Фото: Дмитрий Зверев
– Посмотрела она на этого мужчину, и такая похоть ее вдруг обуяла, что еще немного и бросится на него. А ей лет-то уже нормально было. Под шестьдесят. Слава Богу, сил хватило крикнуть откуда-то то из глубин души: «Господи! Помоги! Сделай что-нибудь!» – рассказывал мне когда-то отец Евгений одну историю.
В чем кого осудишь, в том и сам побудешь
Она меня тогда очень впечатлила. Я ей чуть позже поделюсь. И странно, что потом она на долгое время прямо стерлась у меня из головы. Как будто затаилась и ждала своего часа.
А всплыла, когда мы недавно с одной моей знакомой говорили о духовных законах. Точнее – об одном, всем известном: «В чем кого осудишь, в том и сам побудешь». По-моему, кто-то из оптинских старцев сказал. И вспомнила она об одном маленьком с ней происшествии.
«Это монастырь, а не ипподром!»
Сама она журналист. Очень хороший, кстати. Много лет печатается в разных изданиях, в том числе – в православных.
Когда-то, когда еще было можно, поехала она в Киево-Печерскую лавру. Было прохладно, и надела она пальто – длиной чуть выше колена. Она в нем тысячу раз и в храмы к священникам на интервью ходила, и к архиереям – тоже. И на службу просто. Никто ей никогда ничего не говорил. Ну пальто и пальто. А под ним в тот день был у нее сарафан.
– Сходила я благополучно в дальние пещеры, – рассказывала она. – У ближних, глядя на дам в брюках, подумала: «Ну вот что такое. Нельзя было, что ли, юбку надеть, зная, что едут монастырь? Ведь некрасивые фартуки им – таким – выдают, не эстетично».
«Фартуки» – это юбки такие, правда, не блещущие красотой, которыми в монастырях заматывают тех, кто в непотребном виде пришел. А знакомая моя действительно большой эстет. У нее и образование профильное есть. Не только журналистское.
– И только подумала об этом, – продолжала она, – монах берет этот фартук и мне его протягивает: «Одежда выше колен у вас!».
Вот такими примерно историями о том, как Господь нас вразумляет, мы с ней в тот день и делились.
А у меня, знаете, как однажды было? Я очень люблю всякие банданы и беретки на голову – летние, зимние, любые. У меня их тьма тьмущая. И мне кажется, что это намного удобнее, чем платочки. Да и не идут мне последние.
И вот однажды, разгуливая в одной из своих любимых летних береточек по Оптиной пустыни, я увидела даму очень маленького роста в шляпе с огромными полями. В тот момент я прямо возгордилась. Женщина была из тех редчайших людей, кто ниже меня ростом. И в шляпе той выглядела она ну точно как гриб термитомицес титанический. Нет, я не так хорошо разбираюсь в грибах. Просто в Яндексе поискала: «Гриб с самой широкой шляпкой».
Смотрела я тогда на эту даму и думала:
– Ну неужели человек не понимает, что это монастырь, а не ипподром? И как, интересно, она в такой шляпе будет к ракам с мощами прикладываться?
– Сестра! Простите меня! Вы знаете, что в монастырь лучше в платочке, а не в береточке? – услышала я у себя над ухом чей-то голос.
С тех пор стараюсь на чужие головные уборы меньше смотреть. Или на их отсутствие. Но если подмывает, прямо зажмуриваюсь
Какая-то монахиня. Их в Оптиной много можно встретить, хотя это мужская обитель.
– Это в городе красиво, а здесь – в платочке, в платочке. Это же монастырь, – повторила она и опять попросила прощения.
А кроху в шляпе с широченными полями как будто и не заметила. Прошла мимо и всё.
Беретки свои любимые я носить не перестала, но стараюсь на чужие головные уборы меньше смотреть. Или на их отсутствие. Но если подмывает, прямо зажмуриваюсь. Как говорится: «Если твое правое око соблазняет тебя, то вынь его и отбрось от себя». Если честно, не всегда получается. Часто не получается, в общем.
