Стремление к общинной жизни — не самоцель

— Владыка, сегодня в жизнь Русской Церкви возвращаются понятия «приход» и «община», которые в течение всего ХХ века буквально вытравлялись из церковной жизни. Дореволюционные традиции Русской Церкви в этой сфере практически полностью утрачены. Поэтому возникает много вопросов: что делать, какие шаги предпринимать для возрождения полноценной общинной жизни?

— Я бы не сказал, что традиции церковной приходской жизни утрачены полностью. Да, какие-то вещи утрачены, и о них даже не стоит вспоминать. Какие-то не могут быть восстановлены просто потому, что мы живем в совершенно других условиях. То, что сегодня слова «община» и «приход» вновь наполняются реальным содержанием, — это очень хорошо. Но здесь действительно возникает множество вопросов, ведь сколько людей, радеющих об общинной жизни, столько и представлений о том, какой она должна быть.

— Есть ли разница между понятиями «община» и «приход»?

— Чаще всего они употребляются как синонимы. И под словом «приход», и под словом «община» подразумевается евхаристическое собрание членов Церкви, которые объединены вокруг того или иного храма. Приход — это еще и юридическое понятие, обозначающее первичную структурную единицу в Гражданском Уставе Русской Православной Церкви.

— Пожалуй, 1990‑е годы — время расцвета и становления многих известных и доныне существующих московских общин. Были ли Вы знакомы с их деятельностью?

— Прежде всего, скажу, что в середине 1980‑х я пришел в Троице-Сергиеву Лавру, и этот монастырский опыт остался со мной на всю жизнь. Конечно, монастырь — не приходская община, но, на мой взгляд, наиболее глубокая и правильная общинная жизнь складывается как раз в благоустроенном монастыре. Ну а в Москве в 1990‑е годы общины складывались практически у каждой возрожденной святыни (ведь тогда в основном не строили новые, а восстанавливали возвращенные Церкви храмы и монастыри). Москва и сегодня остается местом, где наиболее развита приходская жизнь и где больше всего крепких церковных общин.

Я был знаком с деятельностью известных московских священников. Например, община отца Димитрия Смирнова тогда была в начале своего пути, и значительная его часть проходила на моих глазах. Сретенский монастырь — помимо того, что он является одним из наиболее внутренне благоустроенных монастырей, это один из самых больших московских приходов с ярко выраженной общинной жизнью. Община отца Артемия Владимирова, община храма святителя Николая в Кузнецах… Церковная жизнь Москвы была тогда очень интересной. Мы общались, были близки друг другу, интересовались тем, как идет жизнь в других московских храмах.

— Мне кажется, важно сказать еще об одной общине, которая сложилась вокруг восстанавливающегося московского подворья Троице-Сергиевой Лавры. Когда Вы поняли, что люди объединяются, что приход сложился?

— Знаете, я не ставил перед собой задачу создать общину в том смысле, о котором сейчас так много говорят. Я просто жил и делал то, что считал нужным делать как настоятель. Но так получилось, что вокруг подворья собрался достаточно большой приход. В последний год моего пребывания там на Вербное воскресенье причащалось примерно 800 человек, и большую часть прихожан я знал по именам. Люди объединялись, это было очень хорошо.

Настоящая общинная жизнь — это прежде всего взаимопомощь. Это умение чувствовать и понимать окружающих тебя людей, тех, кто ходит с тобой в один храм, способность видеть их потребности и проблемы. Это готовность помочь самым разным образом: ведь кому-то нужно и можно помочь материально, а кому-то просто сказать доброе слово. Кто-то остался один, и его надо утешить, выслушать, пригласить в гости. Это нормальные, правильные, человеческие отношения, которые должны присутствовать в любом людском сообществе и которых тем не менее никогда не хватает.

— Что важнее для формирования общины — внутренняя, собственно церковная жизнь храма или внебогослужебная деятельность?

— Я всегда считал, что лучше всего объединяют людей на приходе правильно поставленное богослужение и исповедь.

