в антигосударственной агитации, в подстрекательстве народа к восстанию и т.д.
Что же в глубине души двигало теми и другими? Забота о политической стабильности? Да, иродиане были в ней заинтересованы, и любой нестандартный проповедник ими воспринимался как «раскачивающий лодку». Но это ли было в основе?
Или в основе была забота о религиозной верности народа своему Богу, о тщательном исполнении Закона, следуя «преданиям старцев», «учениям, заповедям человеческим» (Мф. 15; 2, 9)?.. Да, фарисеи этого добивались, а Христос в их глазах – опасный неформал, расшатывающий традиционные основы религиозного устроения общества. Но это ли основа ненависти фарисеев к Нему?
А не участвовавшие в упомянутом эпизоде саддукеи (тоже партия власти, но, в отличие от иродиан, сохранявшая национально окрашенный имидж и, в отличие от фарисеев, отвергавшая «учения человеческие», возводившая Закон в статус идола, чтобы использовать его в качестве идеологической скрепы)?
Проповедь воскресения и вечной жизни, свободы духа, «суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк. 2; 27); дух свободы и одновременно демонстрация признаков долгожданного Мессии – это провокация народа на бунт, который может обернуться карательными мерами оккупационных властей, поэтому «лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11; 50). Но это ли, в сущности, побудило их устроить судилище и добиться распятия Сына Божия?
У каждой религиозной партии были свои, порой взаимоисключающие, рационально объяснимые причины ненавидеть Христа. Всех этих друг друга ненавидящих соперников объединяла ненависть к Нему, ненависть, в основе которой была… зависть. О чем, как уже было сказано выше, свидетельствует Евангелие (Мф. 27; 18).
Порочный калейдоскоп
Завидуют и кому, и чему. Завидуют человеку, обладающему чем-то ценным, но завидуют и самой ценности, которой он обладает. Не только говорят: «Я завидую тебе», но и: «Завидую твоему здоровью» (таланту, оптимизму, красоте, везенью и т.д.). Это не просто фигура речи.
В самом деле, зависть побуждает дезинтеграцию образа ближнего. Она способствует тому, чтобы рассматривать его, не только разделяя личность и социальный статус, материальные блага, еще какие-то ценности, которые можно назвать «внешними», но и саму личность по составным частям, рассматривая раздельно внешние данные, душевные и психологические особенности, возраст и пр. – все, что порознь может вызывать зависть, но раздельно не существует. О самом человеке как бы забывают, концентрируясь на объекте своей страсти.
Этот извращенный взгляд на человека, правда, в контексте другой темы, рассматривал еще В.Соловьев, рассуждая о порочности похоти, концентрирующей внимание на какой-нибудь части тела и отвлекающей от самой личности, тем самым оскверняя отношения между мужчиной и женщиной. В данном случае то же можно сказать и о зависти, дробящей образ ближнего, вызывающей порочные чувства, побуждающей к постыдным поступкам и оскверняющей взаимоотношения.
Завидуют не только добру, но и всему запретному, даже злу, вернее дерзости совершать запретное и возможности безнаказанно творить зло (в т.ч. и в ущерб себе, если ущерб неявный: «ему можно пить, а мне нет?!», «ему можно воровать, а мне нет?!», «ему можно ходить налево, а мне-е-е?!!..» – и дела нет, что алкоголь постепенно подтачивает изнутри организм, а грехи пьянства, воровства, блуда – душу). Зависть, будучи связанной с уважением к силе, может быть подобострастной, но стоит сильному ослабеть в глазах своих поклонников, и они, до того завидовавшие ему втайне, растерзают его явно.
