«Руки прочь от моего тела», «Мое тело, мой выбор» – с такими надписями на плакатах выходят на митинги за право женщин на аборт современные феминистки. Если бы моя прабабушка руководствовалась такими же соображениями, то строки вы бы эти сейчас не читали.
Прабабушка умерла, когда мне было десять лет. Видела я ее до этого всего несколько раз и практически ничего о ней не помню. В нашей семье о ней говорят всегда с глубоким уважением.
Прожила она долгую и тяжелую жизнь. Муж ее умер рано, оставив с пятью детьми на руках. Это было в тридцатые годы после коллективизации и печально известных хлебозаготовок. Время было голодное, детей кормить было нечем, а бабушка – женщина видная.
Нашлись желающие пособить с пропитанием потомства, но не за просто так... В результате появилось двое младших детей, один из которых мой дед. Не знаю, что приходилось ей переживать от односельчан и выслушивать от родни. Сестра недоумевала: «Машка, куда ты их рожаешь? Этих прокормить не можешь... Давай я тебя сведу к одной женщине, она этим делом занимается...» На что прабабушка отвечала: «А если я умру? Что с этими будет?» Так она и не решилась извести прижитых младенцев. Уж не знаю, если бы медицина была на текущем уровне, как бы она поступила, и только ли этими причинами она руководствовалась, но, к моему личному счастью, дед мой на свет все-таки появился.
Жили они крайне бедно, и в этом смысле прабабушка действительно плодила нищету, как любят говорить сторонники абортов. У деда с братом на двоих были одни сапоги, поэтому в школу они ходили по очереди – через день. Его старший брат часто до школы не доходил и просиживал часы занятий в кустах, потому что дети дразнили и он стеснялся своей бедности. При этом дед мой удивительно жизнерадостный, добродушный и безотказный на помощь человек. Не устаю поражаться его трудолюбию – он не может сидеть без дела, несмотря на преклонный возраст и тяжелую болезнь. А еще дед до сих пор читает наизусть «Мцыри» М. Ю. Лермонтова и «Размышления у парадного подъезда» Н. А. Некрасова. И очень красиво поет.
В этом году впервые после очень долгого перерыва попала на сельское кладбище, где похоронена прабабушка. Не могла оторвать взгляда от фотографии. Ей там на вид лет 40-50 (по старой черно-белой фотографии не так легко определить), и она так искренне и широко улыбается, что невозможно поверить в пережитое ею. И еще я увидела удивительное сходство с моей мамой. У нее, кстати, когда заговорит о бабушке, сразу загораются глаза и даже голос меняется. Из этого я делаю вывод, что прабабушка была необыкновенным человеком. Что у нее творилось тогда в душе и почему она поступила так, а не иначе – Бог весть. Но я так ей благодарна и счастлива, что все мы есть: мой дед-балагур, мама, дяди, тети, братья, сестры и племянники. Мы самая обычная семья, местами даже неблагополучная, но, с другой стороны, покажите мне такую образцово-показательную семью, где все друг друга любят, никогда не ссорятся и каждого можно привести в пример подрастающему поколению. У меня в голове не укладывается, что нас всех могло не быть, мол, это якобы ничего страшного.
Как много в жизни людей, которые нам мешают по той или иной причине и от которых мы были бы не прочь избавиться. Если нам предложат их убить, то мы, как минимум, покрутим пальцем у виска. Когда же речь заходит о нерожденных младенцах, то это вроде бы как и нормально. Многие считают, что зародыш еще не осознает себя, т. е. получается, что он еще не совсем даже и человек. Посему убийство не имеет места быть. Однако современные исследования подтверждают, что на очень ранних сроках ребенок все чувствует. Лично знаю женщину, которая с детства панически боялась врачей. Взять кровь у нее можно было только при участии не менее четырех человек. Процесс сопровождался истерикой и опрокидыванием мединвентаря. Поведение ее находили, мягко говоря, неадекватным. Однажды в порыве откровения ее мать призналась, что хотела сделать аборт. Приходила на прием три раза, но так и не решилась. Совпадение? Как знать.
