Рассказы из жизни бабушки Параскевы
Мой путь к Богу начался не с пустого места…
Параскева Дмитриевна Солнцева
И вдруг в одночасье все рухнуло, земля ушла из-под ног: в мае 2002 года мне был поставлен страшный диагноз — рак лимфатической системы. Страшное смятение поразило душу: «За что? И почему именно я? А как же семья? Как же дети? Как они будут выживать? Неужели все кончилось — солнечный свет, голубизна неба, город с трамваями, автобусами, спешащими куда-то людьми? Снежок, тихо падающий с неба? Дождь, переходящий в ливень с громом и молниями? Неужели все это кончилось? Никогда я не съезжу за грибами? Никогда больше не увижу леса и любимую дачу, куда вложил часть своей души? Неужели никогда больше не увижу жену и детей? Не порадуюсь их успехам и не огорчусь неудачами? Неужели это конец — страшный и неотвратимый!?»
Самочувствие после химиотерапии примерно такое, как у таракана после дозы дихлофоса
Врачи на эти вопросы не отвечали и прямо говорили, что никаких гарантий излечения они дать не могут. Лечащий врач честно предупредила, что нужно готовиться к долгому, изнуряющему лечению, но действительность оказалась еще хуже — химиотерапия убивала в организме не только больные клетки, но и здоровые. Самочувствие после сеансов химиотерапии было примерно таким, как у таракана после солидной дозы дихлофоса.
Родные утешали, как могли, но помогало это мало: чтобы появились силы для лечения, нужна была духовная опора. И однажды я понял, что искать ее нужно не на Земле. Я обратился к Тому, от Кого зависит абсолютно все на земле и, в частности, моя жизнь. Так я потихоньку начал двигаться к Богу — точнее, Он приводил меня к Себе. Невыразимое облегчение пришло после первой исповеди, великое блаженство принесло приобщение к великим Святым Таинствам. Едва отойдя от болезни, я с женой и сестрой посетил Святую Землю — настолько хотелось приблизиться к Богу. Это путешествие окончательно укрепило меня в вере.
И только недавно пришло осознание: мой путь к Богу начался не с пустого места. Позже появилось твердое убеждение: я просто вернулся на дорогу, по которой уже когда-то шел — в самом раннем возрасте. И вела меня к Богу моя бабушка Параскева.
Бегом от колхоза
Моя бабушка — Солнцева (Колосова) Параскева Дмитриевна, мать моего отца — родилась в 1901 году в крестьянской семье, в небольшой деревушке Заборово, что возле Городца Нижегородской губернии. Работала в колхозе, во время войны воспитывала двоих детей одна — муж был на фронте. Выжили они, по ее словам, только благодаря корове и огороду. Работали от темна до темна: с утра на колхозных полях, вечером — на своем участке размером не меньше 30 соток.
Городецкая резьба
Бабушка поселилась в этом домике только потому, что напротив церкви
В начале 1950-х годов, устав от непосильной работы в колхозе и на своем огороде, она из села переехала в Городец, небольшой, но древний городок. Там она жила на тихой улочке в комнатке на втором этаже небольшого домика. Прямо напротив её жилища, чуть правее, виднелись купола без крестов — там, в бывшей церкви, располагался какой-то склад. Бабушка и поселилась в этом домике только потому, что напротив церкви.
Но храм в те годы не действовал, и бабушка была вынуждена ездить в один из действующих церквей — в Балахну, километров за сорок от Городца. В детстве я часто гостил у нее, и она всегда брала меня с собой в эти поездки. Мне было лет пять, когда я впервые побывал в храме и на всю жизнь запомнил новые ощущения. Я помню тот запах ладана и какое-то неосознанное, умиленное состояние, которое я никогда ранее не испытывал. С благоговением я слушал пение церковного хора, и это тоже было для меня открытием. Бабушка научила меня молиться, и я просил в церкви Боженьку о многом, и — удивительное дело! — меня не покидало ощущение, что Он рядом, слышит меня и обязательно исполнит мои просьбы.