Молитва за Януковича
Та моя знакомая журналистка рассказала о Киево-Печерской лавре. Ох, сейчас вспоминаю – хорошие были времена. Я сама еще до Майдана была там два раза. Прямо даже отступление сейчас сделаю.
Первый раз я там побывала по очень необычной оказии. Незадолго до этого я вышла замуж, и полтора года мы с мужем прожили в одном маленьком тогда еще украинском городке, откуда он родом. Сейчас, правда, это место уже известное, но не по сильно радостным обстоятельствам. Там ЗАЭС недалеко. Ну, я много раз писала…
А тогда это был, по-моему, 2004 год. Точно – 2004-й. Потому что Украину потрясала «помаранчевая» революция. И местное священноначалие благословило активных прихожан собраться и организованно приехать в Киев в лавру – молиться за Януковича. Я серьезно. Видимо, тогда они понимали, к чему все эти перевороты ведут.
Прихожанкой я стала без году неделя, но активной была всегда и везде. Мне иногда даже кажется, что у меня СДВГ. Поэтому тоже поехала. А муж мой остался дома работать.
Сначала был автобус, потом поезд – плацкартный вагон. Я пыталась спать, но вокруг громко общались на духовные темы и гоготали бородатые православные мужчины. Помню, один из них даже бесцеремонно придвинул меня к стене и уселся на эту же мою полку к столу, потому что именно там малоизвестные еще мне соседи всем наливали «по три капли за веру православную и всё хорошее». Позже этот бесцеремонный парень, кстати, стал нашим кумом.
Потом мы организованно и с энтузиазмом молились киево-печерским старцам. А какой-то дядечка, безбородый и, видимо, малоправославный, узнав предмет наших прошений, заорал на нас, что мы дураки и ничего не понимаем. И молиться надо не за Януковича, а против. В общем, было весело. Не считая того, что я промерзла до костей.
Зато вскоре после этой поездки я узнала, что беременна. Это была наша старшая дочка Варвара.
Второй раз меня привела туда не такая оригинальная причина. Выходила замуж родственница моего мужа, которая живет в Киеве. Точнее – жила. Мы были приглашены и, естественно, не могли не заехать в лавру. Вскоре я узнала, что беременна второй дочкой. Совпадение? Не знаю.
Как из прошлой жизни, на самом деле. Потом, с началом АТО, двое из тех, кто тогда ездил, ушли воевать на Донбасс по разные стороны. Один из батюшек, который сопровождал тогда делегацию, сейчас в запрете за то, что самовольно оставил место служения и уехал в Польшу вроде бы. Да я это тоже много раз писала. С кумом моим вообще дикая история. Но не хочу ее рассказывать. Где-то на западе сейчас. Как и родственники, к которым мы когда-то ездили на свадьбу. И наслушались мы, конечно, за эти почти три года.
Но, опять же, не буду никого судить. Сама же обозначила тему. Да и остались те, с которыми духовная и даже родственная связь только окрепла. И сейчас это очень близкие и дорогие люди. Свекровь, батюшка наш, который там, друзья.
«Пикнешь – зарежу!»
Но вернусь к «сам побудешь». Однажды со мной случилась на эту тему вообще анекдотическая история. Прямо такая – в лоб, без полутонов. Для дураков, которые с первого раза не понимают.
Ехала я как-то на метро домой из Покровского монастыря от Матроны. Когда с одной ветки на другую переходила, заметила какого-то парня – жгучего брюнета. Обратила я на него внимание, конечно, не потому, что он был жгучий, а потому что пялился на меня и улыбался.
А я, несмотря на то, что ехала из святого места, была не в самом добродушном расположении духа. И в парне этом мне сразу все не понравилось. И улыбка эта его дурацкая, и что пялился. И что «понаехали тут». И то, что он явно что-то против меня злоумышлял – к гадалке не ходи.
