Утром по радио «Град Петров» передали замечательную проповедь о грехе осуждения. Суть ее сводилась к тому, что неблаговидное или даже преступное действие может через ряд событий и обстоятельств привести к положительному результату. Мы скоры на осуждение и забываем о Промысле Божием, а по Промыслу Божию и беда может обратиться благом. Накануне я получил изрядную порцию того, что нынче называют «негативом», наосуждался вволю и решил, что эта проповедь дана мне в утешение и вразумление, и стал ждать обещанного благого исхода. До трех часов дня так и не дождался, а в четыре получил подтверждение слов утрешнего проповедника. Правда, это было разрешением проблем, но не моих.
Я ехал на электричке в Вырицу. В вагоне было много грибников в резиновых сапогах и с корзинами. Рядом со мной сел человек, по лицу которого можно было определить, что накануне время для него прошло не без горячительных напитков. Об этом свидетельствовали и помятость лица, и характерный малоприятный запах, да и его грязная куртка. Я инстинктивно отодвинулся и хотел было пересесть, но вспомнил утрешнюю проповедь и воспринял это соседство как тренинг по смирению. Напротив сидела пожилая женщина интеллигентного вида с ученической тетрадкой и шариковой ручкой в руках. Время от времени она поднимала глаза, глядя отрешенно поверх пассажирских голов, и через минуту-другую быстро записывала что-то в тетрадку. Мне было любопытно, что же она сочиняет. Хотелось заговорить с ней, но я не отважился. Да и неприлично беспокоить незнакомого человека и прерывать творческий процесс.
Билеты стали проверять сразу, как только тронулись. Бригада контролеров и охранников была немалой. Три человека проверяли с одной стороны, четыре – с другой. Нашим рядам досталась шумная девица с быстрыми цепкими глазками.
«Ваши билеты!» она произносила так, будто объявляла выход на сцену какой-нибудь поп-звезды. С проверкой она появлялась несколько раз, и каждый раз казалось, что по вагону прокатывалась энергетическая волна большой мощности. Смотрела она на проверяемых с подозрением, а на моего соседа еще и с презрением. После Царского Села и Павловска, где вышло много народа, ее пробежки участились. Она мгновенно определяла только что вошедших и устремлялась к ним. Проходя мимо нас, замедляла ход и с нескрываемым отвращением смотрела на моего соседа. Билет у него был, и она это знала. Сидел он смирно, и придраться было не к чему. Но чувствовалось, что за долгую беготню по вагонам в ней накопилось немало злости и она ищет, на ком бы ее сорвать. Похоже, для этой цели она облюбовала моего соседа. И вдруг я ощутил, что во мне по отношению к ней начинает расти то, что она чувствовала к этому бедолаге. Вот тебе и грех осуждения. Это уже не осуждение, а какой-то испепеляющий душу пламень. Я ничего не мог поделать: я ненавидел эту женщину. Но все же пытался укротить гнев, размышляя о грехе осуждения. А сосед мой между тем, не догадываясь, что творилось в моей душе, стал тихо похрапывать. Услышав храп, соседка посмотрела мельком на храпуна и сразу вернулась к своей вдохновенной работе.
Контролер снова появилась в нашем вагоне. Заметила, что объект ее внимания задремал и, не в силах сдержать радости, улыбаясь во всю ширь белозубого рта, стала плавно и медленно подходить к нам. Она приближалась к своей жертве так, будто в десяти метрах от входной двери сидел не уснувший от тусклой жизни мужичок, а по меньшей мере замминистра ее ведомства, ожидавший ее подхода, чтобы вручить ей за служебное рвение высокую правительственную награду.
Подойдя к своей жертве, она тряханула мужичка за плечо и ласково проворковала: «Ваш билетик!»
Тот испуганно встрепенулся, мотнул головой и полез в нагрудный карман за билетом. Мучительница даже не взглянула на него – плавно пошла по проходу и скрылась в недрах тамбура.
Соседка моя, наблюдавшая за происходившим, отложила тетрадку, покачала головой и тихо произнесла: «Какая жестокость». Я невольно отметил, что осудила она не жестокую проводницу, а жестокость – не грешника, но грех. В этот день я рассматривал все, что со мной происходило, через призму заповеди «не суди».
А мужичок посмотрел в окно, быстро поднялся и побежал к выходу, едва успев выпрыгнуть из вагона. Тут и подтвердился тезис о том, что злое деяние может послужить ко благу. Не разбуди его – проехал бы свою станцию. Соседка моя улыбнулась:
– Слава Богу, успел.
