– Что мне делать, если я не люблю архиерея? – вопрос прозвучал от молодого человека, верного православного христианина.
Согласитесь, вопрос крайне непростой. Отмахнуться? Ответить общими фразами? Испугаться и позвать полицию, духовника, церковный суд? Пропеть анафему – ту, что, как известно, маранафа? Прочитать укоризненную лекцию о нападках на Русское Православие и «раскачивание лодки»? Это же так легко! А речь идет ни много ни мало о целом человеке. Неравнодушном юноше, любящем Христа. За что именно он невзлюбил архиерея? А какая, собственно, разница?
И я начал говорить о себе. Ведь больше я никого толком не знаю.
Вот он, я до принятия сана. Православный христианин, студент. Хожу в храм, молюсь, причащаюсь. Перед глазами все священники как на ладони. Со всеми их грехами, недостатками, ошибками и легендами, которыми они обросли. Хорошими и плохими. Теми, что прибавляют им авторитета и убавляют. Но никто, кроме Бога, не знает их настоящих. Я смотрю на конкретного священника, и мне думается, что совершать Литургию, проповедовать и принимать исповедь он должен так, как кажется правильным мне. Ведь я читал Библию, святых отцов Церкви и тонны духовной литературы.
Такими же глазами я смотрю на учителя, врача, чиновника. Глазами ученика, пациента, гражданина.
Ну почему же он не делает так, как я хочу? Кого ни коснись, сплошное разочарование.
И вот я сам учу студентов. На меня устремлены их глаза, ко мне обращены их уши. Что они сами теперь думают обо мне и обо всем учебном процессе, в который я вовлечен с другой стороны? Все ли любят меня? А вдруг нет?
А вот я ставлю уколы. Внутримышечные и внутривенные. Замеряю давление. Меняю повязки, осматриваю послеоперационные швы и сам решаю, когда их пора снимать. Понимаете? Сам. Причем в эти моменты мне абсолютно неинтересно, что по этому поводу думает пациент. Сейчас он считает, что пора бы их уже снять и он поедет домой. Но у меня свое мнение, основанное на том, чему меня учила перевязочная медсестра. Налицо небольшое воспаление, нужен дренаж, и я снимаю один шов, помещая в рану тонкую резинку. Обрабатываю рану и накладываю новую повязку. Мужчина недоволен, говорит что-то о моей молодости. Ну и пусть. В данный момент решение за мной. С моей колокольни видно чуть дальше. Возлюбил ли меня пациент? Непохоже.
Я священник. Служу Литургию, проповедую, исповедую. Стараюсь делать всё так, как меня учили, как подсказывает мне опыт других священников, да и мой собственный, хоть и небольшой. Все ли прихожане мной довольны, все ли любят? Конечно же, нет.
– Вы не так служите. Не так проповедуете. Исповедовать надо по-другому. Вы не болеете за нужды храма. Ваши книги недостаточно духовны, не то что у отца такого-то. Детей не так воспитываете.
Думаете, от каждой претензии я отмахнулся, как в случае с перевязкой? Нет. Я переживал, страдал, спорил, защищался. Но иногда мне казалось, что всё это правда. Да это и есть правда. Но я продолжал служить, проповедовать, исповедовать, писать и воспитывать детей не так. Разве что понял, что не могу угодить даже тем, кто был мне дорог. Было больно. Из-за гордыни, конечно же. Не гордись – и тебя никто не ранит.
Ужасно большое число людей, не знающих меня и мои грехи, не любят меня уже за то, что я поп. Толоконный лоб. Мракобес с религиозным опиумом. Стоит смениться власти на антицерковную, вешать меня могут прийти мои же соседи.
Я мог бы себя успокоить тем, что мои критики ничего не понимают. Как тот дядечка с ножевым ранением. Однако среди недовольных были те, кто имел духовный опыт поболее моего. И книжек прочитали не меньше, а то и больше. Одно остается неизменным. Я священник со своей колокольней, а они – нет.
Я настоятель. Кому-то не понравился, само собой. Нужно строить храм. А сперва спроектировать. И вот выбор сделан единолично. Классицизм конца XVIII века, Санкт-Петербург. Колонны, колокольня прямо по центру храма, без светового барабана. Редкое решение «иже под колоколы», таких в России около десяти. И еще цвет. Желтый.
– Какой кошмар и безвкусица! – сказали некоторые люди.
– А вот эту певчую гнать надо взашей, – сказали другие.
– Старцев не почитает, монастыри не посещает, даже в Могочино не был, – подвели дамоклову черту третьи. Ну, пусть будет дамокловой, ладно?
Кому угодить? Может, референдум провести? Ну уж нет! Ведь высота моей колокольни – 37 метров с крестом. Десятиэтажка. Оттуда видно чуть дальше. Сидеть, правда, неуютно. Все на тебя смотрят, перешептываются, некоторые пальцем показывают, а кто-то и вовсе фигу сложил, спаси его, Господи.
Когда я покидал свой родной город, один батюшка дружески поведал мне, что значительная часть городского духовенства меня не любила. Это очень много. А ведь хорошо, что я не архиерей: у него таких городов куча, а колокольня намного выше моей. Мне даже верхушку не видать.
– Что же мне делать, если я не люблю архиерея?
А что нужно было делать мне, когда не любили меня? На кого нужно было взять ориентир? На Христа, – отвечаю я сам себе. Взял ли я? Нет? А кто взял? А какого архиерея любят все? Даже Иоанна Златоуста, как известно, не переваривало множество православных христиан, в том числе и из среды духовенства. И у святителя Луки (Войно-Ясенецкого), прошедшего через ссылки, допросы, издевательства, были недоброжелатели.
Хм… А если ты патриарх?! Представляете себе высоту его колокольни? Ту меру ответственности и количество глаз, устремленных на него. Так и слышу: «Ну, давай-давай, оступись!»
Что делать патриарху, если его кто-то не любит?
Так что делать, если не любишь? Молиться о нем! Почему? Чтобы и о тебе помолились те, кто тебя не любит
Не знаю. Тяжело это, когда тебя не любит хотя бы один человек на земле.
Я радуюсь, что мне не быть архиереем. Я слишком гордый. Потому чрезвычайно ранимый. Недостаточно мне одной лишь Христовой любви. Хочется и человеческой.
Что делать тому юноше? Ведь речь тут именно о нем, о его душе, а не о душе архиерея или меня. Мой ответ в конце той беседы был предсказуем, прост и неинтересен:
– Молиться о своем епископе, архиепископе, митрополите, патриархе.
Но почему?
Да потому, что хочу, чтобы и обо мне молились все владельцы своих собственных колоколен, низеньких и высоких, в общем, все те, кто не любит меня.
