Сергей Безруков в роли Иешуа Га-Ноцри
«Нет никакого добренького Исусеньки». – «Тут вы совершенно правы, – сказал отец Герман. – Добренького Исусеньки не существует. Это плод вашего больного воображения».
Елена Хаецкая. Поп и пришельцы
Человек волен избирать вечную смерть, кто выберет ее – ее и получит.
К.Л. Льюис. Расторжение брака
Многим знакомо едкое выражение философа Константина Леонтьева «розовое христианство»[1], которым он припечатал современную ему околоцерковную либеральную интеллигенцию. В наши дни появилась и набирает популярность новая версия «розового христианства», которая заслуживает названия «сюсюкающего христианства».
Представители оного – разумеется, тоже либеральные интеллигенты, как и во времена К. Леонтьева, – «с огнем большевистским в груди» ратуют за апокатастасис пантон[2] и отрицают синергию, т.е. добровольное соработничество человека с Богом, как необходимое условие спасения.
Эти странные люди хотят, чтобы человек прожил жизнь, не давая Богу места даже в кладовке, не считаясь с Ним, а потом умер – и чтобы Бог его спас, вопреки его выборам, каждый из которых оставил след в его душе, делая ее все менее проницаемой, все более герметичной для благодати. Чтобы Бог навязал Себя человеку вопреки явному, очевидному и подтвержденному всей жизнью нежеланию человека быть с Богом.
Интересно, что стоит не согласиться с их мнением – и они набросятся на вас, не выбирая выражений, не останавливаясь перед навешиванием ярлыков и переходом на личности. С уважением и даже простой вежливостью у певцов всеспасения дело обстоит как-то не очень. И это неслучайно: корни «сюсюкающего христианства» – в безответственности, качестве инфантильной, незрелой личности. Инфантильным людям, как избалованным детям, трудно выдерживать несогласие, отказ ими восхищаться и поддакивать; им незнакомо понятие интеллектуальной честности, им трудно дается уважение (уважать конкретного оппонента труднее, чем таять от абстрактной «любви» ко всем сразу).
Другая подоплека данного феномена – «наивность в опыте зла»[3], и здесь за «сюсюкающих» можно порадоваться: очевидно, жизнь поворачивалась к ним нарядной стороной, они не встречались лицом к лицу с людьми, сознательно предавшимися злу, и понятия не имеют, о чем щебечут.
Ну, а я не пожелаю никому встретиться в пакибытии с мучителем и разделить с ним вечность. И спросила бы апологетов всеспасения, глядя в глаза: а вы, вот вы готовы облобызаться там с педофилом, растлившим вашего ребенка? С подростками, забавы ради забившими насмерть вашего любимого мужа, возвращавшегося с работы? Кто-то говорит «да»? Я поверю… только если вы прошли концлагерь. А если нет, то нет. Потому что такие заявления человека, неискушенного в опыте зла, – это не милосердие, а прекраснодушие, которое разлетится вдребезги при лобовом столкновении с жизнью.
На пространстве бывшего СССР сюсюкающее христианство процветает с легкой руки писателя Михаила Булгакова, создавшего в романе «Мастер и Маргарита» жалкий и карикатурный образ нелепого бродячего философа Иешуа, которого невежественная советская интеллигенция радостно приняла за Христа. Лет с тех пор прошло немало, но навеянный романом образ «добренького Исусеньки», для которого «нет плохих людей», продолжает смущать неокрепшие умы.
Паисий Святогорец характеризует это явление следующим образом:
«Люди хотят грешить и иметь добренького Бога. Такого Бога, чтобы Он нас прощал, а мы продолжали бы грешить. То есть чтобы мы творили бы все, что хотим, а Он прощал нас, чтобы прощал нас не переставая, а мы дули бы в свою дуду»[4].