Вера и пустой колодец
Вера была не чем-то отвлеченным и абстрактным для бабушки, а основным наполнением её жизни. Она молилась почти все свободное время утром, днем и вечером по нескольку часов. Что бы она ни делала, перед этим всегда просила благословения у Господа.
До самых преклонных лет, пока позволяло здоровье, она объезжала все наиболее известные святые места в Советском Союзе. Она побывала в Троице-Сергиевой Лавре под Москвой, в Киево-Печерской Лавре, в Почаевской Лавре на Западной Украине. Причем происходило это в самый разгар хрущевских гонений на Церковь, в первой половине 60-х годов прошлого века.
Хотя прошла уже почти четверть века с её смерти, я помню некоторые её рассказы.
Так, в одном из своих путешествий ей долго пришлось идти пешком вместе с попутчицей — такой же старушкой — к очередному монастырю. Стояло лето, день был очень жарким, и паломницам очень хотелось пить. Наконец на пути им попался родник, обложенный невысоким деревянным срубом. С нетерпением приникли старушки к срубу и заглянули вниз.
Увы, колодец оказался пуст, воды в нем не было. Обычные прохожие, посетовав, пошли бы дальше, но не такова была моя бабушка. Расстелив на траве платочки и опустившись на колени, она вместе с попутчицей начала усердно молиться Пресвятой Богородице. Через некоторое время они опять заглянули в сруб — он был полнехонек чистейшей родниковой воды. Умилились наши путешественницы и от души напились холодной — аж зубы ломило — ключевой водицей и, поблагодарив Матушку-Заступницу, отправились дальше.
Как я решил «наказать» бабушку за ее «темноту»
Мне было лет одиннадцать. Моего отца, работавшего председателем колхоза, во время хрущевского «укрупнения» колхозов перевели в другую деревню, и мы временно ютились в маленькой крестьянской избе. Бабушка Параскева жила летом у нас в деревне и молилась вечером на кухоньке, чтобы никому не мешать. И однажды я умыкнул небольшую её икону из латуни и спрятал в сенях, в старый кухонный шкаф. Бабушка долго ее искала и вскоре поняла, в чем дело — напустилась на меня, но я отнекивался. Когда отец приехал домой на обед, она рассказала ему о моей проделке, и он меня как следует взгрел. Я пытался оправдаться: ведь «Бога, как известно, нет», и отец, мол, тоже прекрасно это знает. Но он был неумолим и взял с меня слово, что я никогда больше не буду мешать бабушке молиться. Так я впервые в жизни ощутил, что жизнь не так проста, как учили в школе.
Мамавасина и любительницы самогона
В селе, откуда мы переехали, у бабушки была подруга — мать моей няни, девочки-старшеклассницы, которая со мной нянчилась, когда родители были на работе, то есть с утра до вечера. Мать моей няни звали Катериной, но я звал её Мамавасина и долго думал, что это её имя.
Только став постарше, я узнал, что она — мама Васи, моего старшего товарища по детским играм. Катерина и бабушка были настоящими подругами, и связывала их вера. Они сидели и беседовали целыми вечерами — бабушка рассказывала о своих поездках по святым местам, а Мамавасина её внимательно слушала. До сих пор помню, что лица у обоих в эти моменты были какими-то необычными, просветленными.
А вот в другой деревне, куда мы с родителями переехали позже, у бабушки подруг не нашлось. Она пыталась познакомиться с местными старушками, но они, увы, были маловерующими, и все, как одна, любили выпить самогона, чего бабушка на дух не переносила. Она так и говорила, сильно, как все волжане, окая: «Уж самогонку-то они больно любят».