Когда я только начинал служить священником, один очень хороший московский батюшка мне сказал: «Знаешь, что такое исповедь? Это таинство усыновления». Эти слова меня поразили, и я запомнил их на всю жизнь. Поскольку сам я монастырский монах и привык исповедоваться регулярно, я приучал к этому прихожан и много и часто исповедовал. Исповедь — это самое важное, самое глубокое общение пастыря с прихожанами. Вот почему правильно налаженная исповедь созидает приход.

И второе — это деятельность богослужебная: помощь прихожан в подготовке храма к праздникам, их участие в богослужении — чтение, пение, пономарство. Для тех, кому не досталось послушаний, — максимально внимательное молитвенное участие. Священнику крайне важно научить прихожан понимать богослужение, видеть в нем пищу для души. Тогда служба действительно будет объединять людей, а не казаться им каким-то «довеском» к чему-то другому, более ценному и интересному, как это иногда бывает в общинах с обширной внешней деятельностью. Это мое мнение, и я совершенно не претендую на его абсолютную правильность, но тем не менее повторю, главное — это богослужение и исповедь.

Внебогослужебные формы общинности — дело тоже нужное, и необходимо стремиться к тому, чтобы люди не просто стояли рядом на службе, оставаясь абсолютно чужими друг другу, а чтобы наше евхаристическое единение продолжалось и в обычной повседневной жизни. Тем не менее, мне кажется, что как-то искусственно форсировать этот процесс не стоит. Правильная община создается правильной церковной жизнью. А правильная церковная жизнь там, где священник может свою паству ей научить. Для этого, прежде всего, он сам должен жить такой жизнью.

Взыскующие общинности любят поговорить о том, чего нам не хватает. Например, на зарубежных православных приходах — в Америке, во Франции, в Германии, везде — люди обязательно собираются в церкви после богослужения, обедают, общаются, делятся своими проблемами и радостями. Часто в Интернете нам приводят в пример такие общины и с сожалением говорят: «Ах, почему у нас такого нет? Когда же и у нас так будет?». Скорее всего, никогда, потому что мы не в эмиграции, а у себя дома. Одно дело, когда люди приехали в храм один-два раза в месяц, проделав большой путь, и из иноплеменного окружения вдруг оказались в своей среде. Конечно, им хочется пообщаться. И совсем другое — когда мы дома. Многие из тех, кто приходят в храм, по окончании службы торопятся к родным и близким, детям и внукам. Поэтому то, что привлекает нас в жизни эмигрантских общин, полностью у нас здесь воссоздать не получится. Да и не нужно, на мой взгляд, к этому стремиться.

— Возможно ли создание общин в больших городских соборах, куда приходит очень много людей? Приходилось слышать, что нет, можно даже и не пытаться.

— Здесь все зависит от священника. Думаю, что возможно. Но, конечно, эта община не будет включать в себя всех, кто приходит в этот храм, а будет существовать какой-то костяк. Это нормально. Главное, чтобы у настоятеля было желание это сделать.

Но повторю: я не считаю, что в этом вопросе, как и во многих других вопросах церковной жизни, нужно ставить перед собой четко утилитарную цель и к ней стремиться. Если священник засучит рукава и скажет: «А вот сейчас мы начнем создавать общину!», — у него, скорее всего, ничего не получится или получится карикатура. Все наиболее прочное и ценное в жизни Церкви возникает естественным путем. Ничто нарочитое не приживается и не может существовать долгое время. Церковь — это жизнь во Христе, жизнь в Таинствах вместе с Богом. Все остальное — это побочные цели, очень хорошие, по-человечески нужные, но они не могут и не должны быть самоцелью.