Завидуют тому, чем пожертвовали, что утратили, потеряли, продали… Вспомним Исава, который продал первородство (Быт. 25; 29–34) и благополучно забыл об этом. Но как он возмутился, когда Иаков этим воспользовался, как он возненавидел младшего брата, получившего то, что ему принадлежало по праву, пусть даже с помощью маминой хитрости, но свое, в силу заключенной сделки!.. Смертельная зависть не позволила Исаву даже задуматься о том, что он сам же обменял свое первородство на скорейшее утоление голода, да и не столько голода, сколько страсти чревоугодия, тогда как Иаков, отдав свою еду, должен был поголодать, пока не приготовит себе новую похлебку…
А как люди завидуют чьей-то непосредственности, естественности, искренности! Кого из нас не била жизнь за эти качества?.. Кто, извлекая уроки из неприятностей, на которые напросился в своей простоте и доверчивости, не скукожился, приняв «правила игры», или, как говорят психологи, «социализировавшись», а на самом деле, «прогнувшись под изменчивый мир»? Кому внутренне, в глубине не хочется разогнуться свободно и забыть об условностях, а?!.. Кому?! А низь-з-я-а-а-а…
И тут, допустим, среди нас объявляется человек, позволяющий себе говорить то, что думает; смеяться весело и непринужденно, не оглядываясь на насупившихся коллег; живо интересующийся всем, что касается сути рабочего или творческого процесса и вставляющий свои «5 копеек» всякий раз, как сочтет нужным (причем, чем уместней, тем более неприятно «солидным» и «умудренным жизненным опытом»); приветливо улыбающийся, без заискивания перед «старшими по званию», и от души внимательный, любезный со всеми, «не взирая на лица»; одевающийся без эпатажа, но как-то по-своему…
Как этой внутренней свободы хотелось бы многим из тех, кто его окружает, как они этого подсознательно хотят, но не смеют и помыслить, опасаясь нарваться на «непонимание народа», о которое давным-давно обожглись и навсегда отказались «высовываться», усвоив привычку озираться по жизни, стараясь соответствовать моральной конъюнктуре. Как же они завидуют этому человеку, который, несмотря на свой уже далеко не юный возраст, может себе это позволить роскошь быть самим собой, каким-то образом не потеряв себя в терках жизни, не предав себя!..
Да как он/она смеет?!! Это же натуральное издевательство над окружающими: так нагло демонстрировать свою внутреннюю несломленность и какую-то оскорбительную, вызывающую чуждость лицемерию! Это ведь нарочно, чтобы унизить нас, как бы говоря: вы – рабы человекоугодливые, неспособные ни на что открытое, непосредственное, живое, искреннее! Вы предали себя и подыхаете от зависти, когда видите кого-то, кто честен перед собой и людьми, не поджимает инстинктивно хвост перед тем, кто сильнее или выше по рангу, и ничего не строит из себя, любя непосредственно и так же искренне и просто выражая другие чувства! Вам завидно, что вы не способны на поступок, и готовы удавить всякого, кто своим поведением доказывает, что ваша неспособность не от мудрости, а от малодушия… Это мы его/ее так понимаем.
А человек-то на самом деле, может, ни о чем подобном и не помышляет. Ему/ей и в голову не приходит, что слова, сказанные искренне и с предельно ясным, вроде бы, смыслом, оказывается, могут быть поняты с точностью до наоборот, живой интерес к делу будет воспринят как попытка подсидеть кого-то из коллег или руководства, а материальная помощь, незаметно оказанная сотруднику, депрессирующему от нехватки денег – как расшатывающая отношения в коллективе, прямо-таки подрывная, «незаконная финансовая деятельность».
«Натурализация» зависти
Зависть заразна. Как, впрочем, любой грех, особенно душевный. Святитель Григорий, помещая зависть в перечне главных грехов непосредственно после гордыни, как бы напоминает об их сатанинской сущности: если гордыня замыкает человека на себя, отворачивая от Бога, то зависть проявляется как диавольская страсть, в соответствии с этимологией самого слова «диавол» (???????? <диаволос> – «клеветник»), которое состоит из приставки ??? <диа-> – раз- и ????? <валло> – бросаю. Т.е. «разбрасывающий, разъединяющий, разделяющий, разлучающий», что вполне отвечает целям любого клеветника.
Этот же «клеветник №1» стремится в первую очередь разделить человека с Богом, а затем и людей между собой. И наипростейший для этого способ: снятие моральных табу с разделяющего порока, популяризация зависти, чтобы ее не принято было стыдиться, чтобы страсть эта стала безудержной.
Что ж, за малым дело стало: о гордости даже среди православных нынче принято говорить как о чем-то положительном, ставшем само собой разумеющимся, и мы не видим ничего зазорного в том, чтобы чем-то или кем-то гордиться, правда? Получается, с первым главным грехом из перечня святителя Григория Двоеслова мы разобрались, легализовали его, а теперь как говориться, «welcome»! Давайте будем последовательны, раз гордость в почете, и приступим ко второму греху: начнем и о зависти говорить, как о чем-то не только позволительном, но и полезном…
Или все-таки опомнимся и станем адекватно обращаться не только со словами, но и с одноименными пороками?
pravmir.ru
