Как относиться к травле ребенка в школе? Можно ли решить эту проблему и как? Историю из жизни рассказывает Илья Аронович Забежинский.
Мальчика бьют в школе. Ему десять лет.
Начался пятый класс. За спиной начальная школа. В прошлом уже осталась первая тоталитарная учительница, которая держала их всех за одну большую шкирку. В настоящем — новая для них взрослая гимназия. Молоденькая классная руководительница. Широкие коридоры. Свобода.
Мальчику десять лет. Он пошел в школу, когда ему было шесть с половиной. Те три мальчика, которые его бьют — его одноклассники. Так получилось, что они пошли в школу почти в восемь. Сейчас им больше одиннадцати.
Что-то такое смутное начало происходить в их жизни. Не только старая тоталитарная учительница виновата. Не только молодая новая классная. Не только свобода. Что-то на двенадцатом году жизни начало переменяться уже внутри.
Захотелось сочно так и свободно начать материться. Захотелось внимание привлечь окружающих. Захотелось показать всем, а вон он я какой. Захотелось силушку свою явить — эх, расступитесь! И остроумным тоже прослыть — вона, как смешно.
А мальчик, которого бьют — он самый маленький в классе. Растет почему-то медленно. А тот из тройки, который его бьет — он его на две головы выше. Ну, на полторы-то это уж точно.
Ну, а тот мальчик, которого бьют и который самый маленький — он, кстати, совершенно неспортивный. Тюфячок такой. Пухленький. Косолапенький. Не любит спорта. Но любит умные ученые разговоры. Кино умное. Книжки такие, чтобы порассуждать потом. Так бывает…
Тут надо добавить еще, что мальчик этот ходит в Церковь, верит в Бога и о Боге тоже частенько любит порассуждать.
Так вот этот, который пухленький и который в Бога верит, он сначала с интересом в пятый класс-то пошел. Сначала с интересом. А теперь, через две недели, чего-то ему расхотелось туда ходить. Сначала он терпел эти первые ростки свободы. Все думал, что из учителей кто-нибудь заметит, как его бьют. Ну, привык к прежней тоталитарной учительнице. Привык, что все под контролем. Но тут не то. Тут в средней школе — взрослая жизнь. Кому ты нужен? Кто там смотрит, бьют тебя в настоящий момент или нет?
В общем, он, этот, которого бьют, не выдержал и родителям все рассказал, что происходит.
Что, вот три дня назад тот мальчик, что выше на полторы головы, толкал его на шкафчики в раздевалке. И двое других помогали. Такая игра в живой мячик. А класс стоял и веселился. А чего ж не веселиться, когда один — выше на полторы головы — при поддержке других пониже толкает на шкафчики самого маленького. Весело.
А вот позавчера тот, который самый высокий, собрал одноклассников в коридоре на перемене и они с двумя другими, пониже, стали того, маленького, головой об стену бить. Берут вот так руками за голову и стучат этой головой по стене. Ну, это было тоже чрезвычайно весело. Отчего ж не посмеяться? Нет, ну, правда же, отчего?
Да. А вот вчера они этому, самому маленькому, подножку поставили в коридоре, когда он на урок торопился. А он смачно так прокатился по натертому паркету и тушканчиком таким растянулся в окружении радостных одноклассников. А эти трое подошли к нему, сняли портфель и высыпали содержимое посреди коридора. И все опять веселились. Ну, как тут не веселиться.
И все это с матом. С таким сочным матом. Да и как без мата. Гимназия-то Петербуржская! Славная Гимназия! Гимназии уже 200 лет с лишком. И традиции в ней гимназические очень сильны. Чрезвычайно. И даже премию Гимназии дали несколько лет назад: За гуманизацию образования. Во как!
Ну, а он, этот мальчик, которого бьют, он про гуманизацию ничего вообще не знал. Он просто поднялся, значит, с пола. Штаны, только-только к 1 сентября купленные, отряхнул. Поползал враскоряку, учебники рассыпанные собрал. И от полной, так сказать безнадеги, пошел и пожаловался дежурному учителю.
— Вот, мол, эти меня бьют. И портфель рассыпали. Помогите!
А учительница — она очень внимательно на него посмотрела так и сказала:
— Да-да.
Вот так она очень внимательно сказала:
— Да-да…
Но тут звонок прозвенел. Что делать? Ну, она и говорит:
— Беги в класс.
