Беседа с иеромонахом Никоном (Белавенцем), клириком храма Святой Живоначальной Троицы у Салтыкова моста, которую мы записали в Великую Страстную Пятницу, о подлинной церковности, полуязыческой пастве, внешнем и внутреннем.
Атмосфера 1980-х
– Отец Никон, мне, прежде всего, хотелось бы мысленно дать краткую характеристику тому пути, который Церковь проделала за последние 30 лет и который совпал с некоей свободой – прежде всего, свободой для Церкви. Мнения разных людей разнятся: хороша ли для Церкви эта свобода и во что, собственно говоря, она вылилась спустя эти 30 лет. Для церковного народа, для епископата, для священства, для нашей внутренней духовной жизни, для молитвы (частной, келейной или церковной). Вы тоже прошли этот путь, все мы помним, как Церковь жила в советском государстве, и, конечно, хотелось бы сравнить...
– Вопрос этот, конечно, интересный. Сравнивать и сложно, и в то же время легко. Легко, потому что произошел колоссальный количественный скачок по увеличению храмов, епархий, монастырей, духовных школ. Сложно, потому что все-таки, когда Церковь была «под прессом», были в ее жизни какие-то черты, которые, к сожалению, сегодня все больше уходят в прошлое.
Во-первых, было ощущение внутреннего единства Церкви. Я стал иподиаконом в 1982-м году, и я помню, какая атмосфера царила среди нас, иподиаконов архиепископа (впоследствии митрополита) Питирима (Нечаева). Насколько каждый из нас свободно высказывался на любые темы. Не было опасения, что ты что-то скажешь, и тебя не так поймут, потому что ты еретик и пр. Да, были в то время и консервативные священники, были и более либеральные священники. Можно было беззлобно посмеиваться над представителями противоположной точки зрения. Но того, что (как говорил апостол Павел) «вы – Кифовы, вы – Аполлосовы» (ср. 1 Кор. 1,12), – этого не было! Потому что было понятно: здесь – Церковь, а здесь – враждебный ей внешний мир.
Иеромонах Никон (Белавенец)
Было понятно: здесь – Церковь, а здесь – враждебный ей внешний мир
Конечно, и паства в то время была глубоко воцерковленная. Даже некнижные старушки почти наизусть знали богослужение, строго следили за его благочинием и за сокращениями и т.д. А церковная интеллигенция очень глубоко вникала в суть богослужебной жизни и жизни Церкви вообще.
Кроме того, храмы не были замкнутыми общинами. В Москве было 44 храма, и церковная молодежь любила ездить по престольным праздникам в тот или иной храм. И, в общем-то, мы почти все знали друг друга в лицо. Сейчас, к сожалению, это уходит. Потому что очень многие общины замкнуты вокруг своих пастырей...
– А сколько сейчас в Москве храмов?
– Около тысячи, наверное, надо узнать точнее.
– Получается, примерно в 25 раз больше, чем тогда!..
– Да, конечно, потому что это естественный процесс роста. Но, знаете, когда тебе уже почти под 60, ты начинаешь немножечко брюзжать.
Митрополит Питирим (Нечаев)Да я сам был в то время намного лучше, чем сейчас! Мне не то что не было в тягость, меня это даже раззадоривало: я жил на Речном вокзале, а на службы владыки Питирима ездил в храм Воскресения Словущего на Успенском вражке, в Брюсовом переулке (тогда это была улица Неждановой). Иногда дорога занимала полтора часа, а приезжать нам, иподиаконам, надо было как минимум за час до службы. И никакой тягости я не испытывал. Сейчас, конечно, и лености стало больше, да и глаза меньше горят...
Что еще сказать? Сейчас я слышу критику: дескать, в Церкви стало засилье бюрократии, у мирян мало прав и т.д. Я хочу сказать, что упреки надо обращать, прежде всего, к самим себе. В начале 1990-х было огромное поле деятельности для православных мирян: молодые общины нуждались в тружениках. Священники были достаточно открыты. Можно было брать храм, создавать крепкую общину и трудиться.
Профессор Виктор Николаевич ТростниковНо, к сожалению, многие активные православные миряне не захотели заниматься рутиной – кирпичами, мусором и пр. Хотелось рассуждать о литургической практике, о проблемах церковной жизни, обо всем подобном...
– Но не все были такими. Например, профессор Виктор Николаевич Тростников, известный математик и писатель, рассказывал, что в 1990-е он как раз работал, в частности, над постройкой храмов...