Тут как раз эскалатор. Народу толпа – час пик. И все друг о друга трутся. Парень этот умудрился каким-то чудом ускориться и оказаться прямо рядом со мной. Вылупился и опять начал улыбаться.
– Спокойно! – сказала я себе. – Вряд ли он прямо на эскалаторе начнет какие-нибудь свои пикантные действия. Но ведь лыбится же! Значит, всё равно что-то злоумышляет! Точно! Ограбить хочет! Вот ведь стервец! И куда только полиция смотрит! И ФМС!
А жгучий расхититель чужого имущества тем временем дернулся вперед и притерся прямо к моей сумке, которая висела у меня на плече. Большая такая – черная и мягкая. Туда всё, что только можно, помещается.
– Там же кошелек! И паспорт! – мелькнула у меня голове мысль. – Всё, конец! Плакали мои денежки!
И уже представляла, как он по моему паспорту кредитов себе набирает.
Опустила я руку, чтобы сумку от грабителя защитить, а она открыта уже! Сердце так и зашлось! Но я собралась и посмотрела на гада страшными глазами. А руку из сумки не вынимаю. В паспорт с кошельком вцепилась!
Тут он улыбаться наконец перестал и вытаращился на меня еще страшнее, чем я на него. Жгуче так! И глазами вращает. На меня – на сумку. На меня – на сумку. И по сторонам. И за руку меня еще хватает. Мол: «Всё это теперь мое! Пикнешь – зарежу!».
– Мужчина, я полицию позову, — все же пискнула я.
У него глаза вообще на лоб вылезли от такого заявления.
— Пугает! — думаю. – Психологическое давление оказывает!
Я машинально опустила глаза вниз, а рука моя… в его сумке! Которая у парня на плече висела. Не в моей!
Эскалатор приехал, я рукой, которая у меня в сумке была в кошелек с паспортом вцепленная и в которую преступник в свою очередь вцепился, изо всех сил задергала. Чтобы вырваться и бежать. А он еще крепче держит. Наваждение какое-то. Решила на помощь звать: «Караул, грабят». Как-то так. Но перед этим машинально глаза вниз опустила, а рука моя… в его сумке! Которая у парня на плече висела. Не в моей! Близко стояли, я и не заметила, куда сунула. В паспорт его с кошельком вцепилась и полицией еще грозила. Вот у него глаза на лоб и полезли. Хорошо хоть «караул, спасите-помогите» не заорала.
Извинялась я слезно! Но он быстро понял, что это правда случайность была.
— А улыбались-то чего? — спросила я его на прощанье.
— Так у меня сын сегодня родился! Первенец! Я не вам, я вообще… К жене любимой в роддом вот спешу.
Вот так. А я: «Грабитель! Пикантные действия!».
«Как будто бичевала себя»
Но это такие, поучительные, конечно, но все же забавные случаи. А вот то, что мне когда-то отец Евгений рассказал, меня прямо до костей пробрало. А история следующая.
Позвали его как-то исповедовать и причастить пожилую женщину. Была она верующей, воцерковленной. Но отец Евгений ее никогда не видел, потому была она не из этих мест. К дочери с зятем незадолго до этого переехала и неожиданно слегла. Наверное, все эти перемены подкосили и так уже слабое здоровье.
– Но главное то, как она исповедовалась, – рассказывал батюшка, – прямо слезами обливалась. И было видно, что всё это очень искренне. Каждый свой грех оплакивала. Каждую соринку выковыривала. О бревнах я даже не говорю. Но когда в осуждении каялась, даже в самом маленьком, где-то на краю мысли, как будто бичевала себя. Не знаю, как объяснить. Но я чувствовал. Понимал, что неспроста это. Я не спрашивал, она сама рассказала.
Сейчас Валентине Петровне (так ее зовут) под восемьдесят, а тогда было около шестидесяти. После советского времени храмы начали открываться, и она очень быстро стала активной прихожанкой одного из них. Тем более что дочь у нее была уже взрослая и замужем, любимый супруг умер несколько лет назад, а сама она была на пенсии. Так что никто и ничто не мешало ей молиться, поститься и посещать в свое удовольствие практически каждую службу.
