«Блаженны плачущие, ибо они утешатся», – говорит Господь. В наше время превратных пониманий самых простых и очевидных понятий, тем более, кажется, нужно разобраться, какие именно слезы соделывают человека блаженным, то есть причастным высшей, духовной радости, и о каком утешении идет речь в Евангелии.
Вспоминается фильм-сказка «Новые похождения Кота в сапогах». Такой солнечный, жизнелюбивый и радостный фильм, кто помнит. Вот там принцесса бедная болела в сумрачной комнате, чахла в своей кровати, а шут по заказу главного злодея читал ей «уморительные» в худшем смысле этого слова рассказки. Помните: «Чудовища вида ужасного, схватили младенца несчастного…»? Ну и так далее. И вот когда кто-то робко возразил, что, мол, зачем же бедное дитя загонять в тоску, последовал ответ: «Чем больше слез, тем больше облегчение, в слезах и заключается лечение». При этом говорящий возвел глаза к небу, как бы изображая христианского проповедника. И всем было понятно, что плакать – это плохо, а веселиться и радоваться – хорошо. И что христианство – это печалька, а атеизм – сплошное веселье. Вот такой в общем-то хороший, но советский, с идеологической подначкой, фильм…
Кстати, пьеса, по которой был снят фильм, так и называется: «Смех и слезы».
Но так ли однозначно это противопоставление, подразумевающее, что слезы есть несомненное зло, а смех – добро? Конечно, нет.
В первую очередь слова Господа относятся к тем, кто сознательно с верой стараются жить в этом мире: думать, говорить и поступать по-христиански, – и от этого, то есть именно вследствие этого, страдают и плачут, потому что мир не принимает их образ мышления, их образ жизни. Мир лежит во зле, как сказано в Писании, но всё-таки и степень, и концентрация этого зла разная в разных местах, в разное время и в разных обстоятельствах у разных людей. Так что есть люди, которые именно за добрую верность Христу страдают и плачут больше других. Человеку вообще свойственно страдать и плакать, когда ему больно – и не только телу, но даже в большей еще степени душе, но есть люди, которые благочестиво живут более или менее спокойно и тихо, без особых скорбей и страданий, а есть такие, кто в силу разных обстоятельств оказываются под яростным прессингом греховного мира. И перед таким человеком с особенной остротой становится необходимость выбора: вести себя «как все» и перестать, таким образом, испытывать те или иные сугубые трудности или оставаться верным Христу, несмотря ни на что и даже плача и страдая, но всё равно не отступая от правды Божией. Вот о таких, думаю, в первую очередь говорит Господь, что они блаженны и утешатся. То есть духом своим за правдолюбие и верность Христу они как бы живут уже в преддверии Царствия Небесного и только телом и душой страдают, но страдания эти служат лишь к большей их будущей славе и радости. Да, но много ли среди нас таких – верных, смиренных и кротких страдальцев, претерпевающих напраслину ради Христа и за правду, но не ропщущих, а терпеливо переносящих эти страдания с благодарностью Богу? Много ли среди нас таких? Думаю, нет.
Но здесь еще встает вопрос о рассудительности. Потому что можно и «на ровном месте» придумать для себя какие-то особенные страдания и думать, что ты благодаря этому будешь причастником сугубого блаженства, а на деле, возможно, будешь всё далее удаляться от Господа за свое самочиние и ревность не по разуму. Такое тоже встречается иногда. Человек говорит: нет, у меня как-то всё слишком уж ровно, благополучно, надо бы пострадать, что ли… – и начинает изобретать себе какие-то искусственные и совершенно ненужные скорби. Здесь именно важна рассудительность, потому что и подвигу в значении подвижничества есть у нас в жизни место. Конечно! Только, думается, подвиг этот должен быть в высшей степени трезвенным и взвешенным, таким, чтобы нести его не день-два и не месяц, а столько, сколько Господь даст еще жизни, и, главное, подвиг этот должен быть добрым, законным, то есть он должен быть, во-первых, по возможности незаметен окружающим и, во-вторых, не замыкать человека в себе, позволять ему быть открытым для людей, для видения их трудностей, скорбей и проблем, для способности помогать им с состраданием.
