Детей лучше не перегружать

– Есть священники, которые говорят, что ребенка, пусть ему четыре-пять лет, нужно приводить к началу службы. Я не согласен. Считаю, что достаточно прийти к причастию, тогда и в храме меньше шума, меньше гама.

А в целом – про церковное воспитание детей… Лет 16 назад я бы вам много всего рассказал бы. Тогда моей дочке было четыре года, и я был уверен, что все будет у меня идеально. Потому что я все знаю, я все книжки прочитал, понимаю, как вместе молиться, вместе поститься и так далее.

А сейчас ничего не скажу вам. Только могу передать опыт того, как не надо. Вот не надо, наверно, заставлять детей. Если у ребенка чувствуется хоть малейшее отторжение или усталость от богослужения, тогда все-таки лучше не водить насильно. Потому что все равно наступит момент, когда ребенок не просто выразит неудовольствие, а скажет: “Не хочу, и всё”. И ты уже его в 16 не заставишь.           

Ведь если заставлять, для него богослужение будет восприниматься как тягостное часовое стояние под непонятные какие-то тексты, под непонятные слова…

Потому что все слова все равно не объяснишь. Поэтому, конечно, лучше не перегружать. То же самое – молитвенные правила дома.

Ну зачем ребенку все эти правила вычитывать о том, что ты чем-то согрешил в помыслах или не в помыслах? Есть же какие-то именно детские молитвословы, где собраны какие-то самые простые молитвы.

Главное – когда любят

Но, прежде чем обращаться к Богу, надо что-то знать, понимать, какой образ вообще Божий мы, христиане, приняли. И для этого, я считаю, очень полезно и важно читать Евангелие. Если уж совсем маленький ребенок – детское Евангелие с иллюстрациями, если повзрослее – можно и обычное Евангелие почитать перед сном, как, в общем-то, и читают книги родители детям.

И когда уже он поймет, узнает Христа, тогда будет понимать, как к Нему надо обращаться, о чем просить, какие молитвы при этом употреблять. Так что, думаю, здесь просто должна работать родительская интуиция.

У родителей бывают разные методы отношения к детям: кто-то – строгий отец, кто-то – наоборот совсем, не строгий. К сожалению, часто бывает, что со старшими детьми ты более строг, а с младшими уже понял, что надо пользоваться другими методами.

Я, например, сейчас думаю, что все-таки воспитывать, назидать детей – важно, нужно. Особенно это должен делать отец.

С другой стороны, если мы представим, как много всего в жизни будет еще этого ребенка воспитывать, назидать! А вот любить так, как любят родители, не будет уже никто. Поэтому все-таки надо все усилия направить на то, чтобы научиться своих детей любить.

Любовь – не данность. Все нуждается в раскрытии. И материнство, и отцовство нуждается в реализации.

Важно создать такие отношения, чтобы ребенок понимал, чувствовал, что его любят в семье. Это главное.

А вот воспитывать, говорить о том, что надо, что нельзя – это, мне кажется, уже второе.

И тут уж частности, как я говорил – кто-то более строгий, более дисциплинированный, спортсмен или военный, например. Он своего сына в ежовых рукавицах держит. Это, естественно, будет и на духовное воспитание как-то проецироваться. Кто-то посвободней воспитывает.

У разных родителей все бывает по-разному.

Струны без медиатора

То, что касается церковной жизни, главное – не привить отвращение и раскрыть красоту богослужений. Что, на самом деле, очень сложно. Мы уже где-то год или, может быть, второй год занятия воскресной школы для взрослых как раз посвящаем тому, что просто открываем Октоих, открываем Триодь и читаем те тексты, которые читались и пелись на богослужениях, и пытаемся их понять.

Главное, не надо искать каких-то тем по графику, «учебному плану». Ведь вот он, график, его само богослужение подсказывает. Важно вчитываться в эти тексты, пытаться их осмыслить, дать какой-то экзегетики, герменевтики.  Прихожанам это интересно. И вот потом мы стоим на богослужении – и какое-то слово всплыло, раскрылось. То, которое мы обсуждали, о котором говорили.

Люди приходят в храм и говорят, что мы стоим, вроде бы все хорошо, пахнет тоже приятно, но ничего не понятно. Самый простой ответ им: “Ты не понимаешь, бесы понимают”. Странный ответ.