И сама побежала готовиться к собственному уроку. У нее, в конце концов, собственный урок есть. Это правда.
А мальчик, которого бьют, поплелся к себе в класс.
Ну, а в классе что? В классе — ничего хорошего. Те трое, которые увидали, что тот, маленький, пошел на них жаловаться, они, когда он в класс зашел, закричали:
— А-а-а! Ябеда! Баба!
Ну и объявили ему, разумеется, тут же на весь класс бойкот. Ну, и все тут же радостно так закричали:
— Бойкот тебе! Ябеда! Баба!
А когда урок начался. А маленький этот, он на самой первой парте сидит, по центру — он же самый маленький. Так вот во время урока они этот свой бойкот начали активно приводить в действие. Начали его из трубочек кусочками резинки обстреливать с задней парты. Ну, это, как водится. Это ж такая обычная вещь — стреляться резинкой. Кто сам не стрелялся?
А мальчик этот — он опять учительнице решил пожаловаться. Потому что ему неприятно было, когда в затылок, в уши и за шиворот эти кусочки летят. Он руку поднял и пожаловался.
Ну, и учительница сказала:
— А вот я тех, кто стреляется, заставлю после урока класс убирать.
Но не стала разбираться, кто это стрелялся из трубочки. Потому что некогда. И добавила:
— Хорошо-хорошо, давайте не будем отвлекаться. Я прошу всех быть внимательными.
Ну, это понятно, почему она так сказала. Потому что, материала очень много нового. Программа очень сложная. Можно не успеть. Потому что Гимназия очень сильная. Очень. Материала действительно, много. Тут не до резинок каких-то.
Ну, вот так урок прошел. А потом, на перемене, учительница говорит маленькому этому мальчику:
— Ой, а что ж это вокруг тебя столько мусора? — вот так говорит, — Резинки какие-то валяются. Ну-ка быстренько приберись.
Ну, он чего? Он прибрался, разумеется. Он-то понимает учительницу, кто еще приберется?
Да. Ну, вот так. Ничего нового, собственно, мы в этой истории, дорогой читатель, не обнаруживаем. Совершенно ничего нового. Потому что, во-первых, книжку «Чучело» мы все читали в детстве. И маленькой Кристине Орбакайте в кино сопереживали тоже.
Ну, а во-вторых, потому что сами все в школе учились. Ну и бывали, естественно, не только среди гонимых. Но возможно, и среди гонителей. И уже совсем наверняка, среди тех, которые просто вокруг смеются. Или мимо проходят. Вот так.
Ну, а дома родители этого не самого взрослого в своем классе мальчика историю его злоключений выслушали, конечно, с содроганием. С содроганием — не то слово. Посадили его на коленки к себе. И прижали. И погладили. И попытались утешить. А только мальчик им говорит:
— Я не понимаю, что вы можете сделать в такой ситуации. Я не понимаю. Я думаю, что это будет теперь так всегда. Потому что папа же не пойдет и не побьет их. А учителям — наплевать.
Ну, мальчик, видите, склонен к обобщениям.
А родители не склонны. Им, родителям, надо что-то срочно делать, чтобы сына своего защитить, что ли. Потому что в одночасье его сильным и смелым не сделаешь. И любить спорт больше книжек и умных разговоров за пару дней не научишь.
И вот родители стали рассуждать, что же, мол, делать. Ну, и результатом этих рассуждений стали, как папа их назвал, три пути.
Папа там такой, знаете, любит порассуждать и чего-нибудь попридумывать. И вот он про эти три пути придумал. И вот чего у него получилось.
Первый путь папа назвал «пацанский».
Второй путь «законный».
А про третий пока промолчал. Хотел сразу сказать, да рукой махнул. Попробуем, говорит, сначала первые два.
Вам, может, будет интересно про эти три пути? Если интересно, давайте посмотрим.
Итак, пацанский путь.
Папа сам рос в ленинградском дворе. И папу тоже в детстве били. И папа знает, что поскольку, во-первых, трое на одного. Во-вторых, даже если один на один, то этот, который на полторы головы, все равно сильнее, и с ним в обычной драке не справиться. То выход один. Взять большую железную какую-нибудь штуковину и пере… пере… — папа долго искал нужное слово — и, в общем долбануть так, чтобы впредь неповадно было. Во как.
