Как раз на эти последние дни сентября приходится день рождения мамы, и я думаю о ней и вижу ее лицо. Она улыбается, зубы у нее белые, глаза карие, на лбу и на висках завитки черных густых волос — как у Кармен. Лицо это самое красивое в мире — так я считал лет, наверное, до шестнадцати.
Мне было двенадцать лет, брату шестнадцать, когда он после седьмого класса пошел работать на завод. И вот мы решили с ним устроить маме праздник на день рождения, в такие же чудные дни, как и сейчас.
Мы уселись за стол. Передо мной лежал чистый тетрадной лист. Я обмакнул перо в чернильницу и приготовился записывать все, что мы решим купить к праздничному столу. Отец в командировке, и нам с братом выпало отметить мамин день рождения.
Алексей Федорович и Нина Кузьминична Солоницыны, их дети Анатолий и Алексей. Фото 1954 года, когда Анатолий после завода вновь вернулся в школу и закончил десятый класс
— Так. Картошки — два кило. Нет, лучше — три.
Почерк у меня хороший, меня за него хвалят, я отличник, а Толя вечно спешит.
Учился он то плохо, то хорошо, наверстывая упущенное. После седьмого класса пошел в строительный техникум, проучился там полгода, бросил, пошел на завод.
— Так. Помидоров кило. Нет, там посмотришь: штуки три возьми. Но хороших, крупных. Понял? Дальше. Лук, петрушка, укроп. Лучше возьми пучок. Но смотри — чтобы свежее все было!
— Да знаю! — раздраженно ответил я.
— Не ерепенься, пиши. Лук репчатый. Спросишь у бабок, чтоб был сладкий.
— Знаю.
— Ничего ты не знаешь. Слушайся, когда старшие говорят. Так. Огурцов соленых — штуки три. Хорошо бы свеженьких... Да где их сейчас взять! Ладно. Будет у нас салат, подсолнечное масло есть. Пожарим картошечки... Что еще? Конфеты я сам куплю, в магазине... И печенье...
— Может, пирожное? Хоть одно?
— Наверное... На нашем заводе я видел в киоске ром-бабы... Знаешь, сверху политы коричневой такой подливкой, как куличи...
— А дорогие?
— Посмотрим. Так. Хлеб у нас есть. Картошечка, салатик, потом чай... Может, сварганем и щи?
— Можно. Тогда надо капусты, какой-нибудь приправы...
— Приправа у нас есть, я смотрел. Пиши: вилок капусты... Кажется, все. Вот тебе пятерка. Держи. Как придешь с базара, начинай чистить картошку, поставь кастрюлю с водой. Не забудь посолить... Так. Еще что не забыть... Правильно, деньги засунь в «пистончик». Если останется что, принесешь... Я как с завода приду, чтобы вода уже кипела... И все нарезано было... Понял?
Пять рублей. 1947 г.
Он проверял, все ли нужное взял на работу. Толя выше меня почти на голову, светловолос, голубоглаз — в отца. А я себе кажусь ужасно маленьким, у меня вихор черных волос загибается, глаза карие, щечки румяные, мне ненавистно свое лицо, хотя все говорят, что я «в маму». А уж когда говорят: «какой хорошенький» или «славный мальчик», я готов в ответ сказать что-нибудь грубое, обидное, чтобы не сюсюкали.
— Ну, Але (так он меня звал), не подведи. Я на тебя надеюсь.
— Не беспокойся.
Толя ушел на завод, а я быстренько собрал кошелку и отправился на «Пешку» — так называли у нас базарчик, где торговали овощами, яблоками, сезонными ягодами, барахлишком, скобяными товарами.
Овощной ряд находился под деревянным навесом. Прилавки — длинные доски, на которых выставлены выращенные в садах-огородах овощи и фрукты. Почему-то покупателей почти не было, я это хорошо запомнил. Продавцы, в основном бабушки, обрадовались, увидев меня.
— Смотри-к, какой покупатель пришел, — сказала одна из них, улыбаясь. — Чего тебе, голубок?
Я зло посмотрел на бабку, потому что она назвала меня «голубок».
Степенно достал список, составленный дома, уставился в него.
— Так, — сказал я, подражая брату, — прежде всего картошка...
— Возьми у меня, — сразу вмешалась бойкая бабушка, стоявшая рядом с той, которая назвала меня «голубком».
— А почем? — я взял одну картошку, придирчиво рассматривая ее.
— Дак дешевче не найдешь. А посмотри, кака картошечка. Хоть на выставку.
— И правда, бери у нее, — посоветовала бабка-»голубка». Все они были в платках, похожи друг на друга. Но эту, первую, которая вступила со мной в разговор, я все-таки запомнил. По глазам, по кругленькому лицу, как у нашей бабани, которую мы любили и первые годы приезда в этот город жили у нее. И еще по улыбке, которая не сходила с ее как будто выглаженного, без морщин, лица.
— Что у тебя там в списке? — спросила она и протянула к моему тетрадному листочку руку. Я уже перестал злиться на нее, рассмотрев, что она похожа на нашу бабаню. Я отдал ей листок, она приблизила его к лицу.
— О, как хорошо ты пишешь! Хорошо учисси? А что эт тебя на рынок послали?
Алеша Солоницын, старший санитар по классу. 1948 или 1949 год
Я следил, как бойкая старушка взвешивает мне картошку — боялся, как бы не положила «под шумок» гнилья. Но картошка оказалась и в самом деле отличной. Полез за деньгами, но тут еще одна старушка, которая торговала репчатым луком и зеленью, подозвала меня к себе. Мой тетрадный листок перекочевывал от одной старушки к другой. Они смотрели в него, одобрительно кивали, оценивая мой почерк.
— А где отец? Нету? С войны не вернулся?
