Тема эта для меня началась спонтанным разговором с малознакомой женщиной, подругой моей подруги, – так вышло, что оказались мы втроем за одним столиком в кафе. Подруга подруги стукнула чашкой о блюдце и заговорила вдруг нервно и горячо:
– Мне Света про вас рассказывала, что вы очень верующая. А вот для меня церковь – не то, что для вас. Не то, что вон там, под золотыми куполами. Моя церковь – это другое. Я знаю очень много хороших людей. Кто-то из них православный, ходит в храм – я не против, если это человеку помогает! – а кто-то общается с Богом иначе. Кто-то вообще называет себя неверующим. Но все они очень хорошие, добрые, порядочные. И если Бог есть, то они, конечно, Его люди! Они помогают мне жить. Они и есть моя церковь! Я уверена, Богу важнее то, какой ты человек, чем то, в какую церковь ты ходишь и ходишь ли вообще!
Завидую людям, которые умеют отвечать на такие вызовы сходу… Но что-то подсказывало мне, что ответ надо найти, что мне, казалось бы, воцерковленной, ответ даже нужнее, чем этой далекой пока от Церкви женщине.
Итак, «церковь хороших людей». А кто он такой, собственно, хороший человек?
Обратите внимание, как часто мы спорим о людях, в смысле – о конкретных личностях, исторических или обычных, незнаменитых. Спорим яростно и болезненно, потому что каждый раз это действительно боль: «Уверяю тебя, Н. был прекрасным человеком, добрым, мудрым, он очень мне помог, я его очень любила…» – «А я с ним столкнулся однажды, и просто в шоке был от его поведения… А как он поступил с таким-то?.. Это, по-твоему, не предательство?! Да знаю, знаю, что о покойниках плохо не говорят…»
На самом деле ничего удивительного в этом споре об ушедшем уже человеке нет. Спорившие столкнулись с разными проявлениями одной и той же личности – личности, действительно, неординарной, вызывавшей у окружающих сильные чувства. Другой вопрос, какие. Оказывается, не только светлые. Не только прекрасным был этот… на самом деле прекрасный человек.
Кстати, я ведь и сама человек чудесный! Для некоторых моих знакомых. Например, для одной старой женщины с тяжелой судьбой. Она именно так меня и называет. Почему? Потому что я примерно раз в месяц ей звоню, раз в полгода навещаю. Для такого человека, как она, – смиренного, совершенно нетребовательного и благодарного – этого вполне достаточно. Она никогда не видела меня с другой стороны и не знает моих негативных проявлений. Не ведает, скольким людям я в свое время изрядно попортила кровь и каких дров я наломала в своей жизни. Когда я умру, обо мне тоже останется противоречивая память. Боюсь, гораздо более противоречивая, чем память об упомянутом выше Н. Плохо говорить о покойниках, действительно, не принято, и подчас только это спасает нас от посмертного земного суда. Но только нас, маленьких, а на тех, кто двигает историю, это не распространяется.
…Вот сидит человек вторые сутки в подвале со всем своим семейством, с малыми детьми и стариками, и слушает, как там, наверху, крошится под снарядами его дом. И проклинает тех, по чьей вине (с его, по крайней мере, точки зрения) это происходит. А ведь каждый из этих, условно скажем, политиков для кого-то – хороший человек! Да, ведь у каждого из них есть родные, есть друзья, есть те, кому он дорог, те, кому он в чем-то помог… и каждый из этих людей сознательно или бессознательно включает проклинаемого иными людьми политика в свое теплое сообщество, в собственную свою «церковь хороших людей».
Любому из нас можно задать вопрос: сколько в круге твоего общения людей, способных пытать, расстреливать, убивать детей и стариков, сжигать и взрывать дома вместе с жителями? И любой из нас, прикинув, ответит, что, хотя среди его знакомых есть разные, и отнюдь не только симпатичные люди, – таких все-таки нет. Значит, их вообще нет? Но вот – бунт, революция, война, геноцид, холокост. Оказывается, людей, вполне способных всё это делать, – много!.. Что же, они до рокового часа – маскировались? Нет, зачем, они просто жили среди людей, ничем, в принципе, не выделяясь; они считались вполне приемлемыми, положительными… и хорошими людьми. И не только считались, а и были хорошими – в каких-то своих проявлениях. Ведь нет человека, в котором не было бы чего-то доброго. И нет человека, в котором не жило бы зло. Отсюда – бесконечная противоречивость человеческих проявлений.
