«Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 16, 10–14).
Богословское учение, которое мы находим в этой притче, касается жизни во Христе, поэтому отцы постановили читать этот евангельский отрывок перед Великим постом.
Притча эта связана с одной серьезной проблемой человека – проблемой его связи с Богом. Вообще, чтобы установить отношения с кем-нибудь, надо быть на него похожим.
Если же мы с ним окажемся непохожими друг на друга, связь не наладится. Поэтому древние и говорили, что если имеется подобие, то есть и любовь, есть общение.
Вы скажете: «А как же любовь к врагам?» Да. Бывают два вида любви: одна радует сердце и утешает, а другая – это любовь крестная. Надеюсь, мы эту вторую оказываем всем людям. Первую, однако, всем мы оказывать не можем. То есть бывает любовь, делающая нас счастливыми, и бывает любовь, которая создает нам трудности, – святой Максим Исповедник где-то говорит об этом. Мы терзаемся, но любим, любим, но терзаемся.
Чтобы установить отношения с кем-нибудь, надо быть на него похожим
А первой любви мы все ищем – это любовь, в которой мы обретаем утешение. Я люблю, потому что этого хочу, потому что это меня утешает, потому что я так отдыхаю душой, потому что это доставляет мне покой и радость. Эта первая любовь включает в себя и дружбу – величину, с древних времен определяемую как общение и гармония душ.
Я говорю всё это, чтобы показать, что к Богу мы приближаемся разными способами, которые Он понимает. Это очень важно. А что делать, если Бог не понимает наших слов? Если мы говорим Ему на языке, которого Он не понимает? Потому что есть один такой язык, который Богу непонятен. Он понимает все языки, даже если заговорить по-китайски, не правда ли? И даже если будем молчать, если только вздохнем – Бог тоже всё поймет. И все-таки есть один такой язык среди всех несметных языков, которого Он не понимает и на который не отвечает.
Возьмите ребенка и начните рассказывать ему о теореме Ньютона-Лейбница. Увидите, что скоро не сможете с ним общаться. Он будет на вас смотреть изо всех сил, может, даже улыбаясь, но только не поймет, о чем вы ему говорите, и никогда не ответит по существу дела. Милое дитя не может сказать ничего, потому что это язык, ему непонятный.
Итак, есть язык, которого Бог не понимает, и нам надо быть внимательней, потому что мы между собой обычно говорим на этом языке. Язык этот подобен кулакам, то есть ударам кулаками, в которые мы превратили слова. Человек может никого не бить, но, говоря такие слова, он словно бьет кулаком. И чем он культурней, тем незаметнее это должно быть.
Если порядочный англичанин напишет вам письмо, в котором хочет высказать вам что-нибудь плохое, вы ничего сразу не почувствуете. Существует это культурное различие. «Да, хорошие слова он мне пишет», – думаешь ты, а он ругает тебя от начала и до конца. Ты, естественно, это поймешь, но только после третьего прочтения. Потому что нравы этих народов не позволяют им себя раскрывать. Англичанин или американец может тебя ненавидеть, но он не хочет раскрываться, считает, что это ниже его достоинства – крикнуть на кого-нибудь и этим выдать себя.
Грек, у которого смиренномудрия и простоты больше, поругает тебя и себя выдаст. Англичанин же никогда этого не скажет. Когда я читаю лекцию перед иностранной аудиторией – английской, например, как делал это когда-то, – и кому-нибудь очень не понравится то, что я говорю, он никогда не повернется к соседу и не скажет:
– Да что этот олух несет?
Он никогда так не скажет, а повернется и скажет:
– У лектора замечательная супруга.
Это значит, что лектор ничего не стоит. Англичанин вам скажет: «This is very important!» – и это будет значить, что сказанное вами не имеет никакого значения. А вот если он выйдет из себя и крикнет: «Да что ты такое говоришь? Я с этим не согласен, у меня другое мнение!» – тогда это будет значить, что ваши слова важны. Я сейчас говорю о культурных различиях, но этим языкам учатся.
Итак, есть язык, который Бог знает, и есть язык, которого Он не знает. Язык, которого Бог не знает, – это язык фарисея. На этом языке хоть сотню лет Ему говори, Он ничего не поймет и ничего не ответит.
Язык, которого Бог не знает, – это язык фарисея. На этом языке хоть сотню лет Ему говори, Он не поймет и не ответит
«Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю».
Фарисей хватает пулемет и начинает расстреливать плохих. Вот, с прелюбодеями покончено, покончено с ворами. Но он, как будто этого ему мало, чтобы еще лучше показать Богу, что же он имеет в виду, говорит: «А я не такой, как вот этот тут! Я не такой!» – чтобы Бог понял, кто перед Ним стоит! И даже объясняет почему: «А потому что я лучше всех!» То есть я и Ты – мы составляем одно целое, между нами нет никакой разницы.
