На днях заходит хороший знакомый Пашка, и с порога:

– Всё-таки христиане – какие-то ненормальные.

– Привет, – говорю, – тебе, сумасшедший. Чего пришел?

– А вот как раз по поводу этого самого «чё?» и пришел. Дай чаю, а?

– Иди на кухню.

Сидим с ним на кухне, пирожки поедаем, чай пьем. Тот в себя немного пришел и начал рассказывать.

– Знаешь, что такое ипотека, да? Это когда ты в рабстве лет на икс, и в течение этого самого икса не только платишь банку ту сумму, которую занял, но еще и проценты за счастье выплачиваешь, причем, сами проценты больше, чем кредит и, соответственно, счастье. Но у меня выбора не было: пришлось влезть в ипотеку. Надо сказать, жизнь моей семьи от этого лучше не стала. А тут еще кризис, и есть охота. Но больше-то всего противно, знаешь, что? Что ты не долг выплачиваешь, а вот эти вот проценты. В общем, чувство не из приятных.

– Да помню я, помню. Ты рассказывал. Впрочем, не ты один. Самому доводилось сталкиваться. Понимаю.

– Ну вот, звонит мне товарищ – в один храм ходим – и страшным таким голосом говорит, что нужно встретиться. Встретились. Тот заявляет, что слышал, мол, о постигшем мою семью счастье и полностью разделяет мое к нему отношение. Но, – говорит, – разделять-то можно долго, а давай-ка мы тебе поможем из него выбраться. Сколько там у тебя основного долгу осталось? Сколько-сколько?

Лезет в карман куртки и достает пачку: ты только пересчитай, правильно ли всё. – Я всё это дело пересчитываю, говорю, мол, да, правильно. – Вот и выплати этот долг, и, следовательно, освободись от рабства банку. – Шутишь ты, что ли? Если это шутка, то, уверяю, не из лучших. – Сказано же: вот деньги. Бери. Отдашь когда сможешь, без процентов. – Я ему такой: но вы же машину собирались покупать новую.

– И чего он сказал?

– Вот то самое и заявил: «Дак и чё?» Сказал еще, что сейчас кризис, и новая машина вполне себе может подождать – иначе, говорит, некрасиво: мы тут на новой машине разъезжать будем, а вы в рабах ходить. Комильфа, говорит, никакого.

– Хоть стой, хоть падай.

– Посиди.

– Как зовут парня?

– Так он почему мне страшным голосом звонил-то: единственным условием освобождения от рабства было сохранение его имени в тайне. Понял теперь? И как вот теперь мне с семьей за него и его семью молиться?

– Ну, тут я сомневаюсь, чтобы у Христа были трудности с анкетными данными. «Их же имена Ты, Господи, веси» – все дела. Не, правда: как зовут ребят?

– Я ж сказал: обойдешься. Просто молись о них.

– Когда слышишь вот такое «Дак и чё?», на душе как-то легче, а?

– Вот те и кризис. Даки чокнутые. Христиане, короче. Я тоже так хочу.

Пашка ушел, светясь от счастья. Справку из банка мне показал еще – ту, об освобождении. Я смотрел в окно и был почему-то уверен, что только что услышалНагорную проповедь и увидел ее исполнение.