Искаженные силы

Борьба со страстями — тема безбрежная, широчайшим образом представленная в аскетической литературе. Тем не менее о некоторых ее аспектах хотелось бы поговорить — прежде всего о тех, которые вызывают непонимание и порождают вопросы к священнику. Хотелось бы сосредоточиться на том, что касается не каких-то отдельных страстей, а общих принципов борьбы с ними.

«Борьба со страстями — это не цель христианской жизни»

Во-первых, борьба со страстями, преодоление страстей — это не цель христианской жизни. Вернее, это ошибочно понятая цель. Хотя на самом деле без борьбы со страстями христианская жизнь человека не может состояться, и никто не может стать христианином, в эту борьбу не вступив, целью нашей жизни является все-таки бытие с Богом — жизнь с Богом и жизнь как таковая, которую даровал нам Господь.

А страсти — это то, что нам препятствует жить с Богом, то есть жить полноценно. Это болезни нашей души. Мы знаем, что наши страсти — это некое искажение, греховное изменение тех сил и способностей, которые были присущи человеческой душе первоначально. Скажем, человеку дана способность гневаться на то, что в его жизни Богу противно, на то, что для него вредно; но эта способность перерождается, и человек вместо того, чтобы гневаться на демонов, на свои собственные страсти, гневается на обстоятельства, на людей.

То есть, в сущности, повторюсь, наши страсти — это наши искаженные грехопадением силы, способности и качества. А раз так, значит, человек в принципе способен к изменению себя, к возвращению каждой из сил, первоначально нашей душе присущих, ее первоначального же назначения. В совершенстве этого не может произойти в течение земной жизни человека, но мы и не становимся в этой жизни совершенными — мы только лишь к совершенству стремимся. А подлинное совершенство достигается человеком тогда, когда он эту земную жизнь оставляет.

На подступах к башне

Очень часто бывает так, что человек приходит на исповедь и говорит недоуменно: «Батюшка, я не знаю, как свой грех назвать — вот эта во мне страсть, эта… или, может быть, эта…». На самом деле, мне кажется, это не совсем правильное понимание: ведь суть не в том, что мы испытываем в конкретной ситуации — гордость, допустим, тщеславие или тщеславие с гордостью вместе, или еще и зависть, а в том, что мы вступили в противоречие с волей Божией, — в этом будет заключаться и грех. А для того, чтобы мы могли свою жизнь, внешнюю и внутреннюю, с этой точки зрения оценивать, нам даны евангельские заповеди. И иногда мы можем определенно сказать, что в какой-то ситуации имели место гнев или раздражение, или греховное влечение, а иногда это так точно не объяснишь, и тогда можно выразиться иначе: «Я чувствую, что вот это и это в моей жизни противно Евангелию. Господь говорит, что нужно поступать так-то и так-то, а я не могу с собой справиться и поступаю противоположным этому образом». И так мы тоже область страстного и область греховного достаточно четко в своей жизни обозначаем.

Вопрос о борьбе со страстями опять же упирается в вопрос о внимательной жизни. У святых отцов человек, ведущий брань духовную, уподобляется часовому, который находится на высокой башне и издалека видит всех тех, кто хочет к этой башне приблизиться. Бывает, конечно, и менее совершенная степень бдительности: человек замечает тех, кто стучится в дверь этой башни или в ворота. Есть еще менее совершенное устроение, когда кто-то может забраться незамеченным на крепостную стену этой башни. Ну а кто-то обнаруживает незваных гостей только уже у себя в спальне. Или не обнаруживает, потому что его спящим в постели застали да сразу и прикончили. Такое сонное состояние, говоря опять же образно, для большинства из нас является самым частым и распространенным. И если нам удается в последний момент проснуться и начать борьбу — это не провал; слава Богу, может быть, в какой-то момент мы сможем выдворить врага сначала из нашей спальни, потом из башни, потом за ворота, а потом, возможно, будем осмотрительнее. А может быть, опять забудем этот урок, и вновь все будет точно так же происходить.

Согрешил? Или все-таки нет?

Другой частый вопрос на исповеди примерно такой: «А вот я подумал… А я вот внутренне согласился с такой-то мыслью… Это уже грех или еще нет?».

Для того чтобы с этим разобраться, нужно привести себе на память классификацию этапов развития в человеке той или иной страсти. Есть классическая схема, подробным образом описанная у святых отцов. Человек проходит от момента искушения до момента грехопадения некоторый путь. Он может быть практически мгновенным, но в нем все равно будет присутствовать определенная последовательность этапов.