— Много раз приходилось слышать, что по-особому крепкие общины складывались во время бурного церковного возрождения — в 1990‑е годы. А сейчас — другое время, и становится все труднее объединить и даже чем-то заинтересовать людей…

— Конечно, то время — особый период, когда рухнула не просто государственная система, советская власть, но и вся созданная ею идеологическая нагрузка. Ее гнет действовал на каждого человека без исключения, нам сейчас даже трудно представить себе такое. В те переломные времена Церковь воспринималась как единственная альтернатива власти: она была той силой, которая сохранила в себе правильный взгляд на мир, она была хранительницей нашей отечественной истории и культуры, национального самосознания. Поэтому, когда это стало возможным, в Церковь хлынуло огромное количество людей. Многие из них даже не попытались стать верующими, воцерковленными. Крестившись, они пошли дальше, не задержавшись в храме. Но те, кто остался, конечно, были гораздо более воодушевленными, чем наши сегодняшние прихожане. Действительно, то время было совершенно особым.

Однако я не сказал бы, что сегодня хуже, чем вчера. Даже несмотря на изменившуюся общественную атмосферу, на достаточно агрессивную риторику средств массовой информации, всё новые люди приходят в Церковь. Просто сегодня эти процессы уже не имеют взрывного характера.

Нельзя не заметить, что со временем люди становятся всё более индивидуалистичными. Может быть, сетования о недостатке общинности в нашей церковной жизни имеют свои объективные причины. Далеко не каждый человек сегодня хочет постоянно общаться, устраивать из церковной жизни подобие клуба с достаточно жесткими внутренними правилами, как мы это видим у последователей священника Георгия Кочеткова. Наверное, все те, кто имел гипертрофированное стремление к общинности, уже нашли у него то, что искали.

— Сегодня нередко можно услышать мнение, что община расцветает там, где практикуется частое причащение, что евхаристическое возрождение само собой приводит и к возрождению общинной жизни…

— Мне кажется, что евхаристическое возрождение в нашей Церкви уже состоялось. Те, кто ходил в храм еще при советской власти, не говоря о более ранних периодах, причащались гораздо реже, чем современные прихожане. К концу 1990‑х годов в церковной практике закрепилась та степень частоты причащения, которой мы придерживаемся сейчас, — в среднем раз в две недели. Это, конечно, очень условно, ведь кто-то причащается чаще, кто-то — реже, исходя из особенностей своей церковной жизни. И эта практика кажется мне наиболее оптимальной.

Поэтому да — на тех приходах, где общинная жизнь состоялась, причащаются достаточно часто. Но это не значит, что, если мы откроем храм, поставим там невесть кого священником и скажем прихожанам: «Причащайтесь как можно чаще», — от этого сама собой возникнет община.

Здесь происходят два взаимосвязанных процесса. Благодаря общинной жизни люди чаще ходят в храм, активно и осознанно причащаются. В этом смысле частое причащение при условии серьезного к нему отношения сближает людей между собой. Как в известном примере аввы Дорофея, где жизнь — круг, его центр — Бог, радиусы — пути людей к Богу. И чем больше приближается человек к Богу, тем ближе становится он и к другим людям.

— Все-таки, по моим наблюдениям, в становлении общины в храме решающее значение имеет личность священника.

— Совершенно верно.

— Но если священник — самый обычный, молодой и, как говорится, не обладает яркой харизмой, получится ли у него создать общину из прихожан?

— Бывает так, что в человеке нет никакой яркости — и он прекрасный священник. Причем это случается гораздо чаще, чем наоборот. Молодость — тоже условный недостаток. Во-первых, он быстро проходит, а во-вторых, молодой священник порой бывает более целеустремленным, более горячим, чем его старшие собратья. У него есть какие-то идеалы, он к ним стремится, и у него получается их достичь ничуть не хуже, а порой и лучше, чем у человека в возрасте. Но как бы то ни было, конечно же, личность священника имеет решающее значение. И я уверен, что если есть хороший священник, то приход, община сложится где угодно.

— А какой может быть роль прихожан? Какие советы Вы хотели бы дать мирянам?

— Наверное, не стоит составлять списки специальных добродетелей для мирян. Все наши добрые качества должны исходить из следования евангельским заповедям. Если мы их исполняем, если стараемся быть христианами, значит, мы хорошие прихожане.