Помните светлые, добрые повести «Голубая чашка», «Чук и Гек»? Во время Гражданской войны их автор был… ладно бы просто – недобрым. Добрым на той войне и невозможно было оставаться. Он был очень жесток, он, тогда еще юнец, ошалел от крови и от безнаказанности. Потом пришло во всем своем ужасе безысходное – потому что безбожное – раскаяние. И он писал в своем дневнике: «Снились люди, которых я убивал в детстве»…
В том-то и дело: всё зло мира, все его страдания – не от горстки отъявленных, отборных негодяев, а от массы обычных людей, каждый из которых, может быть, по-своему прекрасен. И по-своему ужасен, поскольку поражен грехом – первопричиной того зла, в котором лежит мир.
Всматриваясь во многих моих друзей, коллег, я не раз замечала одно печальное явление. Искренняя, светлая вера в хороших людей, в дружбу и братство, вера, идущая от юности, от костров и гитар, от «Возьмемся за руки, друзья…» и тому подобной доброй романтики, – эта вера нередко приводит человека к тяжелому разочарованию в некогда дорогих людях и в людях вообще, к унынию и ожесточению. Изначально убежденный в том, что его друзья всегда и везде, что бы ни случилось, будут с ним, человек не может пережить их равнодушия и уж тем паче не в силах простить предательство – подлинное или, что нередко бывает, мнимое, надуманное. Разочарованный человек обрастает претензиями к окружающим, как еж иголками, только иголки обоюдоострые; он становится мнительным и чрезвычайно обидчивым. В один прекрасный день он оглядывается на собственный путь и видит лишь конфликты, катастрофы, тупики. Вроде бы и есть, сохранились какие-то друзья, вроде он с ними встречается, разливает, но какое при этом одиночество, как неутешительны пустые разговоры!.. И в семейной жизни сплошь и рядом то же самое. Такие, кажется, хорошие оба, что он, что она! А хорошую семью для своих детей создать не сумели. А ведь когда-то казалось, что «всё у нас получится», – песня даже такая была.
Так что вряд ли стоит строить себе (в том-то и дело, что одному себе) «церковь» из «хороших людей». (Некоторые, кстати, если не церковь, то по крайней мере политическую партию пытались себе из них построить. В начале 1990-х, помнится, бегал по Саратову такой взлохмаченный дедушка, кричал, что России срочно необходима «партия хороших людей», и предлагал всем в нее записываться… Но это к слову.)
От вымышленной «церкви хороших людей» обратимся всё же к Церкви подлинной. Она, заметьте, не делит людей на хороших и плохих: ей Христос не велел это делать. «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Мф. 9: 12), – так Он отвечал тем, кто возмущался Его общением с мытарями и грешниками. Церковь не называет человека хорошим, она помогает ему увидеть в себе зло – грех – и подвигает его к раскаянию. Церковь не ищет себе опоры в человеческой «хорошести». «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия» (Пс. 145: 3) – это ведь не только о добрых царях и больших начальниках! Я услышала эти слова по-новому – в непростой момент своей жизни, находясь в мучительном конфликте с одним человеком и надеясь на поддержку другого. Но не в этой надежде нужно искать для себя внутреннюю опору – вот что я поняла, услышав – в который раз! – «не надейтеся… на сыны человеческия». Человек, на которого ты рассчитываешь, может повести себя совсем не так, как тебе надо, и не потому, что он «такой-сякой», а просто потому что он – человек. И ты провалишься в отчаяние, если ты рассчитывала только на него, не помня о Боге; если ты внутренне принимала только один вариант развития событий, не доверяя Богу выбора. Кто-то уже подумал, что текст написан усталым человеком, разучившимся или боящимся любить и доверять. Однако я надеюсь, что это не так, и далее мне хотелось бы сказать кое-что о любви. А что о ней говорить, недоумевает иной читатель, разве не всё о ней уже сказано? Но в том-то и ловушка, что теоретически мы все это знаем, помним, читали:
«По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13: 35);
«сие заповедаю вам, да любите друг друга» (Ин. 15: 17);
«если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга» (1 Ин. 4: 11)…
Наконец, знаменитое – «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая…» (1 Кор. 13: 1).
Но почему так часто всё это скользит по поверхности нашего сознания… и остается для нас теорией? Почему столько людей страдает от недостатка любви – даже в церковной среде? Почему в этой среде, в клире, на церковной работе столь часты конфликты, а иногда целые войны разгораются? Почему так трудно складывается или вообще не складывается подчас приходская община – каждый как смотрел, так и смотрит в свою сторону?
Не потому ли, что, придя в Церковь Христову, мы сознательно или бессознательно продолжаем строить для себя «церковь хороших людей» и надеяться на сыны человеческия?
