Павел Дмитриевич Тищенко, доктор философских наук, заведующий сектором гуманитарных экспертиз и биоэтики Института философии РАН о том, что ждет человечество через 30 лет.
Вряд ли я, равно как и кто-нибудь другой, способен дать всеобъемлющую картину общества будущего, даже относительно недалекого. Ведь жизнь всегда сложнее и разнообразнее любых наших схем и обобщений. Тем не менее обозначу некоторые тенденции, которые кажутся мне важными.
***
До 70-х годов прошлого века в науке сохранялось стремление создавать общие теории, которые раскрывали бы глобальную, цельную и связную картину мира. К примеру, единая теория поля в физике, эволюционная теория в биологии. Уже в наше время такая тяга к универсализму практически истощилась. То, что мы сейчас имеем в науке, — это модели, призванные объяснить те или иные явления, но слабо связанные друг с другом. Эпоха больших теорий прошла, и сейчас научное познание становится всего лишь инструментом для решения тех или иных прикладных задач. Кстати, то же самое было и в Средние века, до эпохи бурного развития европейской науки. Знание требовалось не для того, чтобы объяснить устройство мира, а, например, для навигации судов в открытом море, для межевания земель, для окрашивания тканей. Постепенно мы возвращаемся к этому же, к инструментальному подходу. И очевидно, что в обществе недалекого будущего этот подход станет преобладающим.
Представьте себе некое хранилище. Бесчисленные стеллажи, на которых лежат «куски знаний», пригодные для решения конкретных проблем. Можно взять с полки некий кусок, применить — и поставить обратно.
Эта тенденция будет усиливаться еще и потому, что изменится характер школьного и вузовского образования. Пока еще оно, хотя бы на уровне программ обучения, направлено на формирование целостной картины мира. Но уже сейчас мы видим, как внедряется идея заменить целостную картину набором неких практически полезных «компетенций». То есть наука уже сейчас теряет свои позиции, перестает быть сердцевиной образования.
К чему это может привести? К тому, что у людей будущего (во всяком случае, у большинства) не будет в голове никакой цельной картины мира. А что же будет? Будет эклектика, будет мешанина из разных, зачастую совершенно несовместимых друг с другом знаний и представлений. Это и сейчас есть — например, когда утром человек идет к обычному врачу, днем — к гомеопату, вечером — к шаману, и не видит в том никаких противоречий. Когда нет цельного мировоззрения, когда для разных нужд используются разные фрагменты знаний, то лакуны между этими фрагментами чем-то же будут заполняться! Чем же именно? Да чем угодно! Какой-нибудь паранаукой, а то и прямым оккультизмом, магией. Магию я упомянул не для красного словца. Соблазн магического восприятия реальности всегда сопровождал человечество, и противодействовать ему могут либо твердая и сознательная вера, либо научное мировоззрение (а лучше — и то, и другое).
Но, как мы видим, в обществе будущего научное мировоззрение если и сохранится, то для немногочисленной интеллектуальной элиты, а перспективы твердой и грамотной веры тоже не лучшие. Соответственно, большинство населения окажется беззащитным перед магическом сознанием.
Тем более что уже сейчас очень многие люди относятся к достижениям науки точно так же, как их далекие предки относились к волшебным амулетам. Непонятно, как устроено, но работает, и замечательно! Будем пользоваться!
Продолжу свою аналогию с пóлками в хранилище. Естественно, у людей будет возникать вопрос: а с какой именно полки и что именно брать для решения той или иной частной задачи. Необходим будет некий лоцман в этом необъятном море информации.
И такой лоцман будет. Это коммерческие механизмы. Производители знания стараются как можно активнее продать свои наработки, навязать их обществу. Так что с полки возьмут именно тот фрагмент знаний, чей производитель (или правообладатель) окажется энергичнее других, сумеет лучше прочих разрекламировать свой товар. Естественно, это несет и свои риски. Скажем, сравнительно недавно появилась методика раннего диагностирования и лечения рака груди. Замечательная вещь! Но ведь она мгновенно была поставлена на коммерческие рельсы и пущена в оборот, без детальных исследований всех побочных эффектов.