В самых общих чертах: нужно любить Церковь в целом и свой храм. Быть готовым к тому, чтобы послужить Церкви в любое время всем тем, что имеешь. Ни в коем случае не давать развиваться в себе тому чувству, которое очень характерно для нашей обычной жизни — «мы» и «они». Вот «они» — власть и вот «мы», народ… Вот «они» — архиерей, настоятель, а вот «мы», обычные люди…

К сожалению, в нашу церковную жизнь все больше проникает и чисто потребительское отношение к церкви как к магазину, который торгует чем-то не очень понятным, но полезным. Хочется, так сказать, на всякий случай зайти прикупить, а тебе начинают выдвигать странные требования: «Делай то, не делай этого…» Нужно помнить всегда слова святителя Филарета Московского о том, что мы, христиане, — ученики, мы всё время должны учиться. Чему? Христианству. Надо постоянно читать Священное Писание, знать свою веру. Очень больно видеть людей, а их, к сожалению, не становится меньше, которые часто ходят в церковь, но не понимают почти ничего из того, что там происходит. Остается только поражаться их стойкости и неутомимости. Ведь ради чего-то они выстаивают долгие службы, абсолютно не понимая, что в этот момент делается в храме.

Поэтому надо постоянно учиться и ни в коем случае не рассматривать Церковь как нечто чужое, как место, куда приходят для того, чтобы что-то получить. Церковь — это все мы, от Патриарха до мирянина. У нас разные служения в ней, но все мы — Церковь Христова.

«Болезни роста»

— К сожалению, у общинной жизни есть и отрицательные стороны. Очень сложно бывает не дать хода тем процессам, которые часто происходят в обычных коллективах. Появляется зависть: кто-то ближе к батюшке, кто-то дальше, кому-то больше уделили внимания… Думаю, что любой священник сталкивался с такими вещами. Здесь требуются огромное терпение и трезвость. Иной раз священник с ужасом понимает, что занят в основном тем, что на исповеди слушает жалобы людей друг на друга — обоснованные, необоснованные, а порой даже вздорные. Всегда есть опасность превратить наше церковное общение в копию общения обычного, мирского. Тогда возникает вопрос: «Нужно ли было для этого собираться в Церкви?».

— Возможно, это объясняется тем, что в нашей стране в храмах мы видим в основном женщин. В Грузии, Греции все по-другому… Как Вам кажется, можно ли привлечь в храм мужчин, чем?

— Да, это большая проблема. И, говоря об этом, я отвечаю вопросом на вопрос: а где у нас в России наблюдается перевес мужчин? Разве что на футболе. К сожалению, так сложилось исторически. После всех событий ХХ века наш народ находится в очень сложном состоянии, и в наиболее тяжелом — его мужская часть. Не скажу, что мужчин совсем уж нет в храмах, но женщины действительно в большинстве.

Что здесь можно сделать? Чем привлекать? Устраивать при храмах байкерские клубы? Наверное, и это возможно. Думаю все-таки, что человек должен приходить в Церковь потому, что его зовет Господь, а мы помогаем ему этот зов расслышать и откликнуться на него. Это главное. Любые внешние средства привлечения людей в Церковь — второстепенны. Да, кому-то они помогают, но лично я отношусь к ним достаточно сдержанно.

— Продолжая тему «приходских болезней», приведу несколько примеров. Вот в небольшом городском храме на Пасху всем не хватает места, люди стоят на улице. Возникает недовольство, звучат голоса: «Чужие набежали, вытеснили своих»… Вот в одном селе пожилой мирянин добился возвращения храма, помогал в его реставрации. А когда храм освятили и в нем началась обычная церковная жизнь, он почувствовал себя в нем хозяином и, как про него говорят, «трех настоятелей съел, одного надкусил»… Разделение на своих и чужих, синдром «заслуженного прихожанина» — насколько опасны эти «приходские болезни» и есть ли от них врачевство?