По-человечески это так понятно! Многие приходят в Церковь, устав от внутреннего одиночества; многие надеются обрести в ней наконец-то ту среду, то сообщество людей, которого втайне жаждала душа долгие годы. Мы живые люди, мы тянемся к теплу и боимся обжигающего холода: мы нуждаемся в поддержке и страдаем от всякого подавления. Мы ранимы, и это характерная для большинства из нас черта – ранимый человек придет в Церковь скорее, чем «толстокожий». Мы встречаем в Церкви – да хотя бы на своем приходе – разных людей; мы теоретически знаем, что всё это наши братья и сестры во Христе, более того, мы стараемся ко всем относиться, насколько можно, хорошо. Но любим-то мы не всех, а лишь тех… с кем нам хорошо. Кто нам близок, кто нас согревает, поддерживает. То есть тех самых хороших людей, теплом и поддержкой которых утешаемся… более, чем верой, да. Это бессознательно, это на уровне чувствований, глубже сознания, но это очень часто на поверку – так. И не потому ли мы готовы впасть в отчаяние от столкновений с тем, что нас не поддерживает, не согревает, а совершенно напротив? «В Церкви – и такое, почему?.. Ведь я пришел сюда, чтобы спастись…» От чего? От человеческого зла или от собственного греха? Хорошо, если мы вовремя зададим себе этот вопрос.
Своего рода испытанием для меня стали слова одной из молитв после чтения Псалтири: «Помяни, Господи, всех, призывающих имя Твое во истине, помяни всех, блага или сопротивная нам хотящих: вси бо человецы есмы и всуе всяк человек». Произнося их, я понимала, что должна помолиться сейчас – и за того священника, который – то ли от усталости, то ли просто от нехватки любви к людям – был груб и раздражителен со мною во время одной из первых моих исповедей; и за ту ревностную прихожанку, от которой мне так досталось за ношение брюк, не в храме, подчеркиваю, а в остальной жизни; и за того молодого диакона, который совсем уж без всякой вины моей мне нахамил… Я должна помолиться о них не сквозь зубы, как говорится, а именно от всего сердца, потому что они – поминают имя Его во истине, они сделали этот выбор, стали православными христианами. Да, их взгляды в частностях могут расходиться с моими; да, я могу когда-то пострадать от их греховности; но что от этого меняется в главном? И что в этом удивительного? – все бо человецы… К тому же, кто знает – может быть, завтра они пострадают от моей греховности или моих заблуждений…
Слова святого праведного Иоанна Кронштадтского: «Нелюбовь, вражда и ненависть не должны быть и известны между христианами даже по имени. Разве может быть нелюбовь между христианами?..» – трогают каждого, но их можно повторять с обидой на других, «не обеспечивших» нам любви, а можно обратить, как упрек, к себе самому: почему ты сам не можешь любить того, кто хочет тебе сопротивного, а любишь лишь хотящего блага?
Наверное, мы не находим в себе сил перешагнуть свою человеческую немощь и хотя бы попытаться перестроить свое отношение к окружающим нас в Церкви людям. Иначе говоря – выйти из своей «церкви хороших людей» в Церковь Христову. Начать учиться любить людей так, как Он любит всех нас: не за то, что «хорошие», а за то, что Им сотворены и на Его зов откликнулись. Любить человека, не рассчитывая на то, что этот человек будет всегда и во всем для нас хорошим, быть готовым претерпеть от его грехов или его заблуждений – потому как сами и грешны, и заблуждениям и всяческим перекосам подвержены: «…даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего».
Парадокс в том, что вышеописанный синдром разочарования в человечестве не грозит тому, у кого есть трезвое понимание человеческой греховности. Такой человек всегда готов с нею столкнуться, и эта готовность не имеет ничего общего с недоверчивостью, подозрительностью, мнительностью, ожесточенностью сердца. Напротив – христианская трезвость приводит человека к любви. Почему? Потому, что он сострадает всякому грешнику как грешник; и потому, что, только сталкиваясь с человеческим грехом, злом, мы открываем в себе способность любить. Но вряд ли у нас получится это без Христа.
Та моя собеседница в кафе, подруга подруги, – она ведь, сама того не ведая, перекликнулась с Виктором Франклом, знаменитым австрийским психиатром и психотерапевтом, прошедшим через нацистские концлагеря и затем разработавшим идею о спасении человека смыслом существования. Франкл тоже не отвергал религии, он относился к ней, можно сказать, одобрительно, однако считал, что «Богу, если Он есть, важнее то, какой вы человек, нежели то, верите вы в Него или нет». Но при таком подходе Бога от человека отделяет пропасть: человек становится «хорошим» сам, без Него, а Богу безразлично, любит ли Его человек. Давайте просто сравним это с евангельским: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15: 5). Если мы это принимаем, мы чувствуем струящуюся в наших духовных жилах живую влагу и понимаем, что течет она «в жизнь вечную» (Ин. 4: 14). Ненадежное, преходящее тепло «церкви хороших людей» вряд ли нам ее заменит.
Марина Бирюкова
pravoslavie.ru