Отдельно надо сказать о слезах покаяния – о слезах чудесных и удивительных, потому что они хоть и связаны с изъявлением нашей воли, но являются в то же время даром Божественной благодати. Потому что человек может и скорбеть сердцем о содеянных грехах, и томиться, и мучиться, и даже раскаиваться умом, но не иметь веры и упования на милосердие Божие, как было со злокозненным Иудой, который, «раскаявшись» в своем предательстве, пошел и удавился. Но истинное покаяние всегда сопряжено с верой и упованием на милосердие Божие, и снисходящие на такое сердце благодатные слезы, омывающие душу и подающие ей отраду и неизреченную радость всепрощения и умиления, – это, конечно, дар Божий. И вот эти-то слезы мы, несомненно, можем назвать блаженными. И этих именно слез взыскует и ждет от нас Господь, и рождаются они, как мы уже сказали, от усердного устремления человека к Богу, от искреннего желания переменить свою жизнь и начать ее как бы «заново», начистоту. И когда это желание бывает не сиюминутным, а действительным, исходящим из самой глубины души, оно стучится в двери милосердия Божиего неотступно, и Господь, по слову Своему, раньше или позже отворяет дверь и исполняет человека неизреченной сладости покаянных слез, в которых горесть растворяется неизреченной радостью о милосердии Божием и любви и утешении.
Вообще претерпевающий какую-нибудь нужду или скорбь за исполнение заповеди Христовой в то же время странным и чудесным образом и в самой скорби, в самом страдании чувствует Божественное утешение и как бы обещание отрады. И даже так: плачущий от боли или страданий, переносимых им по справедливости или нет, но переносимых без ропота, с осознанием своей худости, ради Христа, – такой человек непременно чувствует и предвосхищение грядущего утешения и блаженства духовного. Потому что безропотным терпением находящих скорбей человек исполняет заповедь Господню о кротости и смирении. И вместе со слезами он чувствует присутствие Духа Христова, укрепляющего его и подающего душевные и телесные силы.
Совсем другое дело, когда человек плачет от обиды на кого-нибудь или от уныния, озлобления или от жаления себя, что бывает от эгоизма. Такие слезы не сопряжены с утешением, и благодать Божия им не сопутствует. Больше того – эти слезы не только не приносят душе пользы, но еще и отягощают ее, как отягощает душу всякая страсть, к которой проявлено человеком сочувствие и услаждение. А человек, плачущий от обиды, именно находит часто услаждение в гневных и мстительных и злых помыслах о том, кто причинил ему досаду или уничижение. И сами слезы сопровождаются тогда зачастую злыми, бранными словами в адрес обидчика и страшными проклятиями, что, конечно, не только не доставляет душе отраду, но еще более ввергает ее в отчаяние и тоску. И этот грех, совокупный: самолюбия, обиды и озлобленности, должен будет либо омыт иными слезами – слезами покаяния, либо, закостенев в душе, обратится в навык и станет препятствием для действия Божественной благодати.
Еще в обиходном сознании «святыми» считают слезы любви. Но и слезы любви ведь бывают разными – ложными и настоящими, как и любовью мы называем не только истинные и спасительные состояния и чувствования, но и греховные и погибельные. Ложные слезы любви – это, например, когда кто-нибудь, будучи оставлен своей возлюбленной, плачет от отчаяния и обиды и даже помышляет о самоубийстве, сладострастно мечтая при этом, что такой поступок доставит боль отвергнувшей особе и заставит ее пожалеть о своем бесчувствии… В высшей степени безумные мечты и опасные к тому же, особенно в юном возрасте. Потому что подростки руководствуются в своих поступках часто именно порывами, чувствами, переживаниями и мечтами, никак не соотносящимися с реальностью. И плачут слезами всё того же уязвленного самолюбия, эгоизма и совершают иногда непоправимые поступки для того, чтобы причинить другим боль и заставить страдать от «любви». Но если милостью Божией страшного ничего не случается, то проходит время, и человек смотрит на себя со стороны и думает: «Господи, какой же я был идиот, что так думал и чувствовал и такие вещи собирался совершить… Как стыдно и глупо…» И главное, совершенно ясно становится человеку, что своим самоубийством он совсем не изменил бы, не потряс и уж точно не заставил бы любить ту, которая его отвергла, зато доставил бы подлинные и тяжкие страдания тем, кто его на самом деле любит, кто этих тяжких страданий совсем не заслуживает, но о ком он в своем самозабвенном услаждении эгоистичными страданиями, может быть, и не вспомнил.