– Виктор Николаевич (Царствие ему Небесное!) – это замечательный человек, который никогда не критиковал церковную жизнь, а к каким-то негативным явлениям относился с юмором. А ведь существуют люди, которым кажется, что и время не то, и условия не те. Вот, если бы было время другое, и условия другие, то тогда уж дело спасения «продвигалось бы семимильными шагами».
Времена не выбирают
Но так не бывает: любое время имеет и свои положительные стороны, имеет и свои отрицательные стороны. Но мы не выбираем время, в которое нам жить. Господь дает нам то время и те условия, которые нам, конкретным людям, удобнее для спасения.
Да, конечно, открытые гонения в чем-то... комфортнее. Потому что вот здесь – мы, а здесь – они. Гонимые и гонители. Сейчас вроде бы все – православные, все со свечкой стоят, даже Ксюша Собчак венчается... И массы совершенно одичалых и полуязычески настроенных людей наполнили храмы, у них свои требования к Церкви...
Массы совершенно одичалых и полуязычески настроенных людей наполнили храмы. Христос этим людям не нужен
Вот, вчера мы читали 12 Евангелий: фактически, та же самая толпа, которая приветствовала Христа Спасителя при его Входе в Иерусалим криками «Осанна в Вышних!», а потом кричала: «Распни, распни Его!»
Вот, они хотят, чтобы Церковь и Бог (Которого они представляют каким-то магом и чародеем) решили их земные проблемы. Христос этим людям не нужен, им хочется, чтобы Церковь их встретила как некое «Бюро добрых услуг». Даже нет, не так: они готовы заплатить, но им нужно, чтобы четко всё разъяснили: сколько молебнов отслужить, сколько свечей поставить, чтобы «разрешился» их вопрос.
Конечно, раньше паства была гораздо более ответственной именно в религиозных вопросах. Но, опять-таки, но... Мы все мечтали о церковном возрождении, мы все мечтали, чтобы у нас народ хлынул в Церковь. И вот, милости просим, добро пожаловать, но народ – вот такой...
Конечно, я ловлю себя на мысли, что скучаю по тем временам, но то, о чем я мечтал, свершилось. Так что – засучи рукава и научись пробуждать религиозные чувства у этих самых людей.
Я понимаю, что подобная трагедия произошла, в частности, и в Сурожской епархии (в Великобритании), где у владыки Антония Сурожкого была создана – не скажу «замкнутая» – но крепкая община, с устоявшимся костяком. И вдруг туда хлынула «экономическая эмиграция» из развалившегося тогда Советского Союза. В храм пришли люди, которым высокие истины были непонятны. Заказать молебен и отслужить панихиду – это то, что можно «пощупать». И, конечно, та рафинированная публика (я говорю без всякого осуждения и без всякого негатива – они были, с точки зрения образования, достаточно рафинированными) с ужасом взирала на этих полуязычников. Но это, как в свое время написал В. В. Шульгин, «был Его величество русский народ».
И я себя стараюсь отучать от этого внутреннего негатива, потому что умозрительно легко любить Церковь святых, Церковь подвижников. А вот полюбить Церковь, составленную из соседей по дому, наверное, сложнее. Не помню, кто из классиков сказал, что легко любить все человечество, но как тяжело – одного конкретного человека.
Подлинные молитвенники и лжестарцы
– Вы отметили очень, на мой взгляд, показательную вещь, потому что в Сурожской епархии, как в капле воды, отразились общие проблемы нашей Церкви. Очень уж там все было показательно. А с другой стороны, отец Никон, это очень хорошо, что мы помним: помним этих духовников, столпов духовных, старцев, которые не только словом (слово их тоже было очень важно), но сами собой являли воплощение того Евангелия, которым они жили. Это архимандрит Кирилл (Павлов), архимандрит Наум (Байбородин), архимандрит Иоанн (Крестьянкин) и многие-многие другие. У нас были сонмы этих старцев: сам их внешний облик уже привлекал людей в Церковь. Окружающие люди, видя их, сразу задумывались об иной жизни – не только той, которую они наблюдали в храме или в монастыре, но той, которую в себе скрывает церковный организм, о духовной жизни. И они невольно понимали, что за внешним благолепием, несомненно, стоит большее – духовная тайна Церкви. И это привлекало в Церковь.
