Когда я в первый раз увидел Настю, она нервно ходила кругами по мастерской и что-то бормотала себе под нос. Пока другие пациенты психоневрологического диспансера рассаживались за длинный стол и начинали раскрашивать картинки, Настя никак не могла сосредоточиться на каком-то одном занятии. Хотя — как потом выяснилось — она хорошо рисовала. У неё получались стремительные чёрные пантеры, бегущие куда-то через языки красного пламени. Черепа, кости, змеи, пьющие кровь. Она рисовала и порывисто несла какую-то чушь, типа: «Когда на земле жили большие пауки, насекомые подняли войну и сожрали главного паука....».
Иногда сквозь этот безумный текст прорывалась адекватная информация. Так мы узнали, что в юности Настя увлекалась эзотерикой и ела галлюциногенные грибы, чтобы расширить сознание. Потом она подросла, уехала в Германию и вышла там замуж за немца. У неё родился сын. Потом она села на иглу, ребёнка немцы отобрали, а её в невменяемом состоянии мама привезла в Украину.
К нам на занятие Настю приводили отдельно, медсестра зорко наблюдала за ней как за склонной к побегу.
В поведении девушки сквозила гиперсексуальность — Настя красила губы чёрной помадой, жирно подводила глаза, надевала прозрачные блузки, а её застиранные джинсы всегда висели на худых бёдрах максимально низко. Медсёстры постоянно делали ей замечания и заставляли подтягивать штаны.
Позже Настя нашла на наших волонтёрских занятиях дело по душе — организовывала чаепитие. Все рассаживались и начинали «творить», и минут через 20 она просила разрешения набрать воды в два старых электрочайника. Потом расставляла в два ряда стаканчики, разливала кипяток, размешивала ложечкой сахар. Это занятие её успокаивало — движения становились медленнее, с глаз сползала пелена лёгкого безумия.
Настя постоянно просила нас принести какую-то сатанинскую литературу: то тибетскую книгу мёртвых, то что-то про дьявола. Мы мягко объясняли, что, читая такие книги, она никогда не выздоровеет.
Один из волонтёров, студент первого курса духовной семинарии, взялся читать ей Библию. Она то слушала, затихнув, то начинала громко смеяться. Сложно сказать, как она воспринимала текст, но было видно, ей очень нравится, что рядом сидит человек, мужчина, и что-то читает специально для неё. Она очень привязалась к Сергею — так звали семинариста. Начала звонить ему в четыре утра, брать за руку и прижиматься на занятиях. Нам было его жалко, он долго терпел, но потом, видимо, не выдержал. Стал ходить реже и вообще пропал.
Я иногда пытался говорить с девушкой на религиозные темы. Но она совершенно спокойно отвечала, как будто речь шла о любимом сорте мороженого, что ей больше нравится сатана, потому что он красив и он на самом деле создал мир.
У Насти был живой ум, она много читала и при этом обладала сильным, независимым характером. Мы чувствовали, что это незаурядная личность, и я иногда фантазировал, как однажды она выйдет из диспансера на волю и ещё успеет сделать в этой жизни что-то хорошее...
Увы, скоро нашему общению пришёл конец. Одна из сотрудниц заведения заявила о злоупотреблениях в диспансере. Последовали передачи на центральных каналах, многочисленные комиссии в диспансере... Директора заведения всё это, видимо, испугало не на шутку и он, дабы утечки информации больше не происходило, решил удалить с территории всех посторонних. Волонтёров в первую очередь.
Так наша изостудия прекратила своё существование. Группа несчастных подопечных — те, что были достаточно адекватны и нуждались в нормальном человеческом общении, — были этого общения лишены. Позже мы, два-три наиболее стойких волонтёра, стали просто приходить раз в неделю с какими-то гостинцами и сладостями к воротам диспансера. К нам выходила Таня — самая бойкая из посетителей нашей закрывшейся «художественной студии». Таня часто надевала военную форму и, кажется, идентифицировала себя как мужчину. Она очень любила «киндер-сюрпризы», но просила покупать ей киндеры для мальчиков. Заказывая носки, она уточняла: мужские носки чёрного цвета. Иногда, диктуя мне, мужчине, список покупок, спрашивала: записала?
Через Таню мы стали передавать гостинцы и для Насти. Вскоре мы узнали плохую новость: Настя болеет раком. Что-то по женской части.
Её перевели в отдельную палату — карантин. Настя звонила нам и отчаянно просила сигареты, которые ей были категорически запрещены. Мы передавали ей еду — она просила то большой пакет мороженого, то хот-дог, то шоколадную пасту и солёную рыбу... Были и хорошие новости — в ней проснулся интерес к окружающему миру — мы переправили Насте смартфон и регулярно приносили на SD-карточке фильмы. Она очень любила советские мультфильмы про Кузю, а также любые видео с ёжиками — это было её любимое животное. Я так и обозначил её номер в мобильном: Настя-ёжик.
Иногда, когда на воротах стояла добрая смена, нам удавалось пройти на территорию диспансера. Мы подходили к больничному корпусу, звонили Насте, и она просовывала голову в зарешёченное окно своей палаты. С короткими чёрными волосами она действительно была похожа на ёжика.