Надо сказать, что в семье этот метод был уже однажды опробован. Лет этак десять-двенадцать назад, когда в подобную ситуацию попал старший сын, то есть его били в старшей группе детского сада более взрослые мальчишки. Папа тогда посоветовал ему взять на прогулку в садике большую красную железную лопатку и вот также пере…, в общем, долбануть самого главного из них. Что, в принципе и было на следующий день старшим сыном осуществлено. Плохой мальчик умылся кровью. Честь семейная была восстановлена. Был, правда, трудный разговор с заведующей. Но сына никто больше не трогал.
Этот вот пацанский путь папа даже обсудил с несколькими своими знакомыми священниками. И двое из них, надо отдать им должное, признали его единственно возможным.
— Надо бить, — сказали отцы, — только бить. Иначе ничего не поможет.
Отцы, в общем, оказались настоящими пацанами.
Второй путь — «законный».
Надо понимать, что законный путь — он совершенно не пацанский. Вот совершенно. Пацанский путь — это когда пацаны с пацанами разбираются. А вот законный — это когда кто-то отказывается быть пацаном и обращается за помощью к представителям закона, к тем, кто законы устанавливает и за их соблюдением следит. То есть к взрослым.
У нас, знаете, в обществе вообще недоверие и, даже я бы сказал, колоссальное презрение существует к этому законному пути. У нас, которые учительнице жалуются, так их ябедами называют. В смысле, доносчиками. У нас такие действия в народе именуются «настучать», «стукнуть», «стукануть».
Это ж практически, как на зоне. Как блатные и суки. Блатные контактов с начальством не признают. А если призвал начальство для решения вопроса — все, ты сука. Ссучился, значит.
Ну, вот и здесь так, в обычной гимназической жизни. Взрослые призываются на помощь слабейшей стороной. И пацаны его после этого за человека не признают. Он теперь, который к взрослым обратился, по пацанским законам тоже навроде суки. Или стукача. Ну, и бойкот ему.
Но родителям мальчика что делать? Им надо, чтобы ребенка ихнего не били. У них одна забота. И что им теперь? Только на варианте с большой железной красной лопаткой останавливаться? Ну, они и не хотят так себя ограничивать, ну и наметили себе путь «юридический» тоже, «непацанский». Вот так наметили:
Пункт первый.
Папа звонит классной руководительнице и общается с ней по следующему плану:
— Сначала папа рассказывает о сложившейся ситуации и просит помочь.
— Если это не помогает, папа настоятельно просит помочь.
— Когда и это не помогает, папа обещает пойти к директору.
Пункт второй.
Папа звонит директору и общается с ней по следующему плану:
— Сначала папа рассказывает о сложившейся ситуации и просит помочь.
— Если это не помогает, папа настоятельно просит помочь.
— Когда и это не помогает, папа обещает пойти в Комитет по Образованию и в Прокуратуру.
Пункт третий.
Параллельно мама звонит родителям трех неблагонадежных мальчиков.
— Сначала мама рассказывает о сложившейся ситуации и просит помочь.
— Если это не помогает, мама настоятельно просит помочь.
— Когда и это не помогает, мама обещает пойти в Детскую комнату милиции и органы опеки.
Параллельно с такими активными действиями родителей, сам мальчик по каждому поводу совершаемого над ним насилия должен незамедлительно сообщать обо всем классному руководителю, дежурным учителям или даже самому директору.
Опыт, кстати, предыдущих четырех лет обучения показал, что все эти разговоры и задушевные просьбы не дают вообще никакого эффекта. Ну, вообще никакого. Посидели, поговорили, результат — ноль. Посидели, поговорили настойчиво. Результат — опять ноль. Единственное, что работает — это поход в Прокуратуру. Вот это — да. Вот это эффективно.
Папа, конечно же, и по второму, «юридическому», пути посоветовался со знакомыми священниками. И в осуществлении этого пути нашел значительно больше союзников. Значительно больше. И насчет прокуратуры они тоже согласились.
Сразу скажем, что при оценке обоих путей мама, по свойственной ей природной мягкости, разумеется, склонялась больше к пути «юридическому. В то время как путь „пацанский“ казался папе значительно более реалистичным.
Что мы будем делать, рассуждал папа, если учительница и директор не смогут физически все время контролировать ситуацию вокруг нашего мальчика?