Может быть, свою роль сыграл сегодня уход из жизни целого поколения подлинно церковных людей? Да и мы сами, люди из советского прошлого, пришли в Церковь каждый со своим, скажем так, «бэкграундом». Ведь и мы сами, вольно или невольно, совершаем те или иные поступки, которые отталкивают людей от Церкви.
– Безусловно, но я хочу сказать, что в наш век информационной суеты тоже существуют подвижники и молитвенники. Просто подлинные молитвенники не «раскручивают» себя в СМИ, в Интернете, не устраивают туры на «поклонение себе» и т.д.
Я думаю, если каждый активный член Церкви подумает, повспоминает, то он сможет назвать с десяток имен, даже не обязательно старцев. Нам всё дается по Писанию: «род лукавый и прелюбодейный ищет знамения...» (Мф. 12, 39). Нам обязательно подавай старцев, подавай особенных духовников! А что, нам непонятно, как надо жить? Ведь всё написано в Священном Писании, все написано в канонах Церкви...
А что, нам непонятно, как надо жить? Ведь всё написано в Священном Писании
– Но с ними было как-то все-таки спокойнее и надежнее...
– Слава Богу, что и так мы достаточно долго оставались с ними. Житие человека – «70, аще в силах, 80 лет» (Пс. 89, 10), – по слову Псалмопевца Давида, а отец Кирилл (Павлов), скажем, скончался глубоко за 95.
Да, конечно, я немножечко скорблю о том поколении тоже. У меня был пример – митрополит Питирим (Нечаев), я помню очень хорошо и ярко Патриарха Пимена (Извекова), встречался с митрополитом Иоанном (Разумовым), келейником Патриарха Сергия (Страгородского), однажды видел в Новгороде архимандрита Иосифа (Сапронова), современника Патриарха Тихона (Беллавина), ему было тогда около 90 лет (где-то в начале 1990-х). Да, мне было на кого равняться. И сейчас я думаю: неужели кто-то из современников будет судить о Церкви по мне, грешному!
О подлинной и мнимой свободе
– Вместе с тем в 1990-е Церковь получила свободу. А какую несвободу она имела в советское время? Понятно, что в храмы не всех пускали, за нами, детьми, например, бегали одноклассники с учительницей, чтобы посмотреть – идем ли мы на службу в лавру, а потом перед классом была «проработка». А что еще?
– Прежде всего, для Церкви была запрещена всякая социальная деятельность. И даже богослужебная деятельность была ограничена. Да, в Москве была более комфортная обстановка. А в епархиях уполномоченные по делам религий могли чудить, как только хотели. Порой даже священников преследовали за то, что их собственные дети прислуживали в алтаре!
Понимаете, когда священника могли снять с регистрации только за то, что он дал 3 рубля какому-то нуждающемуся человеку, это было что-то! Была вообще запрещена благотворительность, Священное Писание издавалось мизерными тиражами. На огромные области вместо храмов служили в каких-то крохотных кладбищенских церквушках, чудом уцелевших. В новых городах вообще не было храмов!
– Я всё время думаю, отец Никон, а чего они боялись? Ну, такое мощное государство! Неужели Священное Писание и труды отцов Церкви могли его «идеологически разрушить»?
– Чувствовали, наверное, что могли! Это не мои слова, а слова Спасителя: если строить дом на песке, то он ведь не устоит (ср. Мф. 7, 24–27). Если отрицать духовное начало в человеке, если сосредотачивать все его чаяния лишь на земной жизни, то это тупик...
– То есть все-таки надежнее было государству всё «лишнее» просто искоренить.
– А потом, понимаете, наше государство было заложником собственных мифологем, когда из политических соображений чуть ли не канонизировали дедушку Ленина, и потом оказалось, что без ленинских цитат невозможно обосновывать никакое решение! А цитаты там в основном совершенно антихристианские и, тем самым, античеловеческие.
– «Линия партии» должна была быть все-таки прямой, да?
– Да, хотя она порой «колебалась» и влево, и вправо, и вверх, и вниз, но официально она должна была быть абсолютно прямой.
Кстати, митрополит Питирим (Нечаев) крестил очень многих представителей советской элиты. Очень часто говорил мне приготовить купель, воду (это происходило в Издательском отделе) и удалиться. Это был знак того, что у него будет кто-то, кого-то он будет крестить.