Ну, коли Бога помянула, можно отважиться и на беседу. Мы разговорились. В тетрадку она записывала воспоминания о своей бабушке. Делала она это в основном в дороге, поскольку дома обстоятельства не позволяли. Она не стала рассказывать об этих обстоятельствах. Сказала только, что наедине с собой, когда не отвлекают домашние заботы, у нее «хорошо работает голова». Особенно в пути.
Вдова расстрелянного священника, в 27 лет она оказалась одна с тремя детьми на руках
Бабушка у нее была замечательная. Вдова расстрелянного священника, в 27 лет оказалась одна с тремя детьми на руках. Замуж она уже не выходила: посвятила себя детям, а потом и внукам. Доброты она была необыкновенной, и хватало этой доброты не только на родных, но и на соседей по огромной коммунальной квартире, и на всех, кто ее знал. Это был образец христианской любви. И даже соседи – любители скандалов – прекращали свои ссоры, как только она появлялась в коридоре или на кухне.
Я спросил ее, не хочет ли она написать воспоминания о дедушке священнике. Та ответила:
– К сожалению, нечего вспоминать. Я его не знала. Его расстреляли задолго до моего появления на свет. Бабушка о нем не рассказывала, а мама боялась говорить о своем отце. Ее произвели в дочери «врага народа», и она много пострадала. А бабушку прекрасно помню. Мы с ней не расставались ни на один день до самой ее кончины. От дедушки после обыска даже фотографий никаких не осталось, кроме одной. Маленькая, как на документ, но на ней видно, что на нем наперсный крест. Никого не осталось, кто его помнил…
А потом она неожиданно переменила тему: стала рассказывать о горе, приключившемся в семье ее родной сестры. Ее сын покончил с собой. Он участвовал в боях в каких-то горячих точках и вернулся с надломленной психикой. Его постоянно одолевали страхи, а когда его приятеля нашли через много лет бандиты, с которыми он воевал, и убили среди бела дня, началась у ее племянника мания преследования. Страхи усугубились настолько, что он напрочь потерял сон. Боялся выйти из дома. После нескольких месяцев без сна он…
В их семье было горе: сын сестры покончил с собой, и теперь отпевать его и молиться за него нельзя
Вот такое горе: правнук священника – самоубийца. Отпевать его отказались. А это для матери невыносимо. Сына потеряла и молиться о нем может только келейно.
Мы некоторое время помолчали. Потом я попытался утешить свою собеседницу:
– Теперь душевнобольных отпевают. Только нужно обстоятельно описать то, что привело к самоубийству. Если явно вражеское наваждение, то это учитывают.
– Кто учитывает? Местный священник решительно отказался отпевать.
– Так нужно обратиться к правящему архиерею. Написать письмо, объяснить ситуацию. Пойти для начала к секретарю епархии, попроситься на прием к архиерею. А может быть, после разговора с секретарем будет достаточно письма.
– Об этом мы не подумали.
– В какой епархии это произошло?
– В Тюменской.
– Давайте попробую вам помочь.
Я достал телефон и записную книжку и стал набирать номер своего тюменского приятеля – издателя и замечательного прозаика Мирослава Бакулина.
Через две минуты я диктовал ей номер телефона секретаря Тюменской епархии.
Она записала его в своей заветной тетрадке. Нужно было видеть, как преобразилось ее лицо. Оно и так было вдохновенно, пока она мысленно общалась со своей бабушкой, а тут вдруг глаза, несколько минут назад смотревшие отрешенно и задумчиво, буквально засияли.
– Как я вам благодарна. Вы нам подарили надежду. Я уверена, что архиерей разрешит его отпеть. Ведь он был болен. А какой он был любящий и внимательный сын, пока не случилась с ним эта беда! Он и в церковь ходил до армии.
Вот как вышло: не будь этой злой проводницы, безутешная мать не получила бы нужного совета и надежды!
Она стала собираться. Мы подъезжали к станции. Я попросил номер ее телефона, чтобы узнать результат разговора с владыкой, а заодно поспрашивать родственников, не осталось ли у них каких-нибудь документов о дедушке-священнике. Возможно, кто-то обращался в архивы…
Записал я ее номер на билете и долго смотрел, как она идет по платформе, глядя в небо и улыбаясь.
Удивительная женщина – внучка новомученика – все время смотрит вверх. Видно, постоянно слышит священнический возглас: «Горе имеем сердца!»
Я ехал до следующей станции, размышляя о том, что, не будь этой злобной проводницы, и мужичок бы проехал свою остановку, и мы бы не разговорились, и безутешная мать не получила бы нужного совета и надежды.