— Да, такое разделение — одна из самых распространенных «приходских болезней». Вот почему, когда мы говорим о благах общинной жизни, надо помнить и о ее недостатках. Один из самых главных — это, конечно же, деление на своих и чужих. И здесь трудно сказать, насколько в этом виноват священник. Когда я был настоятелем, то жесточайшим образом боролся с этой тенденцией, которая развивается сама собой. Ты делаешь все, чтобы ее не было, а она есть. Так уж устроен человек: «наши» — «не наши», «свой» — «чужой»… Бывают такие общины, где «не своих» просто не замечают, смотрят как на пустое место. Я боролся с этим злом все годы своей жизни на подворье, но не скажу, что смог его окончательно победить. И это, наверное, была моя самая большая беда как священника и самая большая боль. Вот, кстати, почему при всем осознании необходимости общинной жизни я не разделяю модных восторгов в ее адрес, зная, как сложна эта общинная жизнь, как трудно постоянно ее удерживать, не давая скатиться то к одному недостатку, то к другому.

Рецепт тут только один: священнику надо быть бдительным, постоянно с этими недостатками бороться и понимать, что никогда их не переборешь до конца. Есть замечательные батюшки, чада которых не признают никого другого, кроме «своего» священника. Других для них просто не существует. При этом часто бывает так, что сами эти батюшки вовсе не настраивают, не воспитывают таким образом своих прихожан. Однако как-то так получается, что любовь к «своему» батюшке у людей перевоплощается в пренебрежение ко всем остальным, вообще ко всей Церкви. Уж не буду говорить про других священников, архиереев — для них они просто враги по определению. Эта «болезнь» присутствует в нашей церковной жизни, и бороться с ней очень сложно, но необходимо.

Чувство своей «заслуженности», когда человек что-то сделал, но этим превознесся, — тоже обычная и легко объяснимая человеческая слабость. Это бывает и у священников, и у мирян. Вот почему, когда я рукополагаю священника и посылаю его на приход, сразу предупреждаю: «Отец, что бы ты ни сделал, запомни на всю жизнь — это не твое. Пусть даже на пустом месте храм выстроил, отреставрировал, собрал людей — честь тебе и хвала, но все равно это не твое. И поэтому, когда придет время и тебя будут переводить, уходи спокойно». Да, на любом месте служения добросовестный священник трудится очень много. Не все себе представляют, к примеру, какое это трудное дело — привлечь благотворителей для строительства. Как убедить, пусть даже очень богатого человека, отнести его деньги, допустим, не в ресторан, а пожертвовать на церковь? Этот процесс невозможно каким-то образом формализовать. И вот священник смог найти какие-то слова для этого человека, коснуться его сердца и сподвигнуть на помощь… Но все равно: даже если у тебя получилось, ты это сделал для Бога. Поэтому и благотворителям, и прихожанам, которые внесли свой вклад в дело строительства, реставрации, тоже надо объяснять, что храм не их собственность. Условно говоря, священник должен встать с ними рядом, посмотреть на сделанное и сказать: «Слава Тебе, Господи! Господь сделал это нашими руками, а мы здесь ни при чем». Вот это правильное отношение к тому, что делается людьми в Церкви. Если мы сможем в себе это воспитать, то наша церковная жизнь избавится от очень многих недостатков, которые происходят от двух слов: «твое» и «мое», как говорил святитель Иоанн Златоуст.

— Есть прихожане, которые действительно много помогают храму, но, к сожалению, любят покомандовать. Могут кого-то обидеть, оттолкнуть, но, как правило, когда священника рядом нет. Стоит ли нам, мирянам, говорить об этом настоятелю или лучше попытаться справиться самим?

— Это опять же человеческие слабости, которым несть числа. Да, надо попытаться сначала самому поговорить с этим человеком, а если не получается, сказать настоятелю.