– И вот здесь возникает вопрос, который я часто обсуждаю с разными нашими авторами, и у всех на него есть своя точка зрения. По сути, мы с вами, отец Никон, не являемся ведь непримиримыми противниками Советского Союза, правда? Может быть, мы противники советской системы, но не советского периода в целом (я, во всяком случае). Что же касается гонений на Церковь – да, они были, мы это признавали. Но сегодня мне назовут массу архиереев и священников, которые сосуществовали с тем режимом и жили прекрасно. И более того, совершали в полноте свое служение – и партийных крестили, да и сами партийные очень многие внутренне были расположены к Церкви. В чем тут парадокс? Действительно, может быть, после войны Церковь получила некую свободу (в том числе от нашего «вождя всех народов» Сталина)? Как вы к этому относитесь?
– По молодости, когда кретинизм советской власти был очевиден самим ее адептам, меня тошнило от всего советского. Но потом, когда я увидел плоды молодой российской демократии, ее звериную улыбку, для меня настало время задуматься и о многом другом. С другой стороны, я скажу, что все активные деятели режима 1990-х годов – они же ведь не с Марса спустились! Это плоть от плоти партийной элиты. Ведь романтики-демократы – они все, в общем-то, оказались не у дел. Сахаров, например, умер в 1989-м году, а другие не удержались во властной элите. Наибольшего успеха достигла партийная бюрократия. Давайте посмотрим: Борис Николаевич Ельцин – кандидат в члены Политбюро, Гайдар – редактор журнала «Коммунист», Бурбулис – преподаватель научного коммунизма. Мне кажется, в общем, что эти «внуки комиссаров в пыльных шлемах» мало чем обладали. Если у их предков была хотя бы какая-то романтика, пусть не христианская и даже антихристианская, но все же ими двигали какие-то отвлеченные понятия, скажем так, то у их внуков уже проявлялось только лишь желание жить хорошо, больше брать и меньше отдавать.
Расстрел Дома правительства Российской Федерации из танков
– То есть спустя несколько поколений система начала приносить конкретные плоды? Но многие вам сегодня возразят: ведь сегодня у нас не расстреливают, а в те времена люди очень серьезно привлекались за критику... А чего стоят Бутовский полигон или, например, Беломорканал и пр.? Гонения были настоящими.
– Ну, в наши времена, за эти 30 лет, мы видели тоже разные события. Меня, например, 4 октября 1993 года расстреливали из танков в Белом доме... Тогда я был, наверное, не таким толстым, поэтому не попали...
Нет, критикуя существующий порядок вещей, я в то же время вовсе не хочу возвращать 1988 год. Потому что для меня свобода мысли, свобода выражения значат очень многое. Я не хочу даже того, чтобы у нас в Церкви кто-то мне говорил, как правильно верить, какая линия «истинная», а какая – «антинародная». Допустим, священник Алексий Уминский – мой хороший друг, несмотря на наше разное, очень разное отношение к тем или иным событиям в нашей стране и к тем или иным людям.
Но когда кто-то позволяет себе говорить: «Этот священник – не священник!» – меня это жутко (не побоюсь этого слова) раздражает. Хотя раздражаться монаху не пристало, но я несовершенен. И с отцом Алексием я предпочитаю дискутировать в открытую, а не повторять чьи-то цитаты. Даже если они исходят из уст чиновников синодальных отделов.
Кто ловит масонов под кроватью
– Мне бы хотелось отметить этот спектр интересов, если можно так выразиться, которые стали тоже причастны церковной жизни. К сожалению (или к счастью), или по необходимости – не мне судить – вот эти социальные сети, различные платформы, порталы (церковные в том числе), что касается вот этого всего... Ведь сейчас принято в том или ином приходе, в том или ином храме, скажем так, «вести отчет»: о богослужении, о проделанной приходской работе, фотоотчет, видеоотчет... Совершается богослужение, его фотографируют, записывают, потом выкладывают в Интернет и т.д. Что это: современная необходимость? И могла ли Церковь успешно этого избежать, поскольку духовная жизнь, по определению, не предполагает, наверное, «демонстрации проводимых мероприятий», если можно так выразиться? Как вам кажется?
– С одной стороны, отчетность раздражает. Я до недавнего времени был ответственным за миссионерскую работу на приходе, и меня жутко раздражали, например, шаблоны того, как надо писать отчеты: количество «вовлеченных людей» и т.д., и т.п. На каком-то собрании я выступил и спросил: «Вот, я выступил по центральному телевидению, сколько мне указать в отчете ?вовлеченных людей”»? То есть получалось, что либо ты реально работаешь, и тогда тебе просто некогда писать отчеты, либо ты красиво пишешь отчеты и изображаешь активную работу.