Её стали водить на сеансы облучения, она часто набирала нас и плачущим голосом просила купить обезболивающее. Как-то поздно вечером она позвонила и сбивчиво сообщила, что, вопреки запрету пускать волонтёров на территорию заведения, договорилась о моей встрече с её лечащим врачом.
Врача звали Татьяна Васильевна.
—?Вы знаете, какой образ жизни вела Настя? — спросила врач. Я кивнул. — Это наркотики и прочие прелести. Это весёлая жизнь без оглядки, это сизый дым. Много лет подряд.
—?Есть вероятность, что она выздоровеет? — задал я вопрос.
—?Две недели назад мы запланировали визит Насти к онкологу. Вместе с матерью, вы же знаете, Настя недееспособная, одна она не может. Мама не пришла. К сожалению, время упущено. Мы не можем продолжать лечение без заключения врача.
—?Я могу дать немного денег на лекарства, — сказал я.
—?А вы Насте кто? — насторожилась врач. Я объяснил. Возникла минутная пауза.
—?У меня отец умер от рака — сказала женщина. Я помню весь этот процесс... Давайте как-то встретимся... не здесь и поговорим, чем можно ей помочь. Я живу в районе рынка «Колибрис». Кинотеатр «Лейпциг». Знаете?
Я знал. Я два года жил на Борщаговке — спальном районе Киева. Каждый вечер я ехал с работы мимо кинотеатра — этого сияющего огнями старинного здания, чудом затесавшегося среди киевских многоэтажек.
Мы договорились встретиться в пятницу, в 7 вечера. Я шёл обратно через засаженную яблонями территорию диспансера и представлял, как в пятницу встречусь с врачом. У кинотеатра «Лейпциг». Она скажет мне, какие лекарства нужны Насте. У меня есть пара знакомых, которые дают мне деньги на благотворительность, и я, конечно, смогу убедить их купить необходимые препараты. Ещё не всё потеряно, главное начать лечение... Мать не выдержала и отказалась от неё, но как хорошо, что состоялась эта встреча, что я узнал о проблеме с лекарствами и мы сможем помочь.
Я шёл и представлял себе, как Настя через много лет выйдет на волю. Будет учиться жить без зависимостей, помогать другим людям, попавшим в беду...
В пятницу я не смог прийти на встречу с Татьяной Васильевной — помешали срочные дела. Я позвонил, чтоб передоговориться на субботу...
—?Я говорила с директором по поводу вас. Он сказал, что Насте лекарства не нужны.
В трубке возникла пауза...
—?Давайте я просто куплю их и передам, — предложил я.
—?А что я скажу, где я их взяла? Можете дать только на обезболивающее. И на сигареты...
—?А ей разве можно?
—?Ей уже всё можно.
Врачу я больше не звонил — обезболивающее я мог передавать и так, через Таню.
Несмотря на то, что мне было запрещено появляться на территории заведения, мы всё же увиделись с Настей. Она позвонила и сказала, что дежурит добрый доктор и он разрешит свидание.
—?Кто вы ей? — спросили меня в посетительской.
—?Брат, — соврал я.
Меня записали в журнал и провели вглубь здания.
—?Подождите, — дежурная указала мне на стул в коридоре.
Вывели Настю. Волосы на её голове посветлели и наполовину выпали. Она прижалась лбом к моему плечу и заплакала.
—?Саша, мне страшно. Я не хочу в ад!
Она открыла бутылку с йогуртом, который я принёс, и стала его жадно пить.
—?Они приходят днём...
—?Кто?
—?Эти... чёрные. Я хочу поговорить со священником. Можешь это устроить?
—?Я постараюсь.
На следующий день я связался с отцом Валерианом — настоятелем храма, в который хожу. Он согласился прийти и исповедать Настю.
Я ждал от неё звонка, чтобы это устроить.
Как обычно, в субботу мы шли в магазин «Катерина» неподалёку от диспансера: Тане разрешали иногда выходить за ворота.
—?Настя умерла, — сказала Таня. — В 4 утра, в среду. Ей стало плохо, вызвали скорую, повезли её в реаминацию, — Таня плохо выговаривала сложные слова. — Мы её несли — она сказала: «помоги», так тихо, — и потеряла сознание. В реаминации ей делали это, как... искусственное дыхание.
Таня испуганно замолчала.
—?Её сожгли. Я ездила, её возила. Голую прямо положили в гроб. И в огонь... Так страшно.
После смерти Насти у меня появилось тяжёлое ощущение, как будто я что-то должен ей и она меня не отпускает. Я подал в Лавре записку на 40 дней, об упокоении, и стало легче.
Мысль, что она умерла — в смысле, перестала существовать — не умещается в моём сознании. Она потеряла тело, бездумно потратив большую часть жизни на сомнительные удовольствия. Но её душа, безусловно, жива — я это чувствую.
Моя рука была слабой, а трясина, в которую она погрузилась, — чёрной и глубокой. Мне, как и моим товарищам, не хватило сил вытянуть её. Наверное, у нас не было особых шансов.
Но я понимаю, что наша «доброта», с которой мы так хотели пустить историю Насти по другому руслу, вылечить её, оставить её живой, — ничто по сравнению с добротой Того, Кто придумал нас и придумал этот мир. Он, безусловно, добавил в эту историю максимум любви, добра и света. Столько света, насколько мы сами были готовы творить добро, любить и жертвовать собой ради другого.
Александр Иваницкий
otrok-ua.ru