На основании чего же он делает всё это? Да на основании вот этих страшных дел: «пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю». Не говорит, сколько он приобретает, а: «Даю десятую часть». Украду миллион – ну и ладно, отдам сто тысяч.
Ведь фарисеи какими были? Ворами и лжецами, только прикрывались законом. Поэтому единственными людьми, которых Христос публично порицал, были фарисеи и книжники, потому что они были – и, если хотите, остаются до сих пор – источником духовной слепоты Израиля, со всем своим формализмом и крайним высокомерием вместо смиренного искания истины, подобающего духовному лидеру.
Духовный лидер – тот, кто идет вперед и сам ищет истину. Истинные вожди – только те, кто не спят по ночам, чтобы лично преуспеть в покаянии и богопознании. И потом это передается другим, но передается потому, что оно есть. А если его нет, как оно передастся? Ну, повешу я себе на грудь три панагии, нацеплю еще три, но какое это имеет значение? Я же всё равно буду пустым, пустым и умру. И Бог видит, что я пустой, и ничего не вкладывает в мой сосуд.
Поэтому, когда некоторые церковные личности открывают рот и начинают каркать как вороны: «Кар-кар!» – раз, второй, – то народ стоит, не дождется, когда они закончат, чтобы разойтись. Бог ничего не вкладывает в этот сосуд, потому что он полон собственного эго, себялюбия, огромного нарциссизма.
Бог ничего не вкладывает в этот сосуд, потому что он полон себялюбия
Фарисей говорит эти слова, и говорит (что хуже всего) на языке, которого Бог не знает и не желает знать, потому что Сам действует противоположным образом. Если мы хотим познать Бога, то можно прочитать слова фарисея, вкладывая в них противоположный смысл. Вам кажется это странным, но Бог смиряется перед Своим творением, и когда говоришь Ему: «Боже, я убил, прости меня!» – знаете, почему Он принимает это? Потому что берет на Себя ответственность за твою ошибку, за твою безысходность, понимает тебя, ставит Себя на твое место и оправдывает тебя.
Мать делает то же самое, но Бог это делает в максимальной степени. В противном случае не было бы никакого смысла исповедоваться. Церковь сказала бы: «Смотрите, будете исповедоваться один раз в жизни! Ну, ладно, пускай два! Потому что иначе это уже превращается в издевательство. Ну, что ты исповедуешься мне – и потом опять делаешь то же самое?»
То, что ты идешь и исповедуешься снова и снова в одних и тех же грехах, означает, что Кто-то не отождествляет тебя с твоим грехом, а оправдывает, полностью отделяет тебя от греха, и видит тебя таким, как будто ты на самом деле превосходное творение, как мать любуется своим ребенком, как самым сладким и красивым созданием на свете.
Бог так и смотрит на нас с этой святой наивностью – не наивностью, а положительным отношением, – потому что знает, что только так человек реально исцеляется, хорошеет, становится достойным – когда даришь ему подарки, потому что всё дар. Потому ли, что люди достойны? Нет, они недостойны, но чтобы они могли стать достойными.
То, чем Бог обладает, эта Его огромная свобода, делает Его исключительно привлекательным. Бог привлекателен. Он не то безумное существо, которое мы создали у себя в уме и к которому относимся соответственно своим представлениям. Поэтому и слышишь сегодня, что молодые люди говорят:
Бог не то безумное существо, которое мы создали у себя в уме и к которому относимся соответственно своим представлениям
– А что мне делать с таким Богом?
Потому что мы такого Бога им преподносим, но Бог не такой. Бог берет на Себя ответственность до такой степени, что смиряется перед Своим творением и буквально не видит того, что мы искривили. Искривили потому, что я сам кривой. Обычно мы сами становимся кривыми. Поэтому Бог берет на Себя ответственность за то, что сделал ты, и входит в этот мир, и, чтобы объяснить нам, что Он хочет сказать, восходит на Крест. И делает это не оттого, что Ему это нравится и Он этого ищет, а потому, что для нас это – единственный способ понять Его слова. Понимаете, о чем я говорю?
У нас не было другого способа понять того, что Он нам говорит. Необходимо было, чтобы мы Его умертвили, чтобы понять, что Он в точности имеет в виду. «Быв послушным даже до смерти» (Флп. 2, 8), и эта Его любовь – до смерти. Эта сверхъестественная любовь – это тайна Церкви, достояние Церкви, и поэтому Церковь никогда не будет иметь конца.