— Как быть, если сложившийся приход по каким-то причинам покидает настоятель (например, его переводят в другой храм)? Для прихожан это всегда большая боль. «И храм оставлять жалко, и батюшку не бросишь», — как сказала мне недавно одна прихожанка. И я знаю людей, которые по многу лет пребывают в растерянности, раздвоенности, даже в унынии из-за этого.

— Да, это большая проблема. Я сам как архиерей вынужден переводить тех или иных священников. Знаю, что людям это неприятно, и знаю, как ругают они меня порой из-за этого и желают мне всяческих «благ»… Что тут ответишь?

Мне приходилось уже говорить, что у людей разные дарования и способности. Есть очень хорошие батюшки, которые совершенно не способны к тому, чтобы быть настоятелями. Ведь настоятель — это администратор. И представьте себе: кроме всех тех обязанностей, которые есть у священника, ему надо управлять порой достаточно большим коллективом работающих в храме людей и сложным хозяйственным механизмом. Ему нужно организовывать богослужение с внешней и с внутренней стороны, принимать и увольнять сотрудников, следить за тем, чтобы они вовремя выходили на работу и исполняли свои должностные обязанности, вовремя оплачивать все те расходы, которые есть у храма, начиная от коммунальных услуг и зарплаты, и так далее. Есть люди, которые к исполнению этих административных обязанностей просто не способны. Есть те, кто считает их чем-то совершенно ненужным для себя. Я говорю не просто «от ветра главы своея», а на живых примерах. Скажем, у нас в епархии есть несколько замечательных батюшек, которых я неоднократно пытался сделать настоятелями достаточно больших приходов. Но сталкивался с тем, что они не хотели разорять свое внутреннее устроение из-за каких-то «пустяков» типа хозяйственных забот. Поэтому, к сожалению, спустя некоторое время я вынужден был их переводить. Людям это не нравится, многие к этому относятся болезненно. Но, поймите, с другой стороны, ведь и архиерей тоже имеет какие-то свои обязательства перед Церковью. Его долг — надзирать за порядком всех сторон церковной жизни. Поэтому приходится порой снимать или переводить настоятелей просто потому, что они не справились со своими обязанностями.

Часто священники переводятся из одного храма в другой исходя из каких-то целесообразностей церковной жизни, ведь она развивается, открываются новые приходы. А порой приходится переводить потому, что ревизии вскрывают те или иные финансовые злоупотребления со стороны настоятеля и его доверенных лиц. К сожалению, и такое бывает в Церкви. И перевод настоятеля, его снятие с должности является единственно возможным способом реагирования. Достаточно много таких причин.

Поэтому и самим священникам, и мирянам надо стараться относиться к таким ситуациям спокойнее, по-христиански, с должным терпением. Каждый из нас должен понимать, что место нашего служения в Церкви непостоянно. Ни Бог, ни люди, ни архиерей не дают нам Церковь, храм в пожизненное пользование. Мы, духовенство, только служители, и каждый из нас в любой момент может быть куда-то переведен.

Надо помнить и то, что при всей важности священника в храме мы должны все-таки приходить к Богу. Да и сам священник, если у него правильное внутреннее устроение, понимает, что он должен приводить людей к Богу, а не к себе.

— Должен ли священник соблюдать некую дистанцию по отношению к прихожанам, чтобы не возникало ни панибратства, ни зависти и ревности?

— Не просто должен, а обязан. Если определенной дистанции не будет, действительно будут и панибратство, и ревность, и зависть — всё. Очень плохо, когда у священника появляются любимчики и любимицы. Ни в коем случае этого допускать нельзя, об этом говорится в любом курсе «Пастырского богословия». Священник, окончивший семинарию, не может этого не знать. Если он этого не делает, значит, он просто потворствует собственным страстям.

Здесь уместен хороший монашеский принцип: «Всех люби и от всех беги». Я бы еще добавил: «Всех выслушивай, всем сочувствуй, но никому ничего не навязывай». Ни в коем случае не надо пытаться человека силой спасти и во что бы то ни стало присоединить к «своей» общине.