Зловещий сарай и память смертная
В детстве гостить у бабушки я очень любил. Над её комнатой и сенями находился огромный чердак, на который я любил залезать, — там, в полумраке, было одновременно и страшно, и интересно. Больше всего меня пугал стоявший в углу манекен: бабушка занималась шитьем и часто носила на базар свои поделки, в основном, детские пальтишки — после войны в стране с одеждой было туго. Так на чердаке я разыскал и прочел одну из самых запомнившихся книг детства — «Борьбу за огонь» Рони Старшего. Меня поразило, что первобытные люди жили тем же, что и современные: они любили и ненавидели, сражались с врагами и дикими зверями. И огонь был не только необходимым фактором существования, но и символом надежды на продолжение жизни…
За домом бабушки находился сарай с дровами для печки. Над сараем тоже был чердак, и в его полумраке зловеще виднелся гроб, покрытый рогожей. Бабушка называла его «домовина». Бабушка как истинная христианка приготовилась к смерти заранее, лет за тридцать. На этот чердак я залезать не рисковал — там было по-настоящему страшно.
Жизнь в деревне
Бабушка часто приезжала к нам в деревню летом. Мама получала заочно второе образование, педагогическое, уезжала летом на сессию, и бабушка её заменяла. Мы вместе пололи грядки, поливали огород. Бабушка была очень добрым человеком, любила домашних животных и очень любила за ними ухаживать. Она обращалась к животным как к людям: поросенок у неё был «парнишко», собака Дамка — «девчонка». Когда она их кормила, то подолгу с ними разговаривала, и наблюдать за ней в это время было очень интересно.
А ещё мы любили с бабушкой «праздновать». В воскресенье после обеда мы садились за стол, бабушка выкладывала семечки — тыквенные и подсолнечные — и мы чинно их лузгали. Это и называлось у нас «праздновать». При этом бабушка неторопливо рассказывала нам о своем детстве и о жизни в деревне…
Как Параскева в 17 лет осталась одна
Она вспоминала, что все предки ее были крестьянами, вся их жизнь была связана с землей. Поэтому, наверное, и фамилию носили соответствующую — Колосовы.
Неторопливо она рассказывала о том, как они жили до революции: хотя и бедно, но довольно справно: них была лошадь, корова. Был даже работник Евсейко, который жил вместе с ними на правах члена семьи — ел и пил с ними за одним столом. Рассказывала о том, как Евсейко зимой возил её на лошади, запряженной в сани, в соседнее село, в церковно-приходскую школу.
Рассказала она нам и о семейной трагедии — гибели своих родителей и пятилетнего брата Ванюшки. Не имевшие никакого представления о бушующей на юге России Гражданской войне, летом 1918 года втроем они поплыли на барже, на которой отец бабушки служил «водоливом», то есть шкипером, в Астрахань. Там они хотели повыгоднее продать глиняные горшки, которые сами делали в маленькой горшечной мастерской на огороде, где трудились всей семьей.
Их семнадцатилетняя дочь Параскева осталась на хозяйстве — ухаживать за огородом и скотиной.
Долго она ждал родителей и братишку, но так и не дождалась — из той поездки они не вернулись, сгинули бесследно; где и как они погибли, точно неизвестно. В качестве семейного предания мой покойный отец рассказывал, что баржу хотели реквизировать «для нужд революции» красные, но прадед воспротивился: что, дескать, он скажет хозяину баржи, как оправдается, ведь о войне в Заборове и слыхом не слыхивали. Красноармейцы «решили вопрос» очень быстро — подвели всю семью к борту баржи и расстреляли, выкинув тела в Волгу. Так это было или не так, доподлинно неизвестно, но предание осталось.
Слушая бабушку, мы с сестрой ужасались тому, что бабушка осталась в семнадцать лет одна со своим хозяйством. На ней были дом, огород, земельный надел, корова и еще какая-то скотина. Правда, помогали ей дедушка и бабушка, которые жили на той же улице напротив ее дома. Так она и выживала, пока в середине 1920-х годов не появился в деревне парень, который ходил по домам и шил шубы, тулупы и полушубки из овчины, — Александр Васильевич Солнцев. Платы за работу он не брал — работал за харчи и проживание. Он сшил полушубок и молодой Параскеве, а потом к ней посватался. Они поженились, и в 1931 году у них родился мой отец Геннадий, а в 1934 году — моя тетя Галина.