К сожалению, на самом деле жизнь совсем другая: ведь отчет направлен в адрес священников для того, чтобы они не почивали на лаврах. Известно, что батюшки обычно очень озабочены своим благосостоянием, благосостоянием своей семьи, своих детей и родственников – и часто им просто некогда заниматься делами паствы. И чтобы дело шло, все идет по народной пословице: «На то и щука, чтобы карась не дремал».
– Но ведь в 1970–1980-е этого в Церкви не было?
– В тот период вообще всё то, что сейчас существует в Церкви, было государством запрещено. Тогда нашу Святую Церковь контролировали другие учреждения.
– Значит, мы сами создали себе эту ситуацию с отчетами?
– Естественно. Знаете, мы постоянно слышим о том, чтобы «кто-то нам создал такую-то и такую-то Церковь...». К сожалению, у меня нет времени на содержательную полемику с отцом Андреем Кураевым, но если представить, что его точка зрения на активную роль мирян в Церкви победит, и миряне реально захватят власть в Церкви, то первым делом они на ближайшей березе повесят и отца Андрея Кураева, и Сергея Чапнина, и многих-многих других сегодняшних «реформаторов». Потому что существует такая точка зрения, что тогда будут избраны самые образованные, самые духовно «продвинутые», самые «удобные» для большинства нашей паствы. А ведь на самом деле «большинство нашей паствы» пока еще только приближается к христианству!
Большинство нашей паствы пока еще только приближается к христианству
– Страшно тогда подумать, кто может быть выбран...
– Ну, изберут тех, кто масонов ловит наволочкой под кроватью, борется за церковные каноны, не читая их, борется за церковнославянский язык в богослужении, не умея читать по-церковнославянски, и т.д.
Не подумайте неправильно: я терпеть не могу никаких литургических реформ, мне даже мелкие русификации богослужения режут ухо. Сейчас, например, пошло модное поветрие: знаменитое Богородичное Евангелие на литургии: «Воздвигши некая жена глас от народа: ?Блаженно Чрево, носившее Тя, и сосца, яже Еси ссал”» сплошь и рядом заменяют на: «и сосца, питавшия Тя».
– А «купель Вифезда»? Она часто обыгрывается как «дом милосердия».
– Я добавляю, как митрополит Питирим это делал (и в подстрочнике Евангелия это есть): «дом милосердия»... Часто «живот» заменяют «жизнью»... Я – достаточно продвинутый мракобес, но меня (чуть не сказал «бесят», но беснующийся иеромонах – это уже печальное явление) пугают люди, которые одержимы псевдоконсерватизмом. Которые по-настоящему не знают ни истории Церкви, ни истории богослужения.
Меня пугают люди, которые одержимы псевдоконсерватизмом
Простейший пример: если я на Пасху не переоблачусь в красное облачение, то, боюсь, меня обругают «модернистом» и т.д. И ведь большинство людей не догадывается, что до революции в России, да и в первые годы советской власти, пасхальное облачение у духовенства было белым, а никак не красным! Но уже есть «традиция»...
Большинство православных ревнителей не подозревает, боюсь, что столь любимые народом «Пассии» появились только в XX веке в Москве. Я не изучал специально этот вопрос, но такое впечатление, что, когда во время Первой мировой войны были заняты часть западных губерний, и священники были вынуждены их покидать, то они принесли с собой некоторые традиции западного края.
– Некоторые из хороших традиций все-таки благополучно тут прижились, к тому же я не думаю, что служение Пассий является критически негативным...
– Безусловно, хорошее пусть живет! Я, например, очень люблю, когда соборуются Великим постом. Просто важно это таинство совершать с благоговением, четко... Приходилось иногда бывать в храмах, где, во-первых, его безбожно сокращают, а, во-вторых, так невнятно читают Апостол и Евангелие, что, конечно же, стоять при этом в храме прихожанину довольно тоскливо.
– Согласен, просто перемогаешься, ничего не слыша и не понимая...
