К познанию мира подтолкнуло представление о суверенности Бога
Александр Храмов
1633 год, Рим. Инквизиция судит Галилео Галилея за пропаганду гелиоцентризма. Старик Галилей, вынужденный отречься от своей теории, бормочет себе под нос: «И все-таки она вертится». 1860 год, Оксфорд. Публичные дебаты, посвященные книге Дарвина «Происхождение видов». Невежественный епископ Уилберфорс не может придумать ничего лучше, чем спросить у своего оппонента: «Приходится ли обезьяна вам дедушкой или бабушкой»? Томас Гексли за словом в карман не лезет: «Лучше иметь в качестве дедушки обезьяну, чем человека, который хочет опошлить своим зубоскальством серьезную научную дискуссию». Взрыв аплодисментов, и пристыженный епископ, сопровождаемый смехом и свистом, выходит из аудитории.
Если верить Ричарду Докинзу и другим атеистам, то история взаимоотношений науки и религии сплошь и рядом складывалась из таких эпизодов. Этот взгляд, получивший название «тезис о конфликте», восходит к Джону Дрейперу и Эндрю Уайту, антиклерикально настроенным ученым второй половины XIX века. Названия их книг говорят сами за себя: «История конфликта между религией и наукой» и «История борьбы науки с теологией в христианском мире».
С подачи Дрейпера и Уайта, чьи сочинения были переведены на многие языки, взаимоотношения науки и религии долгое время описывались в военных метафорах: дескать, церковники постоянно вставляли палки в колеса научному прогрессу, но ученые с боем прорывались вперед. Особенно часто за ретроградность доставалось Католической Церкви.
И хотя тезис о конфликте до сих пор тиражируется атеистами, профессиональные историки науки отказались от него еще в 1970-е годы. По внимательном рассмотрении выяснилось, что сочинения Дрейпера и Уайта буквально нашпигованы ошибками. Более того, теперь уже никто не может отрицать, насколько важную роль сыграло христианство в становлении экспериментальной науки Нового времени. В зачаточном виде наука имелась у древних вавилонян, греков и арабов, но экспериментальный метод стал развиваться лишь на почве христианской Европы.
Например, сочинения Аристотеля переполнены лежащими на поверхности рассуждениями о физике и биологии, но этому философу не приходило в голову провести простейший эксперимент, чтобы их проверить. Скажем, Аристотель уверял, что в насекомых нет ни внутренностей, ни жира, хотя достаточно раздавить любого крупного таракана, чтобы убедиться в обратном.
Дай грекам микроскоп или телескоп – они не нашли бы им применения.
Чтобы появилась экспериментальная наука, должно было измениться сознание людей, а не только способ шлифовки оптических линз или выдувания колб. Христианство стало катализатором этого сдвига в сознании.
К опытному познанию мира первых ученых подтолкнуло представление о суверенности Бога, получившее выражение в теологии позднего Средневековья и затем развитое богословами Реформации.
Аристотель полагал, что земле и воде свойственно стремиться вниз, а огню и воздуху – вверх. Но если Бог-Творец по Своему усмотрению мог установить какие угодно законы природы, то их невозможно постигнуть из чисто умозрительных соображений о свойствах стихий – нужны конкретные наблюдения. «Законы движения не следуют с необходимостью из природы материи, но зависят от воли Божественного автора вещей», – писал английский естествоиспытатель Роберт Бойль, один из родоначальников экспериментального метода. Поэтому, чтобы узнать волю Творца, остается только прибегнуть к опытному познанию Его творения.
Адам в раю обладал всей полнотой знаний о мире
Не менее важным для становления науки оказалось и христианское учение о грехопадении – благодаря всплеску интереса к наследию блаженного Августина в XVI-XVII веках оно находилось в центре внимания. Многие философы и теологи того времени считали, что Адам в раю обладал всей полнотой знаний о мире – как иначе он бы давал имена животным? Из-за греха Адам утратил это знание, а его познавательные способности были повреждены. Люди больше не могут постигать мир легко и непринужденно. Падший человек вынужден добывать знания «в поте лица своего», путем экспериментов и методичного накопления фактов, а не в дружеской беседе за чашей вина, как это делали греки.
Отсюда вырос проект «великого восстановления наук» Фрэнсиса Бэкона, родоначальника эмпирической философии. Бэкон и его последователи надеялись при помощи кропотливой исследовательской работы восстановить знания Адама. Неслучайно костяк первой в мире научной организации, Лондонского королевского общества, основанного в 1663 году, составили пуритане, для которых учение о грехопадении и возвращении к райскому совершенству было особенно важно.
