Протоиерей Андрей Ткачев
Гляньте на любого человека. Хоть в метро, хоть в очереди к кассе коммунальных платежей. Хоть в парке на пробежке, хоть на базаре у прилавка. Гляньте. Перед вами – чудо. Замрите на миг. Это чудо, не осознанное нами по причине многочисленного наличия всюду таких же «чуд». Но все-таки. У этого (любого) человека неповторимый набор чего-то, предположим, хромосом. Уникальный рисунок отпечатков пальцев, радужной оболочки глаза и прочее. Добавьте сюда хитрую смесь талантов, порочных склонностей и добродетелей, которые отчасти унаследованы, отчасти впитаны из среды или приобретены сознательно. На этого человека влияли прочитанные книги или их отсутствие, среда воспитания, религия, язык. И он, право, уникален. Чудо, как ни крути! Об этом с разных сторон, но одинаково знают криминалисты и богословы.
Но идем дальше. Это не чудо, выросшее в воздухе. У этого человека (любого, то есть) есть конкретные папа и мама. Они тоже из плоти и крови, у них тоже неповторимый, отличный от их ребенка рисунок на пальцах, зрачке и так далее. У них своя неповторимая смесь грехов и добродетелей, порочных склонностей и высоких порывов. В какой-то момент они зачали этого третьего, которого мы условно видим. Зачатие было тайной. Это совсем не производственный процесс, но таинство, пусть даже и не осознанное участниками. Это священное и краткое безумие, никак не похожее на серые будни. После этой краткой мистерии на небесах тихо сказано: «Зачался человек. Была любовь или была иллюзия ее; случайно все было или долго готовилось – оставим. Не наше дело. Вот перед нами человек (в очереди, на пробежке, в метро…), и его-таки зачали. Он и есть живое чудо, явившееся в результате другого чуда, ночного, и никому не понятного».
Идем дальше. Умерли твои родители или живы, они – за спиной твоей. Это читается по чертам твоего лица, по голосу, по твоим привычкам и склонностям, короче, по той тысяче мелочей, которой пахнет живой и конкретный человек. Родители твои в тебе живы. Даже если уже умерли. Они за спиной твоей. Всегда. Они в интонации голоса твоего, в манере тушить или прикуривать сигарету, сморкаться, они в твоем почерке, в произношении некоторых букв…
Современная жизнь свистит всем в оба уха, что прошлое – ничто и цена его – никакая. Дескать, есть я, и все. Даже не так. Есть Я, и пошли вы все… Не обижайтесь. Это так и называется. Но это ложь. Нарисуйте треугольник. Равносторонний. Верхняя его точка – это, вестимо, вы. Но нижние две – папа и мама. Любишь – не любишь, живы – умерли, но они есть. Они вполне конкретны, как тот солнечный луч, что прямо сейчас вонзился в окно сквозь занавеску. Их боль – в тебе, их грех – в тебе, их мечты – в тебе… Дальше сам продолжи. И они за спиной твоей. Поэтому, когда мы видим где бы то ни было конкретного человека, мы можем смело представить себе его отца и мать. Прямо за спиной видимого нами человека. Они – его родители – живые и настоящие. Настолько же настоящие, как и этот, видимый нами человек. Не будь их – для нас невидимых – не было бы и этого дядьки или тетки, столь очевидно видимых нами.
Итак, треугольник нарисован. Его верхняя вершина – я. Для пошляков – Я. Две нижние – папа и мама. Грешные, глупые, святые, добрые, красивые, сильные, беспомощные… Не важно. Какие хочешь. Просто папа и мама. Но они тоже взялись не из воздуха. У каждого из них, в свою очередь, есть тоже папа и мама. И они тоже были таинственно зачаты, с болью рождены, ласково выкормлены, с подзатыльниками воспитаны. Треугольник придется дорисовывать. У каждого за спиной свой треугольник. И так, погружаясь вглубь, мы будем вынуждены подумать еще о бабушке и дедушке со стороны матери и о бабушке и дедушке со стороны отца. Это тоже живые и конкретные люди, прожившие свою жизнь и допившие до дна свою личную чашу. Их мечты и дерзания, падения и ошибки тоже отлились в наших отцов и матерей, а значит – и в нас самих во второй степени удаления. Дальше древо разрастается! Дальше оно грозит именно разрастись корнями в самую что ни на есть глубину, захватывая сначала десятки, а потом сотни, а потом и тысячи человек. Все это будут конкретные люди, которых мы в глаза пока не видали (до Страшного суда), но которые реально на нас уже повлияли своей прожитой жизнью. Все это древо потом прекратит разрастаться вширь, сузится и сойдется в одной паре – в Адаме и Еве. Так-то.
Но закончим…
Итак, за каждым из нас туда, назад, в глубину и в тьму прошедших веков разрастается странное дерево, состоящее из живых людей: настоящих, обычных, типичных (или из ряда вон выходящих). Мы с ними связаны, хотя в глаза их, повторюсь, не видали. Они влияют на нас. Влияют фактом пройденного жизненного пути и вкушенной смерти. А мы на них? А мы на них тоже. Зря что ли, думаете, в Церкви есть родительские субботы и вселенские поминания усопших? Мы ведь можем молитвой как-то постараться исправить их ошибки, а значит – и их плохое влияние на нас. Как бы то ни было, Евангелие говорит: «У Бога нет мертвых». Они и мы – одно человечество, одна разросшаяся непомерно семья согрешившего Адама. Влияние друг на друга возможно в обе стороны.
Вот такое неслучайное и чудесное явление представляет из себя всякий (!) человек, видимый или только представляемый. И убивать его нельзя, и обижать его нельзя, и уважать его надо, ибо он – чудо. За усопших молиться тоже надо. Нужно связывать поколения. И много еще чего хорошего надо, исходя из того, что человек глубок и чудесен. Пусть даже в быту он примитивен и заземлен. Это ничего. Главное, что нити от него тянутся во всем миры, и он всегда не один. Всегда у него за спиною кто-то.