Валентина Петровна и восстанавливать храм помогала. Рассказывала в тот день отцу Евгению, как сама кирпичи таскала, доски. Да вообще за любую работу бралась, лишь бы Христу послужить. И силы тогда еще были.
«Старик – а туда же»
Прошло, наверное, года два. Неофитский задор у Валентины Петровны чуть поутих, но вера – нет. Стала просто более осознанной. Так ей казалось. И она совершенно искренне старалась все заповеди исполнять, Бога любить, ближних. А потом у них на приходе появилась Люба.
Она была ровесницей Валентины Петровны. И тоже вдова. Но ее почему-то все звали по имени. Иногда вообще «Любушка». Может быть, потому, что была она веселой, задорной и выглядела молодо для своих лет.
Она никак не могла смириться, что эти люди не несут с честью свое вдовство – как она сама. И это стало для нее прямо навязчивой идеей
И всё было бы нормально, но в Любушку влюбился Сергей Викторович – уважаемый и тоже вдовствующий их алтарник. Страшно сказать – почти семидесяти лет от роду. И она в него тоже.
Дальше – больше. Дед Серега, как все его на приходе звали, сделал Любе предложение, она его приняла, и была даже назначена дата венчания.
И тут Валентину Петровну пробрало! С одной стороны, честно осознавая, что греха в этом большого нет, не адюльтер же, в конце концов, с другой – она никак не могла смириться, что эти люди не несут с честью свое вдовство – как она сама, а поддаются низменным и постыдным в их возрасте инстинктам. Именно так она для себя сформулировала их сердечные порывы. И это стало для нее прямо навязчивой идеей.
– Старик, а всё туда же. Тьфу, позорище! А она… Внуки, наверное, есть, а кокетничает с ним – смотреть противно. Как не стыдно людям?! И батюшка непонятно куда смотрит.
– И осуждала, осуждала, – рассказывала она отцу Евгению. – И мысленно им себя в пример приводила: «Истинная вдовица и одинокая надеется на Бога и пребывает в молениях и молитвах день и ночь» (1 Тим. 5: 5). И ладно бы молодые были, но нет ничего отвратительнее, чем похотливые старики!
«Это не наша заслуга!»
Однажды, когда Валентина Петровна в очередной раз пришла в храм и увидела Сергея Петровича с Любой, ее больше обычного «закрутило».
– «Похоливые старики! Похотливые старики!» – стучало у меня в голове, – рассказывала она батюшке. – «Честное вдовство!». И тут случилось такое… Даже и сказать страшно. На меня саму такая похоть вдруг напала. Еще немного, и сама брошусь на деда Серегу. Глаза на другого человека перевожу – то же самое. Даже в молодости такого никогда не было. Чертовщина прямо какая-то. И как будто Господь меня одну бросил в этот страшный отвратительный омут. Кошмар какой-то. Испугалась, что с ума схожу. И срам-то какой. Из последних сил взмолилась я Ему: «Господи! Не оставляй! Избавь от наваждения! Помоги!». И тут всё прошло.
Очень удивились Сергей Петрович с Любушкой, когда Валентина Петровна со слезами у них прощения просила. Даже не понимали – за что. Она особо объяснять не стала. Просто сказала: «Дурное думала. Не права была!». Они скоро поженились, и на их свадьбе гулял весь приход. И дети с внуками приехали – радовались за них. Хорошая семья, хорошие люди.