«Никаких помещиков у нас в деревне не было»
То, что рассказывала бабушка, очень расходилось с тем, чему нас учили в школе. Так, например, нам преподносили революцию и свержение царя как результат «восстания народа против капиталистов и помещиков под руководством большевиков». Но бабушка рассказывала, что никаких помещиков у них в деревне отродясь не было, а почему, она не знала. Помог отец, который рассказал: крестьяне в царской России были не только крепостными, но и государственными, то есть принадлежащими казне, государству. В бабушкиной деревне они как раз были государственными, «казенными» крестьянами. Поэтому никакой «дикой эксплуатации» и в помине не было — крестьяне жили свободно, никто их не притеснял.
Царская Семья в Нижнем Новгороде. 1913 г.
Мало того, родной дед бабушки был избран волостным старшиной. От тети Гали удалось узнать, почему он удостоился такого доверия от односельчан: оказалось, что Иван Степанович Колосов был очень бедным крестьянином, но очень честным человеком, и ему сельчане абсолютно доверяли. Иван Степанович Колосов был в числе нижегородцев, которые встречали Царскую Семью в 1913 году на нижегородской пристани. В честь этой встречи Ивану Степановичу с дарственной надписью от Царской Семьи была вручена икона, которая по наследству досталась мне и которую я храню как зеницу ока.
По рассказам бабушки, после получения вести о свержении царя вся деревня неделю плакала: «Как будем жить без Царя-батюшки!» И рассказы были всегда правдивыми — бабушка лукавить не могла совершенно. Так, она рассказывала, что в первый год коллективизации (то ли в 1930-м, то ли в 1931-м году) урожай в колхозе был отменным. Видимо, крестьяне ещё работали в колхозе, как у себя на угодьях, ещё не научились отличать своего от общественного. Еще не пришло понимание того, что «все вокруг колхозное, все вокруг мое», то есть ничьё.
«А что Ленин? Бес — он и есть бес!»
К советской власти бабушка относилась плохо. Помню, как-то раз, когда я в детстве был у нее в гостях, речь зашла у нас о Ленине. Я тогда, как и абсолютное большинство советских детей, его буквально боготворил. В стране царил настоящий культ Ленина — он возвеличивался как величайший гений, который показал трудящимся всей земли путь к освобождению путем революции. Всю страну покрыли памятники «вождю пролетариата» от больших городов до небольших поселков. Власти сделали из Ленина настоящую икону с обильной долей сусальности: «Ленин — добрый дедушка». Он, якобы, очень любил детей и заботился о них в страшные послереволюционные годы.
Так вот, на мой вопрос о Ленине бабушка ответила: «А что Ленин? Бес — он и есть бес!» Меня такое высказывание о «любимом вожде» настолько покоробило, что я со всей горячностью принялся бабушку разубеждать. Ведь я был пионером, членом детской коммунистической организации, и слушать такое из бабушкиных уст о «дедушке Ленине» было для меня невыносимо…
Только через десятилетия открылась страшная правда о Ленине, о том, что он был маниакально злобным богоборцем и одним из самых кровавых диктаторов в истории человечества. До сих пор меня удивляет, как бабушка, имея один класс церковно-приходской школы, невзирая на оголтелую коммунистическую пропаганду, смогла так хорошо разобраться в ленинской сути.
Поэтому с советским государством у неё отношений практически не было — паспорт она никогда не меняла, никогда его не использовала. Даже пенсию она отказалась оформлять, возложив упование о своей жизни на Бога. И, надо сказать, Он её не оставил: бабушка сама зарабатывала на хлеб шитьем детской, в основном, одежды и продавая её на рынке. В меру сил и возможностей ей помогала дочь Галина, которая жила в Городце неподалеку, и мои родители.