Сначала происходит то, что у святых отцов называется прилогом, то есть человеку как бы предлагается какой-то грех. Предлагаться он может различным образом. Это может быть помысл, это может быть визуальный образ, это может быть какое-то воспоминание, это может быть даже некое чувство, которому никакая мысль не сопутствует. Важно помнить, что запретить появляться помыслам невозможно: мы не можем своей волей не допустить появления каких-то чувств, воспоминаний, тем более невозможно не сталкиваться с чем-то в окружающей нас жизни, будь то экран включенного телевизора или реклама на улице, или какой-то человек, которого мы увидели. На этот счет есть такая патериковая история: некий брат пришел к старцу и пожаловался на то, что его постоянно искушают греховные помыслы. Старец сказал ему: «Выйди на улицу, простри полы своей одежды и поймай в них ветер». «Но это невозможно», — сказал монах. «Вот точно так же невозможно сделать, чтобы помыслы не приходили», — ответил старец.

Поскольку помыслы есть нечто от нас не зависящее, в самом моменте прилога, то есть прихода помысла или чувства, нет еще ровным счетом ничего, что вменялось бы нам во грех. Но это прикосновение чего-то греховного может побудить нас откликнуться, и тогда эта цепочка будет развиваться дальше.

И следующим звеном является так называемое сосложение; суть его в том, что человек на возникшем помысле или ощущении останавливается вниманием. Здесь тоже может еще не быть греха: допустим, вам дали какую-то вещь, вы ее взяли в руки, начали рассматривать, увидели, что она непотребная и грязная, и выбросили. Возможно, по невнимательности вы успели немного испачкаться, но здесь не было ничего злонамеренного, а греховно или не греховно именно намерение человека. Так что если на данном этапе человек усмотрел, что в том, с чем он столкнулся, есть что-то нечистое, и сразу же это от себя отсек, он может не выносить эту ситуацию на исповедь.

«Кто падает с крыши? Тот, кто поскользнулся, тот, кто подошел к ее краю. Но прежде всего — тот, кто на крышу залез»

Однако вслед за сосложением может произойти так называемое сочетание, если человек сразу же не отверг предложенное ему врагом. Сочетание характеризуется тем, что человек начинает услаждаться греховным образом или чувством. Но и здесь он еще может опомниться и отвергнуть его. Для человека, только еще начинающего путь духовной жизни, в этом еще практически не будет греха, потому что замечать какие-то недолжные помыслы ему пока очень трудно. Если же такое услаждение помыслами позволяет себе человек, уже понимающий, что такое жизнь внимательная, в этом будет грех. И заключаться этот грех будет в его произволении, даже если к дальнейшим действиям это сочетание с помыслом не приведет. Как это объяснить? Ну скажем так: кто падает с крыши? Тот, кто поскользнулся, тот, кто подошел к ее краю. Но прежде всего — тот, кто на крышу залез. И даже если это падением не завершилось, некое произволение на эту опасность в таком шаге было. Вот то же самое и здесь.

А следующая стадия — это уже пленение: человек не просто услаждается греховным предложением, но и начинает желать совершения греха. И здесь возможно двоякое развитие ситуации: человек может испугаться этого желания, поняв наконец, что находится на пути к погибели, а может опять же этим желанием усладиться. И здесь очень важно помнить: если мы все-таки опомнились и решили бежать из плена, делать это нужно немедленно. Вспомните: что происходит с человеком, который находится в плену в темнице? Когда его выводят оттуда на свет, он порою даже сам идти не может, потому что его шатает от голода, у него одеревенели мышцы от неподвижности, он совершенно ослабел. Так же и наша душа в условиях пленения слабеет резко и быстро, и если прямо сейчас мы что-то еще с душевным усилием сделать можем, нужно это делать, пока мы этой способности не утратили.

И последняя стадия — решение; она состоит в том, что человек принимает конкретное решение о совершении греха на деле. Впрочем, иногда и в этот момент, у самого края, человек все-таки останавливается. Бывает, что останавливает понимание, что Господь и сейчас находится рядом; бывает, что останавливает страх; а бывает даже, что Господь отнимает у человека саму возможность согрешить — через какие-то неожиданные обстоятельства.