Кстати, а почему мы уверены, что ребенок себя не осознает во время внутриутробного развития? Сложно назвать того, кто помнит себя в два месяца от роду, но это же не значит, что мы не были людьми и хоть как-то, в меру возраста, себя не воспринимали. А если все же нет, то в чем тогда разница между нерожденным ребенком и совсем еще несмышленым малышом? В западном мире, кстати, на общественное обсуждение уже вынесен вопрос постнатальных абортов. Дело в том, что, например, в Канаде или Австралии аборты разрешены вплоть до девятого месяца включительно. Для этого достаточно лишь волеизъявления беременной. Логично, что перед медиками встал вопрос: а что принципиально меняется после рождения? Появляются статьи, определяющие младенцев «потенциальными личностями», в отличие от «настоящих личностей», чем ставят под вопрос их безусловное право на жизнь. Исходя из этого посыла, пока человек толком не сформировался, то жить ему или нет, будут решать его мать или другие люди. Тут же возникает проблема с определением признаков бытия человека как личности, а это уже вообще скользкая дорожка. Западная общественность эту новую идею встретила в штыки, но начало процессу положено. Тему достали из ящика Пандоры, и она обсуждается на страницах очень серьезных изданий, таких как Washington Post или The Telegraph. Остается снова наблюдать за окнами Овертона в действии.
В современном информационном пространстве счастливая жизнь представлена так, что она несовместима с материнством. Это успешная карьера, путешествия и шопинг, загорелое подтянутое тело. Противопоставляются вечно орущие сопливые дети, стирка, борщи и бигуди. В кино и на ТВ вы не найдете образа счастливой многодетной семьи. Глубоко в подсознание заложено, что это что-то плохое. Перед глазами часто нет наглядного примера, многодетная семья сейчас в диковинку. Образец же всегда важен: по моим наблюдениям, люди, которые сами единственные дети в семье, чаще всего останавливаются на одном ребенке. Те же, у кого есть братья и сестры, в основном обзаводятся многочисленным потомством.
Почему-то бытует мнение, что чем меньше детей, тем лучше их можно воспитать. Мол, у меня будет один, но идеальный. Вот и растет очередное поколение эгоистов, а я вспоминаю доброе и открытое лицо своего деда, у которого было шесть братьев и сестер и одни сапоги на двоих. Нет у него высшего образования, и дальше своей деревни он почти никуда не выезжал. Но есть в нём какое-то внутреннее спокойствие и радость, которых нет в людях, имевших безоблачное детство. Всю жизнь он поступал по совести и не пытался прыгнуть выше головы. Я его очень люблю и уважаю. Не представляю, что его могло бы не быть. Так почему же именно этот человек так уникален и неповторим: он таков сам по себе, т. е. с момента зачатия, или таковым его делают воспитание и общество? В первом случае под угрозой теория неполноценных потенциальных личностей, и тогда, совершая аборт, мы не вырезаем кусок материи, а убиваем единственного в своем роде человека. Во втором случае ставится под сомнение однозначная пагубность неполноценной семьи и материального неблагополучия для развития личности, т. е. так называемые социальные показатели для абортов. В обоих случаях на одну чашу весов ставится человеческая жизнь, а на другую – спорные утверждения.
Нам сложно представить, что наш ребенок будет ходить в обносках, да и мы еще в самом расцвете сил, еще не все страны объехали, не все блюда попробовали, поэтому решаем, что лучше бы ему и не жить тогда вовсе. Что ж это за жизнь будет, если мне придётся из-за него даже учебу бросить? И т. д. и т. п. В принципе, все причины, по которым женщина готова прервать беременность, так или иначе сводятся к нежеланию менять сложившийся уклад жизни. В некоторых случаях действительно нужно будет отказаться от многого, но сейчас уже, к счастью, голодная смерть вряд ли кому-то грозит. Получается, что часто дети приносятся в жертву мифической карьере или бытовому комфорту. Надо же еще успеть пожить для себя... Даже родив ребенка, не перестают жаловаться, как им из-за этого тяжело пришлось. «Второго? Да вы что! Я от первого еще не успела отойти». Поэтому до тех пор, пока все мысли в первую очередь только о себе, то как бы ни было жалко маленькую зародившуюся жизнь, оправдания женщина всегда найдет.
Апостол Павел пишет, что женщину спасает материнство (1 Тим. 2:14–15), поскольку это прежде всего смирение и отречение от себя, пренебрежение личными интересами ради другого человека. Для современного обывателя поступиться своим эго становится все сложнее и сложнее. Материнство неминуемо ограничивает женщину в исполнении ее собственных желаний, видимо, поэтому оно все больше становится немодным. Движение «чайлдфри» уже уверенно шагает по планете. Что ж, каждый свободен в своем выборе. Вот только в свете апостольской заповеди о спасении женщины через чадородие лозунг современных феминисток «Я женщина, а не мать» звучит больше как приговор.
Екатерина Выхованец