Чай с антоновкой и чтение на ночь
В юности, когда я учился в Горьковском техникуме в начале 70–х годов прошлого века, я часто навещал бабушку. Гостить у бабушки было само удовольствие. Она кипятила чайник, заваривала чай. Затем выставляла из горки чайные чашки с блюдцами. Сахар подавался всегда почему-то большими кусками, хотя в продаже такого не было. Где его брала бабушка, навсегда останется тайной. К сахару вынимались специальные щипчики. Зажав в руке комок сахара, бабушка невероятно быстро и ловко колола его на мелкие кусочки. Чай пить полагалось не из чашек, а из блюдца. Блюдце с чаем она научила держать на кончиках трех пальцев, и — удивительно — чай никогда не проливался. Оказывается, пить чай из блюдец очень удобно: разлитый кипятком из чайника, в блюдце он совершенно не обжигает.
Особенно любила бабушка пить чай со свежими яблоками, особенно с антоновкой. Она нарезала яблоко мелкими дольками прямо в чашку, отчего дивный аромат антоновки усиливался и разносился по всей комнате.
Бабушка окончила только один класс церковно-приходской школы, но очень любила читать. У нее было множество старинных церковных книг, и она каждый вечер читала какую-нибудь из них, включив на столе маленький ночник-грибок. Приезжая к ней в гости, я часами рассматривал эти книги, особенно мне нравилось изложение Библии с замечательными гравюрами. Мастерски исполненные сцены — «Суламифь отрезает голову Олоферна», «Самсон и Далила», «Давид и Голиаф» — навсегда запомнились мне своей выразительностью. Особенно меня поразила история об убийстве маленьким, щуплым Давидом огромного исполина Голиафа. Уже тогда я начал понимать, что в любом поединке, битве и сражении, даже в обычной драке, важна и побеждает не физическая сила, а дух.
Рассматривая «божественные книги» и разговаривая на религиозные темы с бабушкой, сам того не замечая, я проникался идеями Православия. Благодаря бабушке я никогда не позволял вести в своем присутствии богохульные разговоры, которые случались между моими сверстниками в молодости. Хотя и был я, как все, атеистом, у меня никогда не было насмешливого, ернического отношения к религии. Чтобы меня не заподозрили в тайном веровании в Бога, я отвечал, что православной религии две тысячи лет, и она являлась неотъемлемой частью жизни наших предков, основой русской культуры, и хулить её нам непозволительно.
В ее комнате никогда не было запаха старости
С возрастом у бабушки стали плохо видеть глаза и дрожать руки, подрабатывать она уже не могла. Но она никогда ни на что не жаловалась, на все вопросы отвечала: «Хорошо живу! Слава Богу»!
Приезжая к ней на каникулах, я со своей стипендии откладывал и прятал трехрублевую бумажку под блюдечко в горке — сама бы она денег от меня никогда не взяла.
Единственная жалоба, которую она себе позволяла, было сетование на здоровье совсем уже в старческом возрасте. Вздыхая, она приговаривала: «Мочи нет». Это означало — слабость.
В её комнатке никогда не чувствовалось запаха старости. Справа от входа в неё стояла кровать, на которой она спала, а в её изголовье — огромный куст жасмина. Он часто цвел и всю комнату наполнял дивный аромат. Бабушка вообще очень любила цветы и называла их ласково: «Светочки».
Бабушкино влияние на меня было несомненным. В 1980 году, собравшись жениться, я неожиданно для себя попросил у неё благословения. Надо было видеть, как бабушка радостно удивилась. И мне было почему-то очень приятно. Кто знает, может, благодаря именно бабушкиному благословению и живем мы с женой Натальей вот уже 35 лет, помогая выращивать двоих внуков…
Чем заняться в старости?
Параскева Дмитриевна очень любила детей и охотно с ними нянчилась. Именно поэтому соседские молодожены очень часто приводили к ней детей — с детсадами в Городце было туго. Особенно радовались такой возможности молодые мамы-одиночки, которым не с кем было оставить ребенка, а работать было нужно. Теперь её воспитанники — уже сами пенсионеры, но я уверен: все они хорошо помнят свою няню «бабу Пашу».
Оглянись, читатель, вокруг: как живут и чем занимаются современные пенсионеры? Многие продолжают работать — на одну пенсию прожить трудно. Некоторые пенсионеры помогают своим детям, сидят с внуками. Многие каждое утро отправляются на распродажи продуктов в поисках вкусненького и дешевенького.