Границы ответственности

— Должны ли миряне нести материальную ответственность за свой приход? И должны ли как-то контролировать расходы храма? Вопрос о контроле мирян за финансовой деятельностью прихода, как можно судить по публикациям и обсуждениям в Интернете, сегодня вызывает горячий энтузиазм у образованных столичных жителей. Люди старшего возраста относятся в этой идее скорее отрицательно (возможно, из-за опыта церковной жизни 1960–80‑х годов). Ваше мнение, Владыка?

— Теоретически эта вещь очень правильная: миряне сами собирают деньги на содержание храма, сами расходуют… Да, но, во-первых, мы имеем печальный опыт советских лет. Ведь в чем заключался пафос антицерковной реформы 1961 года? «Давайте отнимем финансы и возможность вести хозяйственную деятельность у священников и отдадим выборным личностям из народа». Те, кто помнит, к чему это привело, действительно воспринимают подобные предложения или как наивность, или как злонамеренность.

А во-вторых, мы живем сегодня в таких условиях, когда прихожане на свои пожертвования содержать храм не смогут. Кроме того, что значит «контролировать расходы храма» и кто должен это делать? Те 50 человек, которые постоянно ходят на всенощную? Или 200 человек, которые ходят на Литургию? Или 500 человек, которые пришли на Пасху? Кого привлекать к этому процессу? За границей это возможно, потому что установлено фиксированное членство в приходе. Есть страны, где существует церковный налог, где государство выделяет на содержание храмов бюджетные средства. Если выделяется определенный бюджет — да, его надо контролировать. Это очень хорошо. Но в нашем случае весь наш бюджет основан на том, что нам пожертвуют люди или что священник сможет выпросить. Когда я был начинающим настоятелем в Москве, я иногда не знал, смогу ли выплатить зарплату тем немногим людям, которые работали на подворье. И тогда я шел по Цветному бульвару, где было несколько десятков магазинов, фирм и офисов, ходил по ним с протянутой рукой и так набирал на зарплату работникам. А любому, кто захотел бы меня контролировать, я бы сказал: «Иди и сам ищи».

Поэтому пока все это очень сложно исполнить. Хотя стремиться к тому, чтобы в финансовых делах прихода была прозрачность, необходимо.

— По решению Синода в 2014 году в епархии были определены территориальные границы приходов в сельской местности. Что это значит? Вопрос о разграничении приходов в городах тоже ставится иногда.

— Да, разграничение границ приходов всегда было до революции в Русской Церкви. Есть оно и по сей день в других Поместных Церквах. Когда я жил в Болгарии, в Софии, где чуть больше миллиона населения, границы приходов были очень четко определены и нанесены на карту. Попробуй батюшка из одного прихода венчать или отпеть прихожан другого! Дело доходило до дисциплинарной комиссии, и нарушителю влетало так, что у него отпадало желание делать что-то подобное. Хорошо это или плохо? Стоит ли нам сейчас к этому стремиться? Если такая формализация делается только для разграничения требоисправления, то в этом нет ничего хорошего. А если для того, чтобы священник знал границы своей ответственности, помнил, что его ждут и за пределами стен храма, — это хорошо и наполняет новым содержанием его труд.

Поэтому сегодня мы определили границы приходов в сельской местности. В городах не пытаемся, пока городских приходов не хватает. А в районах за каждым сельским храмом закрепили какое-то количество населенных пунктов, где приходов нет. Теперь архиерей может со священника спрашивать, как он работает в этих селах, что там происходит. И это дает результат, потому что священник начинает эти приписные села посещать, беседовать с людьми, хоть изредка там служить. Как правило, вскоре люди говорят: «А давайте мы у себя откроем хотя бы молитвенную комнату или устроим небольшой храм в каком-то доме». Мы стараемся такие просьбы удовлетворять. Увеличивается количество приходов — не ради статистики, а для того, чтобы все больше людей получало возможность участвовать в церковной жизни. Собственно, ради этого мы и служим.

Журнал «Православие и современность» № 34 (50)