Конечно, взаимоотношения науки и христианства не всегда складывались гладко – порой религиозные деятели вмешивались в научные споры не на той стороне и оказывались в числе проигравших. Но сейчас историки науки стараются рассматривать такие дискуссии в контексте самой эпохи, а не мерить их участников современным аршином. Но даже если оценивать историю науки ретроспективно, записывая в прогрессивный лагерь всех, кто способствовал продвижению к сегодняшнему уровню знаний, выясняется любопытная вещь.
Оказывается, современный атеизм с момента своего появления в XVIII веке становился тормозом научного прогресса почти столь же часто, как и религиозный фундаментализм. Из желания насолить религии в споре истины и заблуждения атеисты нередко выступали на стороне последнего. Антирелигиозные предрассудки с завидной частотой толкали к ошибочным суждениям в научных вопросах. Так что при желании можно было бы написать не менее объемистый, чем у Дрейпера, том под названием «История конфликта между атеизмом и наукой». Вот три сюжета, которые могли бы войти в эту книгу.
Рассказ о Потопе стал стимулом для развития палеонтологии
Задумывались ли вы, почему палеонтология, наука об ископаемых организмах, родилась так поздно – только в XVII веке? Казалось бы, человечество сталкивалось с окаменелостями на всем протяжении своей истории. Известняки, из которых люди строили свои дома и храмы, буквально забиты древними раковинками. Достаточно только протянуть руку – и вот перед вами уже целая россыпь вымерших организмов. Так-то это так, но вот в органическое происхождение окаменелостей вплоть до Нового времени никто не верил. Раковины и отпечатки листьев на камне рассматривались как игра природы. Никому и в голову не приходило, что они были когда-то частью живых существ. Считалось, что окаменелости формируются прямо на месте, в горных породах, подобно кристаллам.
Почему же они иногда так похожи на живые организмы? Это не могло особенно удивлять людей, воспитанных на языческой философии. Еще Протагор говорил: «Всё подобно всему». Весь мир пронизан сетью тайных влияний – звезды влияют на людей и животных, так почему благодаря симпатической магии в горных породах не могут возникать камни в виде зубов и костей? В конце концов, если вся Земля – это огромный живой организм, как считал Платон и его последователи, то разве удивительно, что в ее недрах рождаются предметы, напоминающие нечто живое?
Сломать эти устоявшиеся стереотипы можно было только при помощи еще более авторитетного источника – Библии. В какой-то момент европейцы спросили себя: почему бы окаменелостям не быть следами потопа, о котором говорится в Священном Писании? Раз во время потопа водой «покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом» (Быт. 7:19), то становится понятным, как могли раковины и скелеты рыб очутиться на горных склонах вдали от моря. А раз так, то ничто не мешает видеть в них остатки реально существовавших организмов!
Николас Стено
Библейский рассказ о потопе на первых порах стал важнейшим стимулом для развития палеонтологии. Николас Стено, позднее ставший католическим епископом и затем причисленный Ватиканом к лику блаженных, в 1669 году публикует книгу, в которой доказывает, что так называемые «каменные языки» (glossopetrae), широко используемые в народной медицине, являются не чем иным, как окаменевшими зубами акул.
Стено считается родоначальником стратиграфии – раздела геологии, изучающего последовательность формирования горных пород. Не каждая научная дисциплина может похвастаться тем, что у ее истоков стоял святой! «Желание продемонстрировать реальность потопа на основании несомненных рационально постигаемых свидетельств стало влиятельным стимулом для описания окаменелостей и их органической интерпретации», – отмечает Мартин Радвик, один из наиболее авторитетных историков палеонтологии.
Понятное дело, что антиклерикалам того времени, стремившимся ниспровергнуть авторитет Библии, зарождающаяся палеонтология была не по душе. Так, Вольтер употребил всю свою неслыханную популярность на то, чтобы поставить ее под сомнение. С поразительной настойчивостью нападал он на палеонтологию на протяжении всей своей жизни. Вольтер высмеивал идею, будто «каменные языки» когда-то принадлежали морским организмам, попавшим в Апеннины во времена Ноя. Аммониты, доказывал он, это вовсе не раковины древних головоногих моллюсков, а «спиралевидные камни» причудливой формы. Древние раковины тропических моллюсков, считал Вольтер, оказались на территории Европы благодаря средневековым пилигримам, которые прикрепляли их к своим шляпам, возвращаясь из Святой Земли. Наконец, кости ископаемых гиппопотамов, найденные недалеко от Парижа, по мнению философа, выкинул в карьер за ненадобностью какой-то современный собиратель диковинок.
Иллюстрация к сочинению Николаса Стено, выполненная итальянским гравером Джованни Меркати и изображающая голову и зубы современной акулы. Сравнивая “каменные языки” с современными акульими зубами, Стено пришел к выводу, что они являются окаменевшими зубами древних акул, только гораздо более крупных, чем те, что живут в наши дни.