Нам кажется, что люди не понимают только из-за того, что это церковнославянский язык. На самом деле все не совсем так. Спрашиваешь непонимающего: “А ты Евангелие вообще брал когда-нибудь в руки?” – “Нет”. – “А ты “Отче наш” знаешь?” – “Нет, не знаю”. Почему ж ты считаешь, что тебе должно быть понятно богослужение, которое целиком и полностью на евангельских образах, притчах и так далее построено? Откуда ж ты будешь его понимать, если у тебя нет базы? То же самое, почему ты будешь понимать слова многословных молитв, если ты даже азы, опять же, не знаешь – “Отче наш”. А уж “Отче наш” выучить и разобрать для любого грамотного человека никакого труда бы не составило.

И как раз богослужебные тексты – струны, а у тебя медиатора нет. То есть произнесено имя Закхей – у человека, у которого этот медиатор есть, струна дернулась, и сразу в нем всплыли все образы, вся история Закхея, мытаря, который обратился, покаялся и так далее.

Богослужение сформировано так, чтобы человек это все понимал. Просто дергает определенные струны. А если нет евангельской базы, то богослужение будет непонятно, даже если оно на русском языке.

Хотя есть другой интересный опыт, когда очень многие критикуют: “Как это переводить на русский язык? Нельзя, нельзя…” А я пару раз не на богослужении, а на требе, не на панихиде, а на погребении прочитал на русском языке апостольское послание, евангельское. Причем, что интересно, сначала по-славянски: “Рече Господь ко пришедшим к Нему иудеям: аминь, аминь, глаголю вам…” – и дальше по-русски. И заканчиваю: “Но волей пославшего Мя Отца…” – тоже по-славянски.

Прихожане: “Батюшка, что-то вы Евангелие сегодня прочитали, и все понятно было…” Спрашиваю: “А что вас смутило? Что-то было такое, прямо неприемлемое?”  “Да нет, как-то понятно все”, – отвечают. Я говорю: “Ах, вот как? Вот я вас и подловил. Вы ж говорили, что нельзя на русский язык перевести, что это будет как-то диссонировать, что-то такое ужасное произойдет, как-то мы сразу потеряем дух”. Оказывается, прочитай так же нараспев, но по-русски, и никто не заметит, только большинство поймет.

А про воспитание детей в Церкви вопрос для меня открытый. Говорят,  цыплят по осени считают, так вот осень придет, я цыплят своих пересчитаю, и тогда вам расскажу, что надо делать…

Когда подростки уходят из Церкви

Подростки редко остаются в Церкви. С теми, которые остаются, у нас вот такая проблема. У наших приходских подростков уже сложилась компания, они общаются вне богослужения, вместе приходят и на богослужение, поют в хоре. И, с одной стороны, это хорошо, а с другой стороны, я боюсь, если придет такой же парень или девочка 13-14 лет, то он или она в эту компанию не войдет: просто не пустят.  

То есть, с одной стороны, общинность – хорошо, а с другой стороны, вы же знаете, они в свою компанию нередко не хотят принимать других. У них же не та задача, что у священника – миссионерство, чтобы как можно больше людей пришло в Церковь. Они хотят жить своим мирком.

Но пока они держатся, не отпадают, не выпадают из церковной жизни, а там посмотрим, что с ними будет дальше. Многое от родителей, конечно, зависит. А потом, 16-17 лет – это такой непростой возраст.

Я вот, наоборот, в Церковь пришел в этом возрасте, а сейчас вижу, что многие с детства воцерковленные ребятишки в 16 лет как-то выпадают…

Не говорю про те случаи, когда родители – глубоко праведные люди, которые своими добродетелями и христианской жизнью и детей своих настолько примагнитили к Богу, что они отмагнититься уже не могут. У среднестатистических православных проблемы схожие с теми, которые мы обсудили.

И, как правило, те, кто лет в 16-17 отошел, лет в 25 или позднее возвращаются в Церковь. Хотя возвращаются с опытом некой греховной покореженности, окунувшись во все вещи, которые казались им приятными, но они уже поняли, что это все не так приятно…

Проблема и в том, что сейчас кризис семейных отношений, семейных ценностей. Очень много молодых ребят, которые по каким-то причинам живут в гражданском браке, понимают, что они себя от Церкви каким-то образом отгородили, хотя они, в принципе, не против нее, но им нельзя причащаться.

С другой стороны, а что делать?

Тут должна быть какая-то строгость, потому что, если Церковь будет идти в этом смысле в ногу со временем и скажет: “Ну и ничего, ладно, раз живете так, то живите, только все-таки приходите и причащайтесь”, то вообще все понятия о допустимости вокруг будут размываться.

Мое священническое наблюдение, что эти отношения между мужчинами и женщинами отводят людей от Церкви. А потом они все-таки женятся и возвращаются.