Решение совершить грех для человека уже греховно, оно для его души разрушительно. Но ни в коем случае нельзя допускать в этот момент такую мысль: раз я все равно уже в принципе допустил грех, то, пожалуй, и довершу его. Здесь можно привести себе на память два момента. Во-первых, совершенный грех, как правило, влечет за собой череду последствий, и мы как бы вовлекаемся в некий водоворот. А во-вторых, грех, которого человек уже вкусил, очень скоро начинает им восприниматься как норма. К примеру, если человеку, который никогда не ночевал на улице, показать бездомного, который спит на земле в грязи, и предложить рядом с ним лечь, он придет в ужас. Когда-то такой же ужас испытал бы, вероятно, и этот бездомный — когда еще бездомным не был, но стоило ему один, другой раз, не имея куда пойти и будучи нетрезвым, таким образом переночевать, и это ему перестало казаться дикостью. Я не хочу сказать, что бездомный, который спит на улице, потому что спать ему больше негде, совершает грех, просто такая вот аналогия. И в общем-то вся жизнь Церкви, вся история Церкви наполнена предостережениями о том, что хотя бы единожды поддавшись греховному влечению, бывает уже очень трудно с погибельного пути свернуть.

Бесстрастие или безразличие?

Стоит сказать, что страсти в людях разного темперамента, устроения действуют по-разному. Есть люди флегматичные, инертные, которые в принципе ничего очень сильно не желают, ни к чему очень сильно не стремятся, и их увлечь какими-то страстями бывает трудно — они редко теряют голову и нечасто впадают в тяжкие грехи. Но в жизни такого человека есть другая серьезная опасность: не стремясь к плохому, можно не особенно стремиться и к хорошему. Есть такие замечательные книги, многим православным читателям они известны: «Письма Баламута» и «Баламут поднимает тост» Клайва Стейплза Льюиса, где удивительно точно показана как раз работа лукавого со страстями человека. И во втором произведении есть небольшой, но очень важный эпизод. Бес-искуситель говорит, что время сейчас настало странное: раньше были уж грешники так грешники, святые так святые, а сейчас очень много людей, которые ни рыба, ни мясо, словно какие-то головешки тлеющие. Думаю, многие, сопоставив это с наблюдениями над самими собой, с таким утверждением согласятся. Вместе с тем можно обратиться к литературе уже святоотеческой, а не художественной, к преподобному Иоанну Лествичнику, и мы найдем у него слова о том, что большей похвалы заслуживает не тот, кто вовсе не имел искушений, а тот, кто имел и с ними постоянно боролся. Поэтому когда человек считает себя бесстрастным просто на основании того, что он с самого детства и на протяжении всей дальнейшей жизни не был обуреваем никакими сильными порывами, — это заблуждение.

Вообще за вывеской бесстрастия могут зачастую скрываться не имеющие никакого отношения к подлинному бесстрастию вещи: неразвитость души, леность и равнодушие, безразличие и презрение ко всему вокруг. Особенно часто с бесстрастием путают апатию — состояние, когда страсти в человеке видимым образом не проявляются, поскольку он не имеет для их реализации физических и душевных сил. Бывает так в некоторых ситуациях жизненных: человек или болен, или какое-то тяжелое потрясение пережил, и такое у него состояние, что бей его — ему безразлично, хвали его — ему безразлично, отними у него что-то — тоже ему все равно. Но и радости, и сострадания, и желания быть со Христом при этом тоже нет — и то, что порадовало бы какого-нибудь гуру, уводящего своих последователей «за пределы добра и зла», православного священника, да и вообще христианина, увидевшего в таком состоянии своего ближнего, конечно, никак не порадует. Не к такому бесстрастию призван человек — наше сердце должно всегда оставаться живым, способным испытывать боль, скорбь, сопереживать, горячо верить, быть причастным радости и ликованию. Мы видим это в Том, в Ком никакой страсти в принципе нет и быть не может — во Христе. Господь плачет над Лазарем, Господь сострадает болящим, мы видим в Нем любовь к ученикам и скорбь об Иерусалиме. И конечно, совершенно живые, а не холодно-бесстрастные сердца были и у всех тех святых, которым мы в нашей Церкви молимся.

Важно иметь в виду, что сколько бы мы ни прожили, как бы мы со страстями ни боролись, корни всех человеческих страстей будут в нас оставаться. Как только мы потеряем к себе внимание, как только мы перестанем собой заниматься, любая из них может вновь поднять голову, ожить. В таком положении человек находится вплоть до его исхода из этой жизни, так что даже бесстрастие великих святых является бесстрастием условным. Это состояние, когда страсти побеждены человеком и в нем не проявляются, хотя семена страстей по-прежнему присутствуют в нем.

(продолжение следует)