Конечно, Вольтер был не настолько наивен, чтобы не понимать, насколько смехотворны эти рассуждения, призванные перечеркнуть все накопленные к тому моменту знания о древних организмах.
Тем не менее, Вольтер поспешил принести в жертву истину во имя борьбы с религией – раз окаменелости свидетельствуют в пользу потопа, то тем хуже для окаменелостей, решил он.
Не только невежество двигало французским философом, отмечал Чарльз Лайель, «его нападки были продиктованы желанием обесценить Писание». Связь между антиклерикализмом Вольтера и его недобросовестностью в научных вопросах не ускользнула и от внимания Иоганна Гете. По словам великого поэта, Вольтер «отрицает существование окаменелых раковин… чтобы досадить так называемым попам».
Конечно, позднее, уже в XIX веке, ученые перестали объяснять существование окаменелостей действием всемирного потопа. Но на примере Вольтера мы видим, что на определенном этапе развития науки религиозные идеи способствовали научному прогрессу, тогда как антирелигиозные предрассудки его тормозили. Потому, когда услышите, что кто-то в очередной раз повторяет восклицание Вольтера, обращенное к Католической Церкви – «Раздавите гадину!» – вспомните, что заодно этот философ пытался придушить в колыбели целую отрасль науки.
Атеистам непросто было расстаться с идеей самозарождения жизни
Вера в самозарождение жизни была широко распространена, начиная с античности. Ее разделяли и многие Отцы Церкви: например, св. Василий Великий настаивал, что угри рождаются не иначе как из тины, а вовсе не из яиц. Но после опытов Франческо Реди и Лаццаро Спалланцани возможность самозарождения была поставлена под вопрос. Тем не менее, атеистам и воинствующим материалистам было не так-то просто расстаться с этой идеей.
Если материя прямо на наших глазах порождает пусть и не угрей, но хотя бы бактерий, то это веский аргумент в пользу того, что она делала это и в прошлом. А раз так, то, как писал представитель вульгарного материализма Людвиг Бюхнер, можно обойтись без допущения о существовании «высшего, находящегося вне природы всемогущества, создавшего… в известный период образования Земли эти первые и самые ранние начала организмов и вложившего в них способности или задатки к дальнейшему широкому развитию».
Желание оспорить традиционное представление о Боге-Творце подвигло Бюхнера, а также его единомышленников Карла Фогта и Якоба Молешотта, присоединиться к лагерю противников Луи Пастера. Этот французский ученый в 1860-е годы провел серию блистательных опытов, доказывающих, что жизнь не может зарождаться в предварительно прокипяченных питательных средах, если исключать попадание туда пылинок с микробами.
Пастер не просто так взялся за эту тему – он был ревностным католиком, и борьба с верой в самозарождение жизни для него была равнозначна борьбе с атеизмом.
На публичной лекции в Сорбонне в 1864 году Пастер прямо обозначил свои мотивы:
Луи Пастер
«Какой триумф будет для материализма, если подтвердится, что он основан на доказанном факте существования самоорганизующейся материи, производящей из себя жизнь?.. Что толку будет взывать к идее первичного творения, перед тайного которого мы должны склониться? И какой тогда будет смысл в идее Бога-Творца?»
Понятное дело, что работы Пастера не могли импонировать материалистам. В своем сочинении «Материя и сила», которым так восторгался тургеневский нигилист Базаров, Бюхнер с одобрением излагал взгляды оппонентов Пастера, таких как Феликс Пуше и Генри Бастиан. Самого же Пастера Бюхнер пытался дискредитировать, намекая на его принадлежность к «теологизирующему направлению в естествознании». Французский антрополог Габриэль де Мортилье, известный своим антиклерикализмом, и вовсе обвинял Пастера в жульничестве. Что, как не атеизм, заставило его и Бюхнера пойти наперекор научному прогрессу? И что, если не религиозная вера, подвигло Пастера встать на путь истины?
Колбы с «лебединой шеей», использовавшиеся Пастером в одном из его опытов (1861). Поскольку все содержащиеся в воздухе пылинки с микробами оседают в изгибе горлышка, достаточно только прокипятить питательный раствор, чтобы он оставался стерильным. Если же отбить горлышко или привести раствор в соприкосновение с изгибом, как в колбе немедленно начинает развиваться жизнь.
Позвольте, спросите вы, а как же объективные факты? Но на первом этапе с фактами было все не так просто. Опытам Пастера его противники противопоставили опыты с экстрактом сыра и сенным отваром. Даже если эти среды как следует прокипятить, то в присутствии стерильного воздуха там все равно начинает кишеть жизнь! Ну чем не довод в пользу самозарождения? Будь на месте Пастера человек неверующий, он бы сдался и признал свою теорию фальсифицированной. Но Пастер руководствовался верой в Бога-Творца и упорствовал. Его правота стала очевидной лишь через 15 лет: в 1876 году было показано, что сенная палочка образует термоустойчивые споры, выдерживающие длительное кипячение.