– Если читать четко, если обратиться к молящимся с хорошим словом, разъяснить им: «Если вы не сделаете над собой усилие, если вы не будете молиться, то вы сколько угодно раз помажьте себя маслом, никакого толку не будет!» Но у нас реально здоровых людей очень мало, а главное, что таинство Елеосвящения – это хороший повод задуматься о своей греховной жизни и поразмышлять о силе веры и о покаянии. Тут и прекрасные Евангельские зачала, и прекрасные Апостольские зачала...
Они не против Христа, но разве это христианство?
– И все-таки, отец Никон, как не перейти ту грань, которая отделяет благочестие от профанации? Прочел недавно книгу покойного игумена Андроника (Трубачева), посвященную епископу Антонию (Флоренсову). В предисловии отец Андроник пишет, что владыка Питирим одобрил эту работу, а потом отметил, что и сам владыка Питирим во многом был похож на приснопамятного епископа Антония, который жил в начале XX столетия в Донском монастыре и обладал «подлинной церковностью». Что же это такое: настоящая церковность? Без ханжества, без каких-то таких вещей, которые могут оттолкнуть паству от пастыря? Как бы вы ее охарактеризовали?
– Церковность, если сравнить её с одеждой, – это как сшитый костюм, который сидит на тебе как продолжение твоего тела. А костюм, подобранный случайно, будь он хотя бы от самых «передовых брендов», будет висеть на тебе как «на корове седло». Так и церковность: это, прежде всего, гармоничное соединение молитвы с жизнью. Церковный человек и молится по-настоящему, и старается, чтобы его жизнь соответствовала христианским заповедям. Не всегда это получается, он спотыкается, но он по-настоящему старается! И у церковного человека в центре его жизни обязательно находится Христос. Не национальная идея, не культурная традиция... Глубоко церковный человек не занимается мелочной суетой, у него нет задачи «всех загнать в счастье пинками» (или плетками, или дубиной). Просто он своей жизнью свидетельствует, что он – знает Христа. Такие люди, во-первых, сами к себе притягивают, а во-вторых, они притягиваются к себе подобным и с большим уважением и тактом относятся к другим людям.
Сейчас мне вспомнилось, как владыка Питирим однажды отметил одну черту Святейшего Патриарха Алексия (Симанского), своего учителя: «Святейший Алексий говорил не против своего собеседника, а выше собеседника. Как бы предлагая тому подняться выше, над собственным уровнем». Помню свою первую встречу с отцом Александром Киселевым, священником из эмиграции (которому будущий Патриарх Алексий II подавал кадило в Таллине). Так вот, отец Александр Киселев (это был 1990-й год) молился у нас в храме Воскресения Словущего за всенощной (по служебнику читал молитвы светильничные – не помню, на вечерне или на утрене). Владыка Питирим меня подозвал и, показывая на батюшку, сказал: «Смотри, как стоит настоящий русский священник!» И сказал он это с особой интонацией и теплотой. Кстати, 20 лет уже будет со дня кончины протопресвитера Александра Киселева... Мне довелось, слава Богу, с ним много общаться. Могу даже взять смелость на себя сказать, что мы с ним были друзьями, несмотря не огромную разницу в возрасте.
Протоиерей Димитрий СмирновКонечно, меня всегда поражало, что передо мной стоит человек, который вот уже 60 лет совершает Божественную литургию перед Престолом Божиим...
Так вот, отец Александр обладал большим чувством юмора. В последние годы жизни (уже после кончины его супруги) он плохо ходил, его в колясочке возили по Донскому монастырю. Батюшка рассказывал: «Как-то ко мне подходит седовласый старец и спрашивает: ?А вы старец?” – Нет, я просто старик!”».
– Покойный протоиерей Димитрий Смирнов тоже часто перефразировал и переводил на себя эту историю...
– Ну, отец Димитрий Смирнов в моем воображении в «старцы» не укладывается. И не потому, что я его не уважаю и не почитаю, а просто потому, что в первый раз я его увидел примерно в 1983-м году в Издательском отделе. К отцу Михаилу Дронову, в отдел проповеди, зашел странный субъект – в хромовых сапогах и в синем галифе, в рубашке – высокий, рыжий, худощавый. Немножко поговорили, я спросил, где он служит; Оказалось, в крошечном храмике в Алтуфьево... А когда он ушел, я спросил: «А кто это?» – «Это отец Димитрий Смирнов. Он, брат ты мой, слегка юродствующий!..» Мне эта фраза запомнилась, и всегда чувство его юмора оставалось с ним.
– И он пронес его сквозь всю жизнь...