Ничего мы без Бога не можем! Не то что хорошими быть, даже нормальными просто
– А мне Валентина Петровна, когда я с ней в тот день беседовал, сказала, что на всю жизнь одну вещь поняла, – делился со мной отец Евгений. – Что ничего мы без Бога не можем! Не то что хорошими быть, даже нормальными просто. Других людей судим, часто вообще без причины, себя превозносим. А ведь даже то, что в тяжкие грехи не впадаем, это не наша заслуга. Это потому что Господь нас держит. Потому что милостив и любит нас. Но стоит Ему чуть вожжи отпустить, благодать Свою забрать – всё, конец. Нет такой грязи, в которую не упадет человек. «Мне Бога надо благодарить, за собой смотреть, а у меня в голове мысли всякие. Что кто-то не так живет. А ведь всё Он мне тогда объяснил», – говорила она и плакала. Прямо слезами омывалась.
Умерла Валентина Петровна через неделю после той исповеди. Но отпевал ее не отец Евгений. Тело дети в другой город увезли. Там, где супруг ее похоронен.
Вот такая история.
С кем не бывает!
Вот знаете, сейчас пишу, думаю о себе – и прямо страшно. А так весело статью начинала.
Не знаю, как у других, но у меня с этим осуждением постоянная история. И по большим причинам, и по маленьким. И просто. Это как отец Евгений как-то по другому поводу сказал: «Мы часто грешим просто по привычке». На самом деле, как это страшно – осуждать по привычке. А Господь ведь сказал: «Не судите, да не судимы будете». Но вот ПРОСТО осуждаю.
За то, что не так одеты.
За то, что не так и не то говорят.
За то, что не так думают.
За то, что не так живут.
Да мало ли за что. Гоню от себя эти мысли, и всё равно. А иногда даже не гоню. И жую их, жую…
И это значит, что и меня будут судить! Понимаете?..
Недавно узнала, что женщина, беременная ребенком с синдромом Дауна, сделала аборт. У меня такое смешанное чувство было. И ребенка жалко, и женщину – ей же с этим жить. И умирать. И больно от всего. Но тут же мысль:
– Но мы-то растим. Мы-то не убили. Вон – Машка какая чудесная.
И вертится в голове, вертится, какая та женщина грешница.
Убивать – грех! Никто же не спорит. И аборт – убийство. Но такая ли я молодец? Да нет, на самом деле. Просто Господь по милости своей за вожжи те самые держал. И не дал мне узнать до самых родов, какой у меня будет ребенок. И потом не отпускал. Не моя заслуга – Его.
А если бы знала? Не сделала бы, скорее всего (хотя чего в шоке не сделаешь), да мне и муж не дал бы сделать. Но думала бы об этом, думала бы. С ума бы сходила. Эх. Нет того, что хотя бы в мыслях не сделала.
Я недавно на исповеди была в Оптиной пустыни. Передо мной женщина исповедовалась. Долго, подробно. А потом вообще стала с монахом, который ее исповедовал, болтать. И он с ней. Говорят, улыбаются, смеются даже. А у меня внутри все закипало:
– Потом посмеяться нельзя, что ли? Людей же море.
Он ее епитрахилью накрыл, разрешительную молитву читать начал и вдруг заплакал. И, знаете, это был прямо урок мне. Что вот так Христос к нам, наверное, относится. Любит, как с детьми говорит, улыбается, а когда мы не видим – плачет над нашими грехами. От любви. Я же не знаю, что у той женщины было. Может быть, ей та улыбка монаха, смех его добрый жизнь спасли.
Смотреть на человека с улыбкой любви, молиться и плакать о нем Богу. А больше – о себе
Я сама потом исповедовалась, он тоже мне улыбался. Тепло так, по-доброму. И успокаивал еще. Я ему в тех грехах каюсь, в этих. В осуждении своем вечном. А он: «С кем не бывает! С кем не бывает!». И едва по голове не гладит. А потом накрыл, руку на голову мне положил, и дрожала она у него. Тоже, наверное, плакал. Было над чем.
Я потом всё думала. Вот так же надо к чужим грехам относиться:
– С кем не бывает! С кем не бывает! (Ведь с тобой тоже бывает!)
Смотреть на человека с улыбкой любви, молиться и плакать о нем Богу. А больше – о себе.