— Вот еще! В командировке. Потому мы с братом решили сегодня сами стол накрыть.
— О-о-о!
— Молодцы!
— И готовить умеешь?
— А то! Сколько раз на рыбалке уху варил. А щи и того проще. Надо вот только вилок хороший выбрать.
— Это у меня, — сказала еще одна бабушка.— Выбирай.
— А мясо-то для щей есть?
— А лаврушка? Перец? — наперебой интересовались бабушки.
— А еще хорошо приправу положить. Вот у меня тут есть, возьми-ка. Тут всякого я понабрала — хоть для щец, хоть для борща. Хоть если что мясное жарить.
— Мяса у нас кусочек небольшой. На щи хватит, — важно ответил я и взял из рук одной бабушки свой листочек.
— Так. Кажись, все...
— Нет, не все, — сказала еще одна бабушка, стоявшая самой последней в ряду. — Погляди, какие у меня яблочки. Ранетки. Одна к одной. Все спелые, все вкусные.
— Не, яблочки мне не положены. Не смогу.
— Сможешь! Ну-ка, дайте мне его сумку. Это тебе будет с походом!
«С походом» у нас говорили, когда давали бесплатно сверх того, что ты просил.
Бабушка насыпала мне ранеток, аккуратно упаковала все купленное.
— Ну вот, теперь все, — сказала бабушка, которую я про себя назвал «ранеткой». — Готовить что ль, сейчас начнешь?
— Капусту порежу сейчас. Потом уроки. А как из школы приду, буду картошку чистить. Брат придет, начнем жарить. Он и сладкого какого-то там принесет. Говорит, у них на заводе продают какие-то ром-бабы...
— О-о-о!
— Эт еще что такое?
— Да навроде куличей. Я пробовала.
— Ну, иди, сынок. А то мы тебя заболтаем — покупателев-то нет.
— Да, день-то такой, рабочий...
— Зато погоды отменные.
— Да! Золотая осень...
Я торопливо зашагал домой. Капусту нарезать, уроки сделать... Успею?
Должен успеть!
Чтобы мамке сюрприз вышел! Чтобы она поняла, как мы ее любим...
Наша мама — такой она была в дни праздников
Я все успел. Уроки пролетели быстро. Помчался домой и к приходу брата уже запустил в кипящую воду кусок мяса, нарезал капусту. Посолить не забыл.
Картошку порезал «палочками», как меня научила мама. Мы с Толькой весело переговаривались под радостное шипенье жарящейся картошки. Успели накрыть стол к приходу мамы.
Надо ли описывать, как она была рада. Как обнимала и целовала нас. Надела шелковое платье, которое особенно шло ей. И не забыла причесаться, сделав завитки на лбу и у висков — как у Кармен.
Достала бутылку вина, правда, начатую. Но это не имело значения. Налила Толе полную рюмку, а мне половинку. Поели — мама нахваливала щи, жареную картошку.
Потом спросила, как я ходил на «Пешку».
Я стал весело рассказывать, как меня встретили бабушки, как наполнили мою сумку самыми лучшими овощами да еще дали ранеток впридачу...
— Во сколько же тебе все это обошлось?
Да хватило! Вот, еще осталось...
Я полез в пистончик.
И к удивлению всех, а более всего к своему собственному, вытащил Толины пять рублей, которые он дал мне утром.
Как завороженный я смотрел на эту купюру темно-синего цвета с гербом Советского Союза над цифрой и надписью «Пять рублей».
— Наверное, они так увлеклись, снаряжая тебя, что про деньги-то и забыли, — сказала мама.
— Наверное...
— Вот что. Завтра с утра пойдешь на Пешку и рассчитаешься с бабушками.
— А они там будут? — спросил Толя. — Ты их запомнил?
— Вроде...
— Ну и ну! — мама рассмеялась, и наше напряжение сразу улетучилось. — Ну, и артист у нас Лешенька!
Мама ошиблась. Артистом стал Толя. Главные его работы в фильмах Андрея Тарковского, нашего великого режиссера, среди которых лучшая — Андрей Рублев.
Но вернемся к осеннему дню 1950 года.
Да, наверное, бабушкам понравилось, что я пришел на базар, что сказал про мамин день рождения... Вот они и «увлеклись», как казала мама.
И мы с большим удовольствием стали грызть ранетки или, как их еще называли, райские яблочки — красные, сочные, сладкие.
На следующий день я пошел на Пешку. Но моих бабушек уже там не было. У прилавка стояли другие бабушки. Если были бы те же самые, они бы окликнули меня, спросили, какие у нас получились щи, была ли зажаристой картошечка.
Но никто не обратился ко мне.
И я ушел с Пешки, так и не разменяв пять Толиных рублей, заработанных на заводе.
***
Опять стоит золотая осень, как тогда, в послевоенные годы.
Падают, кружатся листья, ложатся на землю. Я смотрю на Волгу, на притихшие деревья, жухлую траву и думаю о тех бабушках, которые собрали мне полную сумку овощей и еще положили сверху райские яблочки.
И я теперь понимаю, что они не забыли взять с меня деньги, а сознательно снарядили меня к праздничному столу, который мы с братом готовили для мамы, не взяв с меня ни копейки.
Они увидели во мне такого же, как у них, внука, который так же, как и я, любит свою маму и считает ее самой красивой на свете.
Да, те яблочки действительно были райскими. Потому что все бабушки, что вырастили нас, пока отцы воевали, умирали, а матери день и ночь трудились на заводах и в полях, не доедая, не досыпая, мечтая только о Победе, приближая ее, ожидая своих мужей, отцов, сыновей, где же они, как не в Раю?
Конечно, они там, только там, рядом с самим Господом, его святыми и праведниками.