Протоиерей Всеволод Чаплин– Да. Поэтому, хотя я понимаю, что он дожил до семидесяти, что это популярнейший проповедник и для многих маститый старец, – для меня он навсегда остался «слегка юродствующим». Я считаю, что его гомилетические приемы имели свое оправдание. Его и, например, отца Всеволода Чаплина некоторые обвиняли в том, что они эпатируют. Ну, а я скажу: как еще общаться с нашим ленивым и ничем не интересующимся внешним миром? Во всяком случае, эти люди заставляли этот самый мир обсуждать серьезные темы. Потому что раньше, когда те же самые проблемы поднимались достаточно обтекаемо и достаточно дозированно, мир их просто не замечал. А озвученные – где-то на грани фола – они привлекали внимание, люди начинали их тиражировать и говорить: «Ну, посмотрите, что эти мракобесы говорят!» А что они говорят? Они цитировали их и запрашивали мнение других, в том числе и представителей Церкви. А те отвечали: «Ну, может быть, не стоило так резко! Но вообще, проблема существует же...». И сами говорили на эту тему – по сути, те же вещи, но более утонченным языком, чем отец Димитрий Смирнов и отец Всеволод Чаплин.
Когда скончался отец Всеволод, то встал вопрос, какой памятник поставить ему на могиле. Я предложил, и со мной согласились, начертать со стороны Голгофы на кресте слова апостола Павла: «Мы проповедуем Христа Распята – иудеям соблазн, эллинам же безумие...» (1Кор.1, 23). И эти слова практически за 2000 лет не потеряли своей актуальности. Потому что подлинное христианство – это соблазн для людей, для которых Бог – это какая-то, например, национальная идея. Да, они считают себя христианами, но Христос для них – это средство, средство построить сильное, мощное Российское государство...
Подлинное христианство – это соблазн для людей, для которых Бог – это, например, национальная идея
– Добавлю: ещё страшнее, что государство хотят построить немножко «красноватое», почти «советское», – ностальгия у многих сегодня зашкаливает...
– Потому что если в центр ставится не Христос, а государство, то, соответственно, все вожди, которые когда-либо в истории строили крепкое государство, – это наши «союзники», а те, которые строили недостаточно крепкое государство, – наши «противники». Но не будем забывать, что самым большим «государственником» был сатана, потому что он предложил Христу Спасителю мировую гармонию! Все царства земные, всемирную империю! С одним лишь условием: поклониться ему. И ведь не где-то публично, а в пустыне. Но Христос Спаситель почему-то отверг это предложение и ответил: «Отойди от меня, сатана!»
Поэтому христианство – это безумие для всех этих утонченных и рафинированных людей, которым нужно «Православие лайт», как говорил отец Всеволод Чаплин. Им нужно что-то комфортненькое. Они не против Христа, но разве это будет христианство?..
Возвращусь к началу нашей беседы. Скажу, что когда я был молодым, я был лучше. Это юношеское горение, эта радость от каждого богослужения – это всё не зависит от внешних факторов, а от настроя человека, прежде всего.
Самым большим «государственником» был сатана, потому что он предложил Христу Спасителю всемирную империю
– Можете привести примеры?
– Один характерный пример, который вы наверняка наблюдали во многих храмах.
Заканчивается литургия, духовенство причащается в алтаре, на клиросе в это время обычно читают молитвы ко Святому Причащению. И тут открывается завеса, открываются царские врата, и чтец на полуслове обрывает молитвы и говорит «аминь». Начинается причащение мирян. Митрополит Питирим не терпел такого отношения к богослужению. Он говорил:
«Молитва – это беседа с Богом. Вы придите к какому-нибудь самому простому начальнику, поздоровайтесь с ним, начните излагать свою просьбу, а потом на полуслове скажите: ?До свидания!” Вы же не сможете себе этого представить, правда?»
Такое отношение к молитве и порождает цинизм. И мы можем сами в себе заметить, что очень часто у нас внешнее не является выражением внутреннего. И если мы будем внутренне всё-таки стараться не читать молитвы, а молиться, если будем стараться не говорить о проблемах церковной жизни, но иногда и жить подлинной церковной жизнью, – у нас, я уверен, и в душе станет комфортно, и комфортно станет вокруг нас.
Я хочу, чтобы слова Христа: «Аз есмь с вами и никтоже на вы!» были для всех нас не только красивыми словами, но чтобы мы прочувствовали их в своей реальной земной жизни.
