«Оклеветали вас... хотя вы невиновны? Надо благодушно терпеть. И это пойдет вместо епитимий за то, в чем сами себя считаете виновными. Поэтому клевета для вас — милость Божия. Надо непременно примириться с оклеветавшими, как это ни трудно».
Перечитываю эти слова из письма епископа Феофана, Затворника Вышенского, узнаю присущую одному ему интонацию бесконечно терпеливой отеческой заботы, неустанного попечения о каждом адресате… И думаю о том, что «благодушно терпеть», примириться с клеветой на самом деле очень трудно, практически невозможно.
На моем пути не было катастрофических ситуаций, связанных с клеветой, но были, так скажем, очень неприятные моменты. Чего не бывает в журналистской жизни, тем паче в сегодняшней… Больней всего было вот это, неистребимое и почти сакраментальное: «Статья, безусловно, заказная, и я знаю, кто ее проплатил». Более хладнокровные — или просто менее щепетильные в этом смысле — коллеги советовали «не обращать внимания» и «быть выше». Но набрать необходимую высоту у меня почему-то не получалось никак, я с неизбежностью падала в боль и отчаяние. Меня преследовали мысли: «Скольким же людям еще он это сказал — с такой же вот непоколебимой уверенностью! Сколько не знающих меня, однако, имеющих представление о сегодняшней жизни людей сходу приняло это как чистую правду!»
Для журналиста очень важна репутация, конечно, иными словами — ему нужно, чтоб ему верили. Однако страдала я — не только из-за восприятия моих публикаций, т.е., не только из-за их эффекта и резонанса. Страдание от клеветы есть страдание глубоко личное. Клевета делает из нас не то, что мы есть, она лишает нас лица. Мы стараемся сделать себя, и нам очень важно, чтобы люди воспринимали нас именно такими, какими мы себя, как нам кажется, сделали. А для чего делали-то?.. Не для того ли, чтобы нас любили? Клевета лишает нас любви. Ведь и причина-то ее — в нелюбви. Не всегда в целенаправленном злом умысле, но всегда — в глубокой нелюбви к человеку, в отказе видеть его добрым, честным, порядочным. А кто главный ненавистник человека, кто главный клеветник? Об этом господине написано достаточно. Не счесть примеров, когда жертвами клеветы становились именно те, кто больше всех ему досаждает — святые. Причем, их страдания отнюдь не ограничивались внутренним переживанием оговора. Клевета в жизни подвижника всегда имела практические последствия, и какие!
Оклеветанный Иоанн Златоуст жестокими преследованиями был сведен в могилу. Преподобный Максим Грек, обвиненный в ереси и отлученный от евхаристического общения, шестнадцать лет кряду не мог причаститься Святых Христовых Таин, шесть из этих лет провел в жутких условиях одиночного заточения. Святителя Нектария Пентапольского клевета сопровождала всю его жизнь, она только меняла свое содержание в зависимости от текущего момента — главный клеветник упорен и изобретателен.
В средневековых житиях и патериках нередко рассказывается о том, как Сам Бог оправдывал невиновного и посрамлял клеветников. Святитель Василий Рязанский, обвиненный в преступлении монашеского обета и едва не убитый благочестивыми муромцами, многие из которых, впрямь, чувствовали себя оскорбленными в святых чувствах, расстилает свою мантию на водной глади, встает на нее и плывет вверх по течению Оки — из Мурома в Старую Рязань... Но такое бывало далеко не всегда. В большинстве случаев клевете противостояло не видимое чудо, а одна только святость со своим «оружием» — кротостью, терпением, доверием к Богу. Вот эпизод из воспоминаний игумении Феодосии (Каца) о событиях, произошедших на Эгине, в Эгинском девическом монастыре, основанном святителем Нектарием: «Вспоминаю нашего владыку во время одной ужасной сцены. На него набросился с тяжкими оскорблениями какой-то представитель власти, сбитый с толку клеветниками. Не будучи в силах это вынести, мы закричали: «Владыка, ответьте же оскорбителю!». Но тот, неизменно трезвящийся, тихий и невозмутимый, хранил молчание. Устремив взор ввысь и опираясь на малый посох, он казался небесным существом»[1].
Итак, доверие к Богу и спокойное терпение, повторяю я про себя, возвращаясь к неприятным моментам своей жизни. Вседержитель знает всё, у Него всё, как говорится, под контролем. Повторяю, но успокоиться, освободить душу от ржавого крючка, за который она зацепилась, перестать думать о клевете, перестать этим мучиться — никак не могу...
Но ведь это вообще не цель духовной жизни — перестать страдать, успокоиться, обрести внутренний комфорт. Внутренний, душевный покой, оптимальное эмоциональное состояние — это иногда (не всегда!) хороший симптом, говорящий о выздоровлении, или, лучше скажем, об относительной поправке духовных дел — но сама-то поправка не в этом заключается.