А что мы будем делать, когда родители этих трех замечательных отроков в ответ на наши сетования или даже дальнейшие посулы отнесутся к ним с полным недоверием? Или даже с обидой? Если в ответ мы услышим:
— Да мой зайчик не мог такого сделать! Да это ваш безобразный нытик сам растянулся посреди коридора и сам же свои же учебники рассыпал! Да и об стенку он бился головой сам, а потом свалил все на нашего котеночка!
Чрезвычайно вероятный вариант развития событий. Чрезвычайно!
Ну, и последнее.
Что мы будем делать, когда учительница и директор, выслушав родителей обеих сторон, рассудят, что это просто все какая-то склока? Обычная детская склока, переросшая в такую же склоку, но уже родительскую.
Неужто и правда в Прокуратуру идти?
Мама сидела на кухне. Пила чай с лимоном и мятой. А папа грузно расхаживал по квартире. Чесал в затылке. Губами шевелил.
А мальчик, умывшись и надев пижаму, подошел к ним сказать „Спокойной ночи“. И, слегка наморщив нос, добавил:
— Да ладно. Не парьтесь. Все равно ничего не изменится.
Прошло несколько дней.
За это время мама успела позвонить тем, другим трем мамам. Была выслушана вежливо. Но выслушана, да и только.
Мамы мальчиков поменьше выслушали с вниманием и обещали поговорить со своими детками. Как уж они говорили, а только битье в школе продолжилось.
А вот мама мальчика, который на полторы головы, так та вот то самое про котеночка как раз и выдала, как и прогнозировалось:
— Мол, если б ваш нытик сам не задирался, так и наш бы его пальцем не тронул. А что он дерется, так этого не может быть. Во как.
Папа за это время успел созвониться и переговорить с учительницей. И даже с директором. И не только созвониться, но даже и встретиться.
— Да-да, — сказали слегка озабоченно учительница и директор, — Да-да, — сказали они в разное время и в разных местах, но одними словами, — Мы пригласим психолога, — подтвердили они свою решимость к решительным действиям совершенно независимо друг от друга.
— Да, кто же такой тогда теперь педагог? — думал по пути домой папа, — Кто же такой тогда учитель? — сокрушался папа, качая головой.
— Или они что? Или они разучились совершенно? Которые молодые — те недоучились, и учиться им уже не у кого? А которые старые и опытные — так те, кто ушел в выдающиеся администраторы, а кто сосредоточился на преподаваемом предмете и только на нем? Так что ли?
Школа, она теперь что, оперирует только категориями хороший ремонт, новые компьютеры, красивые учебники, экспериментальные программы и много-много-много информации? А ну да, еще почетные гости в президиуме и радость по введенной, наконец, школьной форме? И все?
Она вообще наша школа перестает рассуждать о Добре и Зле? Перестает определять поступки своих детей, как хорошие или дурные? Она что теперь не учит их, какими должны быть отношения в паре „слабый — сильный“? И тому, что в этой паре должен бы появиться третий, который заступится перед сильным за слабого? Она не учит их дружбе? Такое старое корявое слово, как взаимовыручка, что, больше не употребляется в школьных классах? » Сам погибай, а товарища выручай» — эта фраза неужели больше не звучит?
— А может, они и раньше ничего этого не умели? — подумал вдруг папа, — Может, и раньше это была или болтовня, или стрельба из пушки по воробьям? Никто никого не исправлял, даже если хотел? И никто, если сам не хотел, никак не исправлялся?
— Елки-палки! Это же миф! — папа остановился посреди улицы — Это же миф! Школа — это большой такой, еще тлеющий в головах советский миф!
— Ну ты кретин, — хлопал себя папа по лбу, — Ну ты жертва иллюзий, — укорял он себя, возвращаясь домой.
Дома папа сделал следующее. Он немного порылся в компьютере. Извлек из него на экран некоторый текст и позвал к себе младшего сына.
— Чем занимаешься?
— Да вот закончил уроки. Теперь сижу и думаю, чтобы такого сделать, чтобы вмазать этим гадам так, чтобы они почувствовали и отстали.
— Понятно, — сказал папа, — Не хочешь почитать? Вот тут есть кое-что для тебя интересное, — и показал ему на компьютер.