Увидеть в доисторических бизонах «заговор попов»
Полумрак пещеры. Встав на колени, бородатый человек средних лет перебирает камни и обломки костей. Его 9-летняя дочка бегает вокруг со свечкой в руках. Внезапно луч света озаряет своды пещеры, и девочка в изумлении вскрикивает: «Папа, быки!»
Марселино де Саутуола
Так было сделано одно из самых важных археологических открытий XIX века: наскальная живопись в испанской пещере Альтамира. Разглядывая красноватые фигуры, Марселино де Саутуола, юрист по образованию и археолог-любитель, сразу понял, что перед ним – никакие не быки, а бизоны, которые в последний раз встречались в Европе во время ледникового периода. Отсюда Саутуола сделал вывод, что наскальная живопись из Альтамиры относится к раннему каменному веку – палеолиту. Данные о своем открытии Саутуола поспешил опубликовать в брошюре, которую он в 1880 году разослал выдающимся археологам своего времени, большая часть из которых была тогда сосредоточена во Франции.
Увы, Саутуола не только не удостоился почестей и признания, но подвергся насмешкам и клеветническим нападкам, которые вскоре свели его в могилу. Об Альтамире забыли почти на 20 лет, и только когда схожие образцы первобытной живописи были обнаружены в других пещерах Европы, сомнения в подлинности открытия Саутуолы исчезли. С чем же была связана такая задержка? Ни с чем иным, как с предвзятостью французских ученых, известных своим антиклерикализмом.
Изображение бизона в испанской пещере Альтамира, палеолит, приблизительный возраст – 15-35 тыс. лет.
Кампанию по дискредитации Саутуолы возглавил антрополог-антиклерикал Габриэль де Мортилье – тот самый, кто метал стрелы в Пастера. Мортилье счел, что живопись из пещеры Альтамира очень похожа на храмовые фрески. А раз так, то ее авторами являются не первобытные люди, а современные иезуиты, которые хотят ввести в заблуждение научную общественность, чтобы затем осмеять науку. Увидеть в доисторических бизонах «заговор попов»… воистину, атеизм ослепляет!
Мортилье, стремясь ниспровергнуть религию, доказывал, что религиозные практики изначально не были свойственны человеку. Религия, считал он, появилась совсем недавно, в неолите, вместе с изобретением сельского хозяйства. До той поры не существовало веры в бессмертие души и загробный мир – на этом основании Мортилье отрицал, кстати, и существование палеолитических захоронений. В палеолите, по мнению французского археолога, люди были больше похожи на зверей, чуждых любым проявлениям духовности, и уж тем более искусству.
Признать, что доисторические люди были способны создавать такие живописные шедевры, как в Альтамире, означало бы для Мортилье дать лишний козырь верующим, настаивавшим на врожденной склонности человека к духовной жизни.
Одним из немногих, кто сразу же поверил в подлинность живописи из Альтамиры, был испанский археолог Хуан Виланова-и-Пьера. В 1880-е годы, вопреки всеобщему скепсису, он активно отстаивал на международных научных конференциях идею о существовании первобытного искусства. При этом Виланова, убежденный католик довольно консервативных взглядов, руководствовался откровенно религиозными мотивами: «Бог сотворил людей по Своему образу», писал он, «в таком же совершенном состоянии, в каком были сотворены все остальные виды, без всяких предварительных заготовок и пробных вариантов». Виланова полагал, что человек в сущности всегда был таким, каким он есть сейчас – а раз в наши дни он занимается живописью, то почему бы ему не делать этого и в палеолите?
Итак, вот еще один случай, когда вера способствовала научному прогрессу, а атеизм толкал на путь заблуждения. Мортилье так и не раскаялся в содеянном – только его ученик, антрополог Эмиль Картальяк, принимавший участие в травле, в конце концов признал свою ошибку и извинился перед дочерью Саутуолы Марией – той самой девочкой, которая первой увидела рисунки в пещере.
А ведь еще можно вспомнить, что Мортилье и многие другие антропологи-атеисты отрицали, что человечество имеет единое происхождение – слишком уж похожей они считали эту идею на библейский рассказ об Адаме и Еве. Разные расы людей, считали они, произошли независимо и потому относятся к разным видам. А тут уже недалеко и до расизма. Таким образом, за короткую историю атеизма на его счету накопилось немало ошибок и злодеяний, и кто знает, не перевесят ли они всего того, что сами атеисты вменяют в вину религии?