По-человечески понятное желание, поскольку никто из нас в здравом уме не может быть уверенным в своей посмертной участи. Но человека делает человеком свобода, т.е. возможность сделать любой выбор, ошибочный или даже пагубный – в том числе. И возможность упорствовать в этом выборе, отвергая Бога и Его любовь. И даже возможность сказать Богу: «Уйди, ненавижу Тебя, ничего Твоего не приму» (увы и ах, история знает такие примеры).
Господь насильно не спасает, потому что важен выбор самого человека, вектор его жизни, его воли
Господь призывает нас к спасению, но насильно не спасает, потому что важен выбор самого человека, вектор его жизни, его воли.
Преподобный Силуан Афонский, на которого почему-то любят ссылаться апологеты всеспасения, утверждал:
«Наша воля есть медная стена между нами и Богом и не дает с Ним сблизиться или созерцать Его милость»[5].
«Доктрина апокатастасиса фактически несовместима с христианским учением о свободе воли разумных существ, согласно которому направленность свободной воли может быть изменена только изнутри. Такое изменение не может быть навязано свободной воле извне, даже силой Божественного всемогущества. Любовь не может быть навязана насильно. Следовательно, Бог не может спасти человека без его свободного согласия»[6].
Чтобы Бог восстановил разрушенную грехом, дышащую злобой на ближних, растленную личность, эта личность должна обратиться к Нему, открыться Ему. Должна сказать: «Прости меня, исцели меня, измени меня». Чтобы покаяться и спастись, человек должен иметь в себе что-то способное резонировать с любовью Божией, иначе сама эта любовь его испепелит[7].
Вопрос о соотношении справедливости и милосердия является одним из наиболее сложных в христианском вероучении. Все наши добродетели присущи нам потому, что изначально являются свойствами Бога (человек – образ Божий, живая икона Творца). Конечно, и справедливость тоже. Разумеется, справедливость Бога отличается от нашей, поскольку наше знание о другом человеке всегда частично, относительно, мы не видим, раскаивается ли он в глубине души, а главное – куда как часто наш праведный гнев как-то нечувствительно превращается в злобу. У всесовершенного Бога все добродетели сплавлены воедино и справедливость является обратной стороной милосердия. У нас они нередко противоречат друг другу, но это отнюдь не означает, что быть всегда милосердным – хорошо, а справедливым – плохо: это невозможно, в чем и убедился князь Владимир, желая миловать преступников и невольно оказавшись несправедливым по отношению к их жертвам. Мы не знаем, как именно разрешается это противоречие в Царствии Небесном, но, будучи последовательными христианами, мы обязаны верить Спасителю, неоднократно повторявшему грозные слова о «плаче и скрежете зубов».
И как быть с такой, например, евангельской цитатой:
«Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: “идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его”» (Мф. 25: 41)?
Пока что ни один поборник всеспасения не объяснил мне, как же следует понимать эти слова Христа. Как ложь? – Это богохульство. Как запугивание? – Христос не прибегает к подобным методам убеждения.
«Слава Господу, что Он дал нам покаяние, и покаянием все мы спасемся без исключения. Не спасутся только те, которые не хотят каяться, и в этом я вижу их отчаяние, и много я плачу, жалея их»[8].
«Тех, которые по своему произволению отступают от Него, Он подвергает отлучению от Себя, которое они сами избрали»[9].
Наш Господь не прикоснется к свободе человека, к его нравственному выбору. Смирение Бога – кенозис – доходит до того, что Он Сам полагает запреты Своему всемогуществу, и это самое драгоценное в Его взаимоотношениях с человеком.
Открывая клетку, мы соглашаемся с тем, что птица может улететь. Наделив человека свободной волей, Бог заранее соглашается с тем, что эта воля может привести его в ад.
«Любовь Бога предполагает полное уважение к Своим созданиям»[10].
Рай, в который загоняют насильно, перестает быть Раем и становится концлагерем. Бог, Который насилует свободную человеческую волю, перестает быть христианским Богом. Христианство без кенозиса и синергии – не только ересь, но и бессмыслица.