Клевета, которой мы подверглись — это повод задуматься о себе. Возмущаясь против клеветы, мы как бы говорим «Я не грязен, я чист!». Встречный вопрос: что, весь чист? Прямо как из бани? «Нет, но…»
Действительно, тяжело, когда нас обвиняют в том, в чем мы неповинны. Но не подумать ли в эти минуты о том, в чем мы повинны, и в чем нас, что интересно, никто вслух не обвинил? Как журналист, я никогда не выполняла пресловутых «заказов», не писала обличительных текстов за чьи-то деньги. Но наша профессия чревата многими другими соблазнами, и что же: я никогда им не поддавалась? Увы. Самый распространенный профессиональный соблазн — использование чужой трагедии в качестве приманки, интересного материала, привлекающего внимание читателей к изданию, в котором ты работаешь, и обещающего тебе успех. Вольно или невольно (невольно — это когда редактор непременно требует, чтобы вся работа газеты была на этом построена и т.п.), но это было со мною не раз, а ведь если вдуматься — это тоже продажа совести. Она сопровождается множеством оправданий, закрашиваний, замазываний (Ну, я же им сочувствую, этим потерпевшим! Я же их поддерживаю!), но в конечном итоге она все равно совершена.
Дальше интересная мысль: а вот если бы я была абсолютно чиста от этого греха, а кто-то обвинил бы меня в нем — было бы мне больно? Да уж, наверное! Но почему нет такой же острой боли, такого же чувства оскорбленности от того, что я не чиста, что это обо мне правда? Есть, конечно, определенное переживание, но такой боли, как была бы от клеветы — нет…
Клевета оскорбляет нас лично. А наш грех оскорбляет образ Божий в нас, Самого Создателя оскорбляет. Что важнее? Вот они, наши перекосы. Реально устранив из своей жизни какое-либо неправедное дело, исключив его для себя, мы делаем это обстоятельство сверхзначимым для своего самоощущения: «Я — честный, неподкупный журналист, я не могу терпеть, если кто-то говорит обо мне иначе!» Но мне, может быть, легче было бы это терпеть, если бы я вовремя вспомнила: «честный журналист» — это отнюдь не исчерпывающая моя характеристика, про меня можно кое-что и добавить, и это «кое-что» звучит уже не так красиво, как «честный журналист». Сказать можно не только не только об упомянутых уже здесь издержках погони за интересным материалом, но и о многих профессиональных ошибках: ведь в основе каждой ошибки лежит грех. Это может быть грех тщеславия, может быть грех эгоизма (не попыталась поставить себя на место человека, о котором писала, не вникла в его ситуацию), а может быть и неосознанное сребролюбие — очень хотелось получить гонорар за этот номер, вот и недопродумала маленько, не допроверила…
Епитимия, о которой пишет в процитированном отрывке святитель Феофан, — она ведь не наказание, она, скорее, лекарство, лечащее раны греха терпением и смирением. Вообще, что есть епитимия, посылаемая Самим Богом — это можно услышать от священника, можно прочитать в духовной книжке, а можно почувствовать самому — когда страдаешь от собственной вины и вдруг утешаешь себя тем, что собственные страдания от чужого зла потерпишь теперь спокойно… Неожиданная мысль, особенно для того, кто Феофана Затворника еще не читал; непонятно откуда, но приходит ведь!
И еще одна мысль должна, наверное, прийти: а сами-то мы никого не оклеветали часом?.. Как уже здесь сказано, клевета не всегда связана с целенаправленным злым умыслом, гораздо чаще — с безответственной болтовней, когда мы произносим чужие имена и повторяем утверждения о других людях, нимало не задумываясь о доказанности этих утверждений. Очень часто мы при этом «ссылаемся на источники»: «Не знаю, правда это или нет, но Марьиванна мне говорила…». Это в быту, а если вернуться к профессии автора этих строк, то она позволяет «приделывать ноги» клевете гораздо более эффективно. Ведь клевета сегодня — одно из самых распространенных орудий политической борьбы. Она хороша тем, что попытки оклеветанного защищаться от нее дают ей же дополнительные шансы. Оболганный подает в суд, просит прокуратуру привлечь клеветников к уголовной ответственности — и тем самым создает ситуацию, которую будут обсуждать все СМИ, даже самые лояльные к жертве оговора. И тут уж не просто ноги приделают — проворной сороконожкой сделают клевету. Причастна я к этим вещам? Конечно. Так стоит ли мне так расстраиваться из-за той совершенно тривиальной и неизбежной клеветы, которая пришлась на мою долю? Благодарить за нее нужно.
Вместо еже любити мя оболгаху мя, аз же моляхся (Пс.108,4). Тема клеветы постоянно присутствует в Ветхом Завете. История Иова Многострадального — это ведь, по сути, история посрамления клеветы… А в советские годы клевета стала едва ли не главным орудием борьбы с христианством, в Церковью. И это была воистину колоссальная клевета, ее мощь, масштаб и всеохватность долго еще будут удивлять. Но христиане, жившие и служившие Богу в те годы, помнили: и Христос был оклеветан.
Марина Бирюкова
pravoslavie.ru