Всегда, когда мы говорим об обществе будущего, сразу вспоминаются разные фантастические сюжеты из литературы, из кино — о том, до чего дойдут компьютерные и биологические технологии. Надо понимать, что такие «страшилки» и «обещалки» появляются неслучайно — это нормальный процесс фандрайзинга, то есть продвижения своих исследований. К примеру, в 2000 году был описан геном человека. Сколько тогда было восторженных обещаний — вот теперь-то найдем лекарство от рака, вылечим все болезни, обеспечим чуть ли не вечную молодость. И что же? Прошло пятнадцать лет — и результаты оказались весьма скромными. Зачем же был нужен тот ажиотаж? А вот затем, чтобы получить финансирование. Каждый исследователь, чтобы получить из общественного пирога свой кусок, должен себя продать. Самый же эффективный способ продажи — через ажиотаж, через шумиху, а то и через явный скандал создать общественную потребность.
Причем я не утверждаю, что это однозначно плохо. Бывает, что только таким путем удается внедрить какие-то весьма полезные инновации. Но нельзя не замечать и всего негатива, который порождается такими способами продвижения.
***
Мы уже сейчас видим, что машины (в самом общем смысле слова, то есть любые технические устройства) становятся все сложнее и все менее понятными большинству людей.
В юности я мог разобрать и починить телевизор — сейчас я смотрю на смартфон и не понимаю, что у него внутри. Это означает, что мы неспособны контролировать правильность работы машины (за исключением совсем уж явных случаев неисправности). В будущем эта закрытость, непонятность техники будет лишь нарастать.
При этом техника все больше будет проникать в человека. Я имею в виду не только искусственные органы, протезы (уже сейчас разработаны и применяются искусственные руки, способные выполнять основные движения, искусственный нос, даже искусственная сетчатка изобретена). Речь и о расширении нашей телесности вовне — например, о том, что называют «extended mind» или «extended memory», то есть о возможности не запоминать ничего, а оперативно пользоваться неким облачным сервисом, неким необъятным хранилищем, подключаться к общим ресурсам. Это, кстати, в будущем может совмещаться и с искусственными органами (пресловутые чипы, внедряемые в мозг, — пока еще скорее фантастика, но нельзя исключить, что через 20-30 лет она станет повседневностью).
Сюда бы я отнес и биотехнологии, предназначенные для замены естественного воспроизведения человеческого рода. Это, во-первых, клонирование, а во-вторых, искусственное оплодотворение (проект «искусственная матка»). Сейчас эти технологии еще только появляются, но можно предположить, что их ждет бурное развитие. Понятно, что это повлияет на традиционную модель семьи, на традиционные гендерные роли. Человек, по сути, превратится в некий конструктор, в некий пазл, который при помощи технологий может быть собран либо так, либо этак — по желанию.
И что очень важно — чем дальше, тем меньше мы доверяем себе и больше доверяем машине. Это проявляется в самых разных сферах жизни. Например, в образовании, когда тестирование с машинной проверкой результатов становится основной формой контроля знаний. Это преподносится как достижение — ведь машина, в отличие от живого
наставника, оценивает «объективно». Но далеко не все можно оценить объективно, ведь преподавание — это не только механическая передача знаний, но и процесс живого общения учителя с учеником, в котором происходит и усвоение какого-то объема информации, и передача доверия к этим знаниям. Ведь, сколь бы критичным ни было наше мышление, а всего, чему нас учат, мы лично проверить не можем, не можем воспроизвести в своей жизни весь опыт научной мысли человечества. Значит, я должен доверять тому, чему меня учат, и должен передать этот опыт доверия своим ученикам. А доверие — вещь межличностная, не заменяемая никакими технологиями.