На экране был вот такой текст:
«Когда мальчику Иисусу было пять лет, Он играл у брода через ручей, и собрал в лужицы протекавшую воду…
…сын Анны книжника… взял лозу и разбрызгал ею воду, которую Иисус собрал. Когда увидел Иисус, что тот сделал, Он разгневался и сказал ему: Ты, негодный, безбожный глупец, какой вред причинили тебе лужицы и вода? Смотри, теперь ты высохнешь, как дерево, и не будет у тебя ни листьев, ни корней, ни плодов. И тотчас мальчик тот высох весь, а Иисус ушел…
После этого Он (Иисус) снова шел через поселение, и мальчик подбежал и толкнул Его в плечо. Иисус рассердился и сказал ему: ты никуда не пойдешь дальше, и ребенок тотчас упал и умер. …И родители умершего ребенка пришли к Иосифу и корили его, говоря: Раз у тебя такой сын, ты не можешь жить с нами или научи Его благословлять, а не проклинать, ибо дети наши гибнут.
И Иосиф позвал мальчика и бранил Его, говоря, зачем Ты делаешь то, из-за чего люди страдают и возненавидят нас и будут преследовать нас? И Иисус сказал: Я знаю, ты говоришь не свои слова, но ради тебя Я буду молчать, но они должны понести наказание. И тотчас обвинявшие Его ослепли…»
Апокрифическое «Евангелие детства от Фомы»
Мальчик внимательно прочитал текст и ответил так:
— У меня, папа, два вопроса. Во-первых, что это за бред? А во-вторых, что значит «апокрифическое»?
— Ну, «апокрифический» в современном понимании значит «неподлинный», «подложный». Ты можешь понять, почему Церковь не могла признать апокрифические евангелия, как подлинные.
— Я понимаю. Потому что здесь описана полная чушь.
— А почему тебе кажется, что это чушь?
— Да ты что? Не мог Иисус так себя вести.
— Почему ты так думаешь?
— Ну, все, что ты читал мне из Евангелия и рассказывал, говорит об обратном. Христос не мог так поступать. Он же не такой?
Мальчик вопросительно посмотрел на папу.
Папа теребил бороду и покачивал головой.
— Знаешь что, сынок, я вот о чем хотел тебя спросить в связи со всей этой гнилой ситуацией у тебя в школе. Как ты думаешь, Христос в детстве дрался с мальчишками?
— ?
— Ну, вот смотри. Он рос в маленьком южном городке, по сути, в деревне. У Него были соседи. У соседей были дети, его ровесники. Они проводили время на улицах, на каких-то площадках, пустырях. Возможно, в том городке в синагоге их учили читать и писать. Значит, Иисус тоже ходил с ними в эту школу. Они могли гулять, играть вместе. У них могли возникать ссоры, какие-то разборки. Как ты думаешь, если взрослого Иисуса не любила некоторая часть его современников, и всячески желала его убить, не могло ли и в детстве складываться так, что кто-то у Него что-нибудь отбирал, толкал Его, или мог даже побить? В общем, так. Как ты думаешь, когда Иисуса обижали в детстве, как Он реагировал?
— Ну, уж во всяком случае, не так, как в этом якобы евангелии, которое я сейчас читал.
— Хорошо, — сказал вдруг папа, — а теперь ответь-ка мне на другой вопрос. Хотел бы ты обладать вот такой же чудодейственной силой, которой обладал мальчик из этого лже-евангелия?
— Конечно хотел бы. Здорово было бы!
А что бы ты сделал тогда?
— Как что? Наказал бы их как следует. Чтобы не дрались больше.
— Понятно, — продолжал теребить папа бороду, поднимая глаза на сына,-То есть ты бы хотел поступить так, как Иисус Христос, по твоему разумению, никогда бы не поступил? Так что ли?
— Папа, — засмеялся мальчик, — Это что, ловушка?
— Нет, — усмехнулся папа в ответ. — Просто ты на собственном примере видишь две вещи. Во-первых, мы совершенно точно понимаем, как в той или иной ситуации поступил бы Христос. Тут нам не отвертеться. С другой стороны, нам совершенно не хочется поступать, как Он. Ты заметил?
— А разве мы можем поступать, как Он? Разве человеку это возможно?
— А кому же Он говорит: «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»? Когда мы так поступали последний раз? Скажи, когда? Мы живем так, будто эти слова обращены не к нам.