Есть и другие слезы, происходящие якобы от любви, щемящей и пронзительной, окрыляющей, несущей человека в потоке самозабвенной восторженности. Но эти слезы душевные зачастую тоже связаны не с любовью, а с влюбленностью – чувством пламенным, экстатическим даже, но не духовным. То есть нельзя сказать, что эти слезы плохи, но они больше относятся к естеству, нежели к области «сверхъестественной». Это вообще интересный вопрос – «сочетаемости» душевности, чувственности с духовной жизнью. В широком смысле это вопрос гармонии в высшем понимании этого слова. Когда действительная любовь сочетается в мужчине и женщине с влюбленностью и чувственностью. Но истинность чувств проверяется, как правило, не в наслаждениях и восторгах, а в трудностях и скорбях, в их терпении и преодолении. Вот тогда (когда отступают зачастую и влюбленность, и чувственность) становится ясно, а была ли вообще любовь. И если была, то она проявляется во всей полноте, потому что истинная любовь, по слову апостола Павла, «не перестает». И слезы любви действительной более походят на слезы жалости, которая, вопреки расхожему мнению, вовсе не унижает человека, а видит и обымает его в его язвимой беззащитности и беспомощности. Вот такие слезы сродни молитве, потому что человек видит в этот момент другого человека, если можно так сказать, глазами Самого Бога. И если человек в самом деле молится в этот момент, то какая же благодать изливается на того, за кого он молится! И конечно, слезы, проливаемые в такой молитве, бывают растворены и величайшим, блаженнейшим утешением.
Отдельная история – слезы об усопших. Невозможно не плакать о близком человеке, ушедшем из жизни, – это понятно. И Господь плакал о «друге Лазаре», когда узнал о его смерти. Но вот бывают слезы отчаяния, безутешные слезы, которые буквально измождают человека, иссушают его душу. Человек плачет и плачет безутешно и безнадежно, точно нарочно сам себя загоняя в гроб в желании скорее последовать за усопшим близким. Но сроки определены Господом, и загонять себя в гроб нарочно, истощая так или иначе свои силы, – это грех. Даже можно, думаю, это назвать душевным самоубийством. А ведь самоубийство – большой и тягчайший грех. Такие слезы – безутешные и горькие – рождаются, конечно, от неверия или от маловерия, когда мы забываем, что жизнь для нашего близкого не закончилась, а сам он только разрешился от уз плоти и живет уже в ином – загробном – мире и, конечно, нуждается в любви и заботе и в молитвенной поддержке со стороны своих близких. Только слезы безутешные и горькие лишают его такой необходимой ему поддержки. Дело в том, что человек после своего успения всё видит и понимает и чувствует гораздо лучше, чем при жизни на земле, и в первую очередь оценивает всю свою жизнь в свете Евангелия, в свете благодати Христовой, так что все поступки, и помышления, и расположения сердца его обличаются от света со всей очевидностью. С очевидностью, от которой невозможно и некуда спрятаться. И если человек не жил сознательной христианской жизнью, не успел или не смог от всего сердца искренне исповедоваться и причаститься, если человек по тем или иным причинам увлек за собой нераскаянные грехи – они тяготят его и мучают и требуют разрешения. Но сам человек уже ничего в своей судьбе поменять не может.
Таково свойство иной, загробной жизни – что там мы только восприемлем последствия нашей земной жизни и ничего уже сами по себе поменять не можем. Но, по единодушному мнению святых отцов, по молитвам живущих на земле – в зависимости, конечно, от напряженности, искренности этих молитв, в зависимости от образа жизни
молящихся, но во всяком случае именно по молитвам живущих на земле – возможна перемена участи усопших к лучшему. То есть Господь оставляет нам возможность участвовать в загробной жизни наших родных и близких, а для этого нужны не «глухие», отчаянные слезы, которые ничего не видят, кроме самого отчаяния, но нужна светлая вера, надежда, упование и любовь. Вот от такой молитвы за близкого, постоянной и сердечной, и рождаются наконец слезы спасительные, слезы умиления, любви чистой и благодарной, объединяющей в себе и любовь к Богу, и любовь к близкому человеку. Вот такие слезы хороши. Вот такие слезы и наши грехи омывают, и – дерзнём сказать – грехи наших близких. И в таких-то слезах непременно присутствуют свет и отрада, подаваемая Господом как знак благоволения к самим молитвам и снисхождения к молящемуся и тому, за кого молятся.
Словом, подводя итог нашим размышлениям на тему плача, скажем так: всякая скорбь, перенесенная со смирением и сокрушением сердечным, вызывает те самые – благодатные – слезы. А всякие слезы гордости, ожесточения или обиды, конечно, бесплодны в духовном отношении, и лучше их поскорее утереть и забыть. Тем более что цель нашей жизни – это совершенная радость о Господе, которую «никто не сможет у нас отнять», если только мы были верны Господу во всех обстоятельствах нашей многотрудной жизни.
Священник Димитрий Шишкин
pravoslavie.ru