Но чем дальше, тем больше у людей возникает желание решить возникающие проблемы с помощью машины, с помощью какой-то технологии. Например, есть проблема терроризма — и решение видят в повсеместном внедрении следящей аппаратуры. То есть мы, люди, не можем самостоятельно между собой разобраться, и потому применяем машины.
Однако машинизация мира означает, что мы становимся все более и более зависимыми от машины, и зависимость эта выражается еще и в том, что мы вынуждены подстраиваться к машине, подстраивать свою речь, свое мышление.
Это, на мой взгляд, приведет к тому, что через 20-30 лет машины будут опосредовать отношения между людьми. То есть будет тотальная слежка, тотальный контроль всех сторон жизни.
В обществе будущего люди не будут понимать, как машина устроена, окажутся не в состоянии ее контролировать. А вот машина как раз и будет осуществлять полный контроль над людьми, причем большинство не увидит в этом ничего плохого — ведь будет уже устойчивая привычка доверять машине, в том числе и доверять решение межчеловеческих, межличностных проблем.
Кстати, тут встанет еще и такая проблема — отставание развития права от развития технологий. Собственно, мы и сейчас уже сталкиваемся с этим (например, в вопросах авторского права), но в будущем эта тенденция усилится. То есть будут возникать ситуации, когда в силу то ли технических сбоев, то ли программных ошибок, то ли непредвиденных последствий внедрения технологий люди будут страдать, их права будут нарушаться, но ничего нельзя будет поделать,
поскольку закон такие ситуации еще не научился регулировать.
Впрочем, говоря о праве, о законе, замечу, что право — это ведь тоже машина, тоже технология. Пускай не железная, не материальная, а социальная — но технология. С древних времен замечено: закон появляется тогда, когда люди сами по себе оказываются неспособны договориться, наладить отношения. То есть закон — это тоже своего рода протез. Порой без него никак, но нужно понимать, что это хоть и наименьшее, а зло. Проблема в том, что закон, призванный регулировать какие-то совсем уж экстремальные ситуации, распространяет свое влияние и на ситуации обычные, стремится зарегулировать все и вся.
Например, необходимы законы, защищающие детей от родителей-извергов, но ведь в итоге мы приходим к тому, что закон всех родителей воспринимает как потенциальных злодеев. Отсюда многочисленные семейные трагедии, пресловутая «ювенальная юстиция» на Западе и самодурство органов опеки у нас. Я убежден, что чем больше в обществе юридических инструментов, тем меньше в нем будет доверия.
***
Тенденция очевидна: прогресс технологий будет разрушать доверие между людьми. Но, как мне думается, в обществе будущего окажется довольно много людей, не желающих так жить. Они будут стремиться к межличностным отношениям, не опосредованным машинами. Причем они не будут, подобно луддитам XVIII столетия, разбивать машины или бежать от технической цивилизации куда-то в леса и пустыни. Не отвергая технологии как таковые, эти люди будут стремиться поставить машину на подобающее ей место, не позволяя ей слишком многого. Они постараются не пустить машину в семью, в образование, в религию. А значит, им придется выстраивать автономные формы
человеческого общения. Трудно предсказать, как это выразится внешне — какие-то изолированные поселения, анклавы или неформальные сообщества внутри технологической цивилизации.
Иными словами, в обществе будущего станут развиваться две противоположные тенденции. С одной стороны, развитие высоких технологий и развитие права, делающее людей однородными винтиками системы. И с другой стороны — движение людей, не желающих быть винтиками, людей, создающих какие-то альтернативные формы общественных отношений. Естественно, одного желания тут будет мало, им потребуются большие усилия на разных уровнях — интеллектуальном, психологическом, духовном.
То, к чему они будут стремиться, — это самостоятельность. Вот было в старину выражение: самостоятельный мужик. То есть который может позаимствовать что угодно у кого угодно, но лишь в той степени и в тех формах, какие ему самому полезны.