Виртуальная реальность подростков

Проблему того, как интернет, социальные сети влияют на подростков, нужно обсуждать и осмысливать. Была у меня лекция на эту тему, но она немного получилась размазанная. Я попытался подумать о том, как интернет влияет на формирующуюся психологию человека в переходном возрасте. В том смысле, какие вещи влияют на то, что формирует личность человека.

Что формирует молодого человека в возрасте 14, 15, 16 лет? Поиск, одиночество, дружба, общение. И мы, конечно, все согласились с тем, что на эти составляющие очень сильно повлиял интернет. Он дает совершенно другие ресурсы, другие возможности для этого.

В каких-то искаженных, совсем гипертрофированных случаях это влияет так, что ребенок уходит из нашей реальности в ту, виртуальную интернет-реальность, и ему кажется, что она настоящая. Немало сейчас  детей, которые просто не знают, как общаться с человеком в реале. Они не знают, как выходить из кризисов общения, им легче просто забанить человека, легче отписать, какую-то гадость сказать на гадость. Они не понимают, что есть способы решения каких-то коммуникативных проблем.

И у меня рецепта никакого здесь нет, потому что мои дети немного тоже этим поглощены. Был возраст, когда это можно было контролировать, не купить какой-то гаджет, выключить компьютер, а потом уже в 17-18 лет как ты его контролировать будешь? Он захотел – и сам уже накопил и купил себе этот же самый гаджет или компьютер. И здесь уже всё сложнее. Ты ж не будешь просто стоять над душой, как тот, который за окном маячит, за спиной штепсель прячет, чтобы выдергивать этот компьютер.

Я слышал о том, что дети руки на себя накладывали именно из-за того, что родители вырывали их из этого общения, из этого виртуального мира, запрещали, не платили за интернет, отнимали компьютер.

Второй, может быть, более приемлемый способ – это войти самому в ту среду. Это, конечно, лучше всего, но на это у родителей не хватает порой сил и терпения. Потому что, конечно, лучше всего сесть с ребенком посмотреть мультик. С первым ребенком ты мультики еще смотришь, со вторым – уже не так, а с третьим ты уже не знаешь, куда от этих мультиков деться. То же самое с интернетом.

Ты, конечно, можешь понять увлеченность какими-то певцами, какой-то музыкой, увлеченность какой-то субкультурой, артистами какими-то, потому что ты сам в свое время через это все прошел. Но чтобы глубоко окунуться во все это и разделить с ребенком восторги по поводу – иногда на это не хватает ни терпения, ни сил, ни времени. А это было бы хорошо.

Но с другой-то стороны, давайте согласимся, там всё красочней, там всё интересней. Иной раз пойдешь в кино, посмотреть с ребенком фильм – там столько фантазии, столько всего! И эта яркость – затягивает. То есть все там настолько заманчиво в психологическом смысле, настолько красочно, настолько ярко, что создать какую-то альтернативу – очень сложно, если не сказать невозможно.

Поэтому надо не альтернативу создавать, а надо просто показать, что это все хорошо, но самое главное все-таки здесь происходит, а не там.

Буквально недавно была беседа, в которой говорилось о том, что Церковь – это запреты, Церковь – это все время какие-то ограничения, и надо мосты какие-то строить между внешним миром и Церковью. Я говорю, да, с одной стороны, это нужно делать, но, с другой стороны, мы-то как раз в 90-х годах пришли в Церковь именно потому, что она очень отличалась от всей остальной жизни. Если сравнивать, это грубое сравнение, наверное, Церковь – тоже была некой другой реальностью. Ты же живешь здесь, а пришел в Церковь – там все красиво, красочно, там что-то другое и в смысловом плане, и в плане психологическом. Ты окунулся в это все – и ты почувствовал разницу.

Если мы будем размывать границы между Церковью и миром, то вдруг это, вместо миссионерского плюса, станет миссионерским минусом?

И сильно размывать эти границы, конечно, не нужно. Но уметь видеть в какой-то красоте, в какой-то гармонии, пусть не церковной, Бога, Христа – этому надо учить и прихожан, и самим нам надо учиться. И, конечно, учить детей, чтобы они в красивой картине, в красивом произведении искусства, в красивой музыке, в красивой песне видели что-то Божие, видели то, что все-таки к Церкви относится, а не противоречит Церкви.

Например, кто-то из священников критикует рок-культуру. Но ведь есть тот рок, через который очень многие пришли к Богу. И когда Гребенщиков пел о том, что “я ушел от закона, но так и не дошел до любви”, – я, например, впервые услышал то, что потом прочитал у апостола Павла.  