Бог не понимает языка фарисея и не отвечает на него. Он понимает язык, подобающий Ему, – язык смиренномудрия, и все языки, синхронные ему. А когда говорит фарисей, Бог даже не знает, что он сказал. Если спросишь Его: «Что он сказал?» – Он ответит: «Я не понял. А о чем он так долго говорил?»
То, что говорит фарисей, не имеет смысла, потому что оно противоположно смиренной любви, которой является Бог. «Этот такой-то, тот такой-то», – и прочее. И вы видите эту жуткую историю с прелюбодейкой, которая кажется скандальной в глазах моралистов, пускай они этого и не говорят. Ведь сами священники избегали говорить об этом месте Евангелия, особенно в былые времена. Ее хватают на месте преступления, окружают и ведут к Нему. Они не знали, что им делать, вы знаете эту историю, и спрашивали друг друга:
– Что же нам теперь делать? Что говорит Закон?
В каноническом тексте мы читаем, что, когда Ему говорили о женщине, Христос сидел и писал на земле. А что Он писал? В одном апокрифическом евангелии упоминается, что Он писал имя фарисея, стоявшего поблизости, и имя его любовницы. Понимаете? «Иоанн – Васула…». А потом другое имя, и рядом – имя соседки. Люди были в ужасе. Только так Он убедил их, поскольку человеколюбие им было чуждо. После этого Христос говорит известные слова:
– Кто из вас без греха, первый брось в нее камень (Ин. 8, 7).
В одном апокрифическом евангелии упоминается, что Он писал имя фарисея, стоявшего поблизости, и имя его любовницы
И никто не посмел бросить камня, потому что имя его было написано на земле.
Потом Он обращается к женщине и говорит, чтобы она была внимательней к себе. Не говорит: «Ну, что же ты наделала!» Это заповедь: Он подает ей прощение, потому что она смирилась. И пожалел ее, и ободрил: «Есть Любящий тебя! Будь внимательна! То, что ты сделала, – ничто в сравнении с тем, что ты значишь». И так делает эту женщину святой.
Это способ Бога, другого способа мы не знаем. Конечно, многие потом придумали разные способы, но знайте, что сегодня христианство в значительной степени искажено и иногда превращается в «бабьи басни» (1 Тим. 4, 7), потому что им занимаются люди, не познавшие Бога.
«Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику!»
Он стоит вдали. Не хочет даже взглянуть на небо и только бьет себя в грудь, потому что у него нет слов. Понимаете? Если бы кто-нибудь из нас оказался на месте мытаря, он мог бы сказать:
– Послушай, фарисей, я пришел сюда, чтобы сделать то-то и то-то, и ты не имеешь права говорить мне, что я такой!
Разве он не мог так сказать? Кое-кто из нас сказал бы:
– Слушай, фарисей, что ты говоришь обо мне такое? Ты же хуже меня!
Да еще и всыпать ему. Он, однако, этого не делает. Он принимает это жуткое унижение от другого – не от Бога, а от другого человека.
В древних патериках полно таких удивительных историй. На днях я читал о святой Исидоре, Христа ради юродивой, которая подвизалась в монастыре вместе с четырьмястами монахинями. Пришла туда в рваной одежде и с первого же дня стала вести себя странно, чтобы показать, что у нее с умом не всё в порядке. Монахини так и считали ее сумасшедшей, и делали с ней, что хотели, а она целыми днями сидела в печи.
Тут преподобный Питирун, который подвизался на противоположной горе и значил тогда то же, что святой Паисий для нашей эпохи, получил откровение. Пришел ему помысл: есть ли такой человек, который достиг бы того, чего ему еще предстоит достичь? И Святой Дух сказал ему:
– Смотри, вот в том монастыре есть монахиня, которая стоит гораздо выше тебя!
И он пошел в монастырь, где его встретили прекрасно, поскольку знали, что он великий старец, и сказал монахиням:
– Я очень прошу вас: соберитесь все ко мне!
Они пришли, но ни в одной из них он не нашел ту, которую искал.
– Среди вас должна быть монахиня с золотым венцом на голове.
Такой ее показал ему Святой Дух – с золотым венцом.
– А кто же это? Мы же все пришли.
– Нет, не все! Есть еще одна монахиня.
– Ну да, есть еще одна, ненормальная.
– Приведите ее сюда.
Именно на ней он и увидел венец. Монахини говорили:
– Да она же ненормальная!
– Она великая святая и заслуживает того, чтобы стать аммой (т.е. духовной матерью)!
Ее тут же осыпали почестями, но она исчезла, и никто даже не заметил, как она ушла. И больше никогда не появлялась. Никто не понял, куда она ушла и как закончила свою жизнь, потому что она не искала похвал. А на что тебе похвала, когда у тебя есть Святой Дух?
(Окончание следует.)
