Ухо выхватило откуда-то обрывок диалога:
— Ты знаешь, ты ему скажи, я ведь человек непосредственный, могу и в морду заехать!
О чем шла речь, не знаю, да и нехорошо было бы вслушиваться намеренно, но я задумался о другом — об этой самой непосредственности.
Нередко можно столкнуться с тем, что почитается она качеством весьма добрым, похвальным, а возможно, что и прямо-таки одной из добродетелей. Но точно ли это так? Мне вот, чем дальше, тем больше кажется, что все не столь однозначно. Если рассматривать непосредственность, как некую противоположность расчетливости, хитрости, искусственности, притворству, то, будучи от всего этого свободной, она тем самым, конечно же, хороша. Однако есть у нее и свои теневые стороны, и еще какие.
Непосредственная реакция великолепно выявляет, что есть в человеке, о чем он думает, каково состояние его души. И могу сказать, что лично мне с людьми непосредственными гораздо проще: я определенно предпочту искреннюю грубость фальшивой доброжелательности. Но вопрос в другом: имеем ли мы сами право быть всегда и во всем непосредственными, не таит ли непосредственность в себе каких-то угроз для нашей христианской жизни? Очевидно, что таит.
Что такое непосредственность, если объяснять это на простых, бытовых примерах? Ну вот, например, пришло мне что-то на ум, а я тут же взял и поделился этим с тем, кто оказался рядом, и неожиданно для себя обидел, оскорбил этим его. Если бы я подумал заранее, то, без сомнения, сообразил бы, что конкретно этого человека высказанная мною мысль не ранить не могла. Но я не подумал, я был непосредствен. Или — задел, обидел в свою очередь кто-то меня, а я что же? Я тут же вспыхнул, возмутился, наговорил кучу резких, дерзких слов. Такова была моя непосредственная реакция, для меня в высшей степени естественная, мне присущая. Разные могут быть проявления непосредственности, в том числе и такие, как «в морду дать», причем без разговоров и предупреждений, а именно что непосредственно. И наблюдать все вышеописанное и даже гораздо более того приходится практически постоянно.
Кто из нас решится похвастаться, что в нем возобладал человек новый, а ветхий так немощен и слаб, что, кажется, и нет его вовсе? Нет, он, к сожалению, есть, и он силен и крепок, и постоянно заявляет о своих правах или даже привиллегиях, в то время как новый еще только-только нарождается, фактически несформирован. И потому получается, что непосредственные реакции наши есть реакции именно этого — ветхого человека, и оттого мы сами такие же «ветхие».
Вот и выходит, что непосредственность, сама по себе ни в коем случае не будучи грехом, то и дело толкает нас на грех. И мы приходим раз за разом на исповедь и с недоумением признаемся:
— И как это опять получилось, ума не приложу, как-то так, само собой вышло...
И что же с этой несчастной и вместе замечательной непосредственностью делать? Отказываться от нее напрочь, тоже становится расчетливыми, искусственными, тоже фальшивить? Нет, конечно, но и не быть ее постоянным заложником.
Есть очень важная функция, которой мы постоянно пользуемся, имея дела с различной записывающей или, наоборот, проигрывающей техникой: пауза. Вот она-то, функция эта, и должна прийти к нам на помощь.
Я очень хорошо помню, что удивило и заставило задуматься меня, совсем еще юного журналиста, когда мне пришлось впервые, а потом снова и снова общаться с представителями советской партийной элиты: они в большинстве своем не отвечали на заданный им вопрос сразу. Они брали паузу, которая позволяла обдумать ответ (или же прийти к выводу, что отвечать в принципе не стоит), и только после нее говорили. И неудивительно: они были политиками, причем такими, которым еще свойственно было полагать, что политических ошибок в нашей стране не прощают. Вот они и делали то, что необходимо, чтобы этих ошибок избежать. За сказанные слова ведь обязательно надо было впоследствии отвечать.
Помню, безусловно, еще лучше и другое: когда мне довелось впервые общаться с людьми высокой духовной жизни, то я увидел практически то же — паузу перед тем, как ответить. Только причины и наполнение ее были уже совершенно иными. Ключевым моментом тоже было ощущение ответственности, но уже перед Богом, а «наполнялась» эта пауза молитвой.
И мне думается, что это правило, коим не пренебрегают ни «сыны Царствия», ни наиболее разумные и опытные из «сынов века сего», — правило золотое. И сделать его своим было бы в высшей степени полезно.
Когда ситуация вынуждает нас сделать шаг вперед, попробуем... этого шага не делать, а стоя на месте, обдумать его, и только уже после этого шагать. Когда слово уже готово сорваться с нашего языка, удержим его, и, не исключено, что поймем, что было оно не только лишним, но и вредным. Когда надо принять решение, не позволим себя поддаться эмоциям и рубануть с плеча, а так же — возьмем паузу для размышления. И так — во всех схожих ситуациях. Только благодаря паузе можно найти мгновение, чтобы возвести свой ум к Богу и вопросить: замысленное нами угодно ли Ему? Иначе же придется нам со многими скорбями и потерями разбираться с этим уже задним числом.
Это очень важный принцип. Для жизни нашей христианской — фундаментальный!
Но следует ли из всего вышесказанного, что от непосредственности в нас не должно остаться ровным счетом ничего? Конечно, нет, ведь мы живые