Особенно «продвинутые» пенсионеры объединяются в кружки — поют, танцуют и даже изучают компьютер. Спору нет, все эти занятия помогают вести привычный образ жизни и отвлечься от мыслей о болезнях и приближающемся конце жизни. Но счастливы ли эти люди? Когда видишь на экране телевизора бабушку, увлекшуюся танцами и увлеченно об этом рассказывающую, не видишь в её лице умиротворения, успокоенности. Наоборот: налицо какое-то нездоровое возбуждение, как будто тебе расхваливают вещь по цене, явно ей не соответствующей. Мне искренне жаль наших бабушек-пенсионерок, бездумно растрачивающих свой оставшийся — не такой уж и большой — жизненный срок.
Бабушка Параскева молилась всегда, в любое время суток. И Бог её слышал: бабушкино лицо было не просто добрым, но каким-то просветленным, излучающим необыкновенную доброту. Никогда и никому не сказала Параскева Дмитриевна плохого слова, никого никогда не хулила. По крайней мере, я этого никогда не слышал. В еде она была абсолютно неприхотлива. Когда ей исполнилось шестьдесят лет, она перестала есть мясо и никогда это правило не нарушала. Про посты я уже не говорю — бабушка соблюдала их свято. Самым изысканным блюдом был у бабушки супчик из рыбных консервов — большего она себе не позволяла. Часто в своей русской печи варила «кипежник» — пшенную кашу с тыквой — и постоянно угощала ей меня, когда я приезжал к ней на каникулах. До самого старческого возраста она ходила за водой на колонку и поднималась с ведром на второй этаж. До восьмидесяти лет сама ходила за дровами в сарай и спускалась в погреб — холодильника у неё никогда не было.
«Помру — все равно похороните, поверх земли не оставите»
Кто-то из наших православных иерархов сказал, что веру в богоборческие годы сохранили наши «бабушки в белых платочках». Когда в конце 1980-х годов стали ремонтировать храм напротив дома бабушки, ее подруги, такие же старушки, как и она, понесли в церковь церковную утварь, которую спасли от разграбления большевиками при закрытии церкви и десятилетиями хранили у себя дома в потайных местах: большие подсвечники, иконы, киоты и пр. Бабушке нести было нечего — храм закрыли до ее приезда в Городец, и она отдала на восстановление храма все деньги, которые каким-то непостижимым образом ухитрилась накопить на похороны, — пятьсот рублей. Тогда это были немалые деньги. Своей дочери Галине бабушка сказала: «Помру — все равно похороните, поверх земли не оставите». Впрочем, дочь ее не осудила — сама была верующая.
Пока были силы, бабушка ходила в восстанавливающийся храм и, как могла, помогала в работах. С открытием храма служб она не пропускала: ходила и на утрени и на вечерни, благо, идти было недалече. Уже сгорбленная, еле передвигающая ноги, с палочкой, она ходила в церковь до тех пор, пока могла ходить.
Выглядела наша бабушка всегда замечательно — чистенькая, опрятная, в светлом платочке, с доброй улыбкой на лице. Такой она мне и запомнилась.
Вера ее была непоколебима. Бабушка все делала для того, чтобы жить по заповедям Господним, и потому её жизнь стала для всех нас, погрязших в искушениях современной жизни, примером.
Потому в нашей семье мы и называем её праведницей и так часто её вспоминаем.
***
Бабушка Параскева скончалась осенью 1991 года, чуть пережив свое 90-летие. Но я твердо помню, что мой путь к Богу начался именно с общения с ней в самом раннем детстве. И полностью уверен в том, что живу вот уже 13 лет после смертельного приговора врачей лишь благодаря вере в Бога. Вопреки всем врачебным прогнозам, несмотря на инвалидность, я продолжаю жить, работать и наслаждаться общением с внуками. Не по молитвам ли бабушки Параскевы совершилось это чудо?
Царство тебе Небесное, угодница Божия праведница Параскева!