Господь не говорит нам, распили свой крест на кусочки и выброси его в канаву. Он говорит, возьми его и следуй за Мной. Давай, взваливай на плечи и тащи! А мы все время пытаемся устранить любые трудности, которые встречаются нам на пути. Господь посылает нам испытания. Господь посылает нам новый и новый крест. А мы всякий раз спихиваем его с дороги и пытаемся продолжить путешествие налегке.
Мы объявляем войну людям, которые приносят нам, как нам кажется, невыносимые скорби. И какая разница, война эта юридическая или пацанская. Какая разница?
Мы забываем о том, что эти люди, грубые, злобные, подчас бессердечные, которые бьют, презирают и унижают нас — они тоже наши ближние. И нам их тоже любить нужно. Мы не думаем о том, что грубыми и бессердечными они стали лишь по одной простой причине. Потому что нигде им до сих пор не открылся Свет Христов.
Так может быть, нас с тобой и послал Господь им навстречу, чтобы этот Свет им и открылся? Вот мы жалуемся все время, что вокруг нас мало христиан. А разве нас не для того послал Господь к людям, чтобы, встретившись с нами, люди увидели в нас Христа и тоже захотели бы стать христианами?
«Вот я посылаю вас, как овец среди волков», — так Он говорит. Как овец, сынок, понимаешь? Не как волков среди других волков. Люди смотрят на нас и не понимают, чем же мы от них отличаемся? Да ничем. Мы такие же волки.
А ведь это все возможно. Возможно быть такими, как Он.
Посмотри на первых христианских мучеников. Посмотри. Ведь их убивали тысячами. А люди, наблюдавшие за этим, сами становились христианами. Потому что видели в их добровольном страдании, в их добровольном восхождении на крест, Свет Христов.
Вот посмотри, не такая давняя история. Вот Серафим Саровский. Жил в скиту. Молился на камне. Ел траву. Ни с кем не общался. Только с Богом общался. И тут напали на него разбойники. Да такие же разбойники, как твои одноклассники — крестьяне из соседнего села. А он, когда они только готовились напасть на него, стоял с топором в руках. Да и сам батюшка Серафим был высокого роста. Крепкий. Мог дать отпор им. Но он отложил топор и стал молиться. А они набросились и избили его. Деньги искали. Да ничего не нашли. Откуда там могли быть деньги? Тогда ударили его топором этим по голове, оттоптали ему ребра, сломали позвоночник. Чуть не убили.
Едва-едва живой дополз он до монастыря. Но выжил. С тех пор до конца дней своих ходил сгорбленный. Видел на иконе? Вот это после того случая. Когда следователь к нему приходил, хотел, чтоб он показания дал, батюшка не назвал, кто это сделал. А когда поймали их, крестьян этих, то батюшка потребовал, чтобы отпустили. Угрожал даже уйти из монастыря, если их не отпустят. И они, эти разбойники, потом к нему в келью приходили, просили прощения и благодарили.
Это вот такая история, сын. И он, батюшка Серафим, Царствия Божия достиг. И они, эти разбойники, смогли встретить в своей жизни настоящую святость, и к покаянию пришли. Вот так.
Или вот еще ближе к нам. Сразу после революции. Красноармейцы вывели расстреливать в Киеве митрополита Владимира. И он один, беззащитный, стоял перед ними. Он не кричал. Не звал на помощь. Не проклинал их. Он, как Христос, благословлял их, мучителей своих. И молился о них, о своих убийцах, словами Христа. «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят!»
Вот такая жизнь бывает. Вот такой путь.
В общем, так, сынок. Я тебя ни к чему не призываю. Я бы, может, и призывал, если бы сам так жил. Если бы сам от предлагаемого мне Богом креста всю свою жизнь не отказывался и не пытался жизнь себе облегчить.
Но мы, сынок, не можем сказать, что мы не знаем про этот, третий Путь. Мы не можем сказать, будто мы не знаем, что только он верный.
Такая история.
И здесь автор должен высказать одно замечание и несколько соображений.
Сначала замечание.
Прежде всего, нужно подтвердить, что это история из реальной жизни. Автор очень хорошо и много лет знаком и с самим мальчиком, и с мамой и уж, тем более, с его папой. История эта происходила в действительности. И, что, наверное, самое неприятное, происходит до сих пор. Мальчика по-прежнему бьют. И бьют уже не первую неделю. Школа безмолвствует. Папа с мамой мечутся между всеми тремя путями — от железной лопатки и до креста, и даже мама все более склоняется все-таки к лопатке.