Кстати, я и сам иногда пою. Не люблю петь в подряснике: песни мои написаны еще до того, как я стал священником. И пару раз как-то попытался спеть в церковном облачении, потом посмотрел со стороны, как это некрасиво выглядит, и поэтому пою теперь в рубашке, в джинсах. Я, с одной стороны, не заигрываю, не говорю, что “ой, видите, здесь Бог, здесь Бог, и все мы, давайте, поблагодарим Бога за то, что мы послушали такую песню”. Но, с другой стороны, отказываться и говорить, что это все надо отбросить, тоже не собираюсь. Я возьму, как пел тот же Гребенщиков, свое там, где увижу свое.

Жизнь до свадьбы и штамп в паспорте

У меня такое ощущение, что брак женщине нужен больше, чем мужчине. И если мужчина стремится к физической близости и уже получает эти отношения, то ему не хочется себя связывать каким-то образом. Потому что – а для чего? И те установки, которые были раньше, что до брака ни в какие отношения не вступаем, они к этой самой определенности, большей конкретности юношу подстегивали. А сейчас, когда все уже разрешено, брать на себя ответственность и связывать себя какими-то обетами – многие не хотят. А брак – это обеты же, правда? Ведь мы думаем, что брак – это просто какой-то штамп в паспорте, это какая-то формальность, но на самом деле обеты – это не формальности. Обеты предполагают, во-первых, выбор. То есть я выбрал из всего спектра ее, а она – меня.

Обеты предполагают верность. А когда человек обетами не связан, он и не может их нарушить. А раз он не может их нарушить, значит, он и наказан не может быть за это. Причем не обязательно людьми наказан, а собственной совестью, в том числе, если он ничего не обещал этой девушке.

Какая принципиальная разница между «гражданским браком» и браком настоящим? Многие считают, что принципиальная разница в штампе в паспорте. А суть не в штампе, а именно в обетах.

Да, обеты люди могут дать друг другу без всякого штампа и их потом соблюсти всю жизнь. И если они всю жизнь так прожили, то в конце их жизни мы скажем, что да, это был брак. Эти же люди могут дать те же самые обеты перед государством и перед обществом, мы называем это регистрацией в загсе. Те же самые обеты люди могут дать в Церкви перед Богом, перед священником, мы это называем венчанием. Но суть брака как раз в этих обетах. А лишние обязательства на себя люди не хотят брать.

И в обществе сейчас это дозволено, разрешено, не подвергается никакой обструкции, никакому осуждению. Если воду налить в воздушный шарик, то этот шарик выдержит не так много воды. А если этот же шарик положить в ведро воды, то он выдержит ведро воды, если в бочку, то этот шарик, снаружи подпираемый стенками бочки, вберет столько воды, сколько в бочку может влезть. Так вот этот шарик – это семья, а бочка, ведро – это как раз общественное отношение к тем или иным вещам.

Когда я был ребенком, увидеть курящую на улице женщину было очень сложно. Это не было принято, считалось чем-то неестественным. Курящие женщины были? Были. Но они садились где-то очень далеко в скверике и курили, чтоб их никто не замечал. Сейчас это дозволено, и курящих женщин стало больше. То же самое и в браке. Если бы какие-то нормы соблюдались, если бы само общество выражало недовольство по этому поводу, тогда бы гораздо легче было и вступать в брак, и сохранять брак, и разводов было бы меньше.

А так каждому человеку приходится жить, как с самого начала, от сотворения мира, как будто это они – Адам и Ева. Никаких традиций, связанных с семьей, нет, никаких традиций, связанных с тем, что каждый знает свои функции в семье, тоже нет, и это считается сейчас нормой.

И половину жизни мужу и жене приходится доказывать друг другу, что им надо делать: что мужу надо содержать семью и зарабатывать на это деньги, жене все-таки надо вести хозяйство, уметь готовить и так далее.

В который раз приходится изобретать велосипед. Поэтому институт семьи и страдает от того, что изобретенных велосипедов нет, мы их все выбросили, они не нужны, и мы изобретаем каждый свой. Потому что тот смысл, который мы закладываем в свои действия, свои творения, бывает неполноценным. Причем это понимается уже потом, позднее. А сначала нам кажется, что мы делаем что-то великое.

И действительно, когда мы сделали, отошли, ахнули, все тоже ахнули. Потом отошли еще на несколько шагов назад – и все рассыпалось.

Фото: Ефим Эрихман
Видео: Дмитрий Островский