Как в обществе будущего сложатся отношения между большинством населения и движением «самостоятельных»? Тут возможны разные сценарии — и непримиримая вражда, и взаимное безразличие, и — в самом оптимальном случае — даже какие-то формы сотрудничества.
И мне кажется, что люди все-таки не позволят себя расчеловечить. Надеюсь, большую роль в этом, применительно к нашей стране, сыграет Русская Православная Церковь, перед которой в будущем встанет сложнейшая, но необходимейшая задача — сохранить правильный формат межличностных отношений, дать пример такого формата, дать пример преодоления тех соблазнов, о которых шла речь — мировоззренческой дезориентации, бездумного применения машины там, где ей не место, ухода в виртуальность.
***
Уже сейчас в массовом сознании происходит сдвиг из мира реальности в мир воображаемый. В мир, порожденный компьютерными играми, киноиндустрией, телевидением, масс-медиа. Конечно, люди в большинстве своем понимают, что этот мир создан человеческим воображением, но для многих он становится важнее, интереснее, эмоционально ближе, чем обыденность. Совершенно очевидно, что в обществе будущего эта тенденция станет гораздо масштабнее. Возникнет возможность жить в воображаемом мире, практически не касаясь «земли». Есть даже научный термин, обозначающий это явление — имажинация, то есть перенос в мир воображения.
Конечно, для кого-то — например, для инвалидов, такой перенос окажется спасением, даст им возможность самореализации, ощущение полноты жизни. Однако для гораздо большего числа людей это обернется огромными проблемами, которые они сами даже не смогут осознать. Вместо того чтобы жить полноценной жизнью, развивать свои способности, выстраивать подлинные, глубокие отношения со своими близкими, они по сути эмигрируют в мир воображения.
Но ведь реально-то все равно придется жить в двух мирах — и в воображаемом, и в настоящем. Наивно думать, что одно с другим окажется никак не связанным. Все те мысли, эмоции, настроения, которые порождает в людях воображаемый мир, влияют — и еще как влияют! — на их поведение, на их запросы в мире реальном.
А значит, с помощью воображаемых миров людьми можно управлять. Можно формировать их политические и мировоззренческие взгляды, их материальные потребности, их способы проводить время, способы зарабатывать и тратить деньги. Поэтому тот, кто контролирует мир воображения, будет определять тенденции в экономике, в культуре и, разумеется, в политике.
Вполне возможно, что и политическая борьба, и экономическая конкуренция в какой-то мере распространятся и на воображаемые миры. Определяя содержательную составляющую этих виртуальных миров, можно распределять в социуме ресурсы доверия и, наоборот, недоверия. Воздействуя не столько на разум, сколько на эмоции, порождая те или иные настроения, запросы.
***
У будущего будет другое прошлое — потому что история все больше и больше пользуется методами точных, естественных и гуманитарных наук, все больше возникает возможностей проверить исторические факты: когда именно что-то произошло, кто мог некий текст написать, сколько лет конкретному артефакту, как происходило заселение тех или иных территорий людьми, и так далее. Уверен, что многое из нашего понимания истории придется переосмыслить.
Но, напомню, раздробленность науки и эклектика современного сознания, о которых шла речь выше, будут определять оптику нашего восприятия прошлого. Поэтому, видя те или иные сенсационные новости, нужно понимать: это всего лишь предположения. Пройдет время — и наука еще раз все переосмыслит.
Как минимум — следует изначально понимать границы научной достоверности. Наука имеет дело с вероятностями, интерпретации которых зависят от методов измерения и языков описания.
И, конечно, не следует поверять свой духовный опыт средствами науки. Она не для того существует, чтобы изучать трансцендентное, это не ее компетенция.
Я подчеркиваю необходимость загодя понять и выработать устойчивость к вызову прошлого, которое только еще нагрянет…
foma.ru