Ну, а соображения у автора такие.
Соображение первое.
Про школу как институт, формирующий мировоззрение Добра, и как среду, закладывающую нравственные основы в души наших детей, следует забыть.
Скажите, как она это может делать?
Проводить встречи Доброты вместо пионерских сборов и комсомольских собраний?
Наша интеллигенция все еще питает иллюзии в отношении уроков литературы?
Ну, во-первых, их осталось только два урока в неделю, этой самой литературы.
Во-вторых, толковые и сердобольные учителя предпочитают на уроках литературы просто читать детям классику вслух (это наш опыт из 10–11 классов). Потому что глупо обсуждать на уроке хоть что то, когда никто ничего не читал. А никто ничего и не читает.
Да и вообще никакого авторитета у литературы, как у нравственно формирующей дисциплины, не осталось не только в глазах школьников. Но и в глазах самих взрослых. Дети, посмотрев американскую Анну Каренину, пишут в социальных сетях «Аня, дура, жизнь прекрасна!» А учителя и сами давно уже не уверены, что стоило из-за такой ерунды бросаться под поезд.
Ее нету больше, нашей школы как Школы, как организма, в котором некая Главная Человеческая Идея струилась бы по кровеносным сосудам каждого ее члена, каждой ее клеточки и объединяла их.
До революции понятно. До революции — это была христианская идея со всеми организационными издержками, свойственными синодальному периоду. Но понятия о Добре и Зле в ней были христианские.
В советские времена это была коммунистическая идея, вобравшая в себя некоторые нравственные установки, оставшиеся от христианства.
Сейчас идеи нет. Сейчас пустота. Сейчас в школе такой же нравственный бульон, состоящий из свободно блуждающих по нему молекул, как и вне школы. Каждый в той или иной мере занят собой. А кем еще? Конечно же, собой.
Превосходство общественного над личным? Что-что? О чем вы?
Вот молекула побольше — это учитель. Вот поменьше — это ученики.
Представления учителя о добре и зле тоже какие-то собственные, какие-то доморощенные. Как и у всех остальных людей вне школы. Кто постарше — из советских времен, да из книжек. Кто помоложе — уж даже и не знаю откуда. В головах — разброд и шатание. Проведи анкетирование всех ста пятидесяти учителей какой-нибудь действительно старой Санкт-Петербургской Гимназии, и получишь сто пятьдесят различных мнений по главнейшим нравственным вопросам. От вопросов о добре и зле до вопросов о смысле жизни.
Ну, и слава Богу, что они не пихают эти свои доморощенные идеи в головы наших детей? Может, и так.
Нет больше старых петербуржских гимназий. Стены старые. Но стены мало что определяют.
И немудрено, что замечательные наши педагоги, сами находясь в полной неуверенности, переквалифицируются кто в прекрасные администраторы и организаторы, кто в лекторы-предметники. Да-да, просто лекторы. Они становятся кем угодно, только не теми, кого мы привыкли называть Педагогами, не теми, кто, действительно, является вожатыми своих учеников. Как это, собственно, и переводится с греческого.
Соображение второе, возможно, самое важное.
Мы, христиане, относимся к своей вере очень часто как к томику любимых стихов, который носим на всякий случай с собой в заднем кармане джинсов. Почитали на досуге. Или достали в транспорте. С друзьями поделились. Убрали обратно, в задний карман. Жизнь сама по себе. А стихи сами по себе. Друг на друга не влияют.
Вот этот папа, про которого я решился рассказать, и сын его, они попытались попробовать отнестись к словам Христа о любви к врагам и о спасении через крест как к единственному возможному для них руководству к действию. Как к единственной схеме, по которой может развиваться их жизнь. Как к единственно верному Пути из всех и всяческих возможных путей.
Единственный возможный путь любить ближнего — это любить ближнего.
Единственный возможный способ молиться за обижающих — это молиться за обижающих.
Единственная возможность не бросить креста и последовать за Христом — это все же не бросить креста и, как бы ни было тяжко, последовать за Христом.
Все. Нету других путей. Нету.
Я не знаю, получится ли что-нибудь из этой затеи у папы и его мальчика. Не знаю.
Вижу только, что они пытаются быть честными с самими собой и Богом.
Также верю, что когда рука у них все же потянется к большой красной железной лопатке, они найдут в себе силы попросить у Бога помочь им не делать этого.
pravmir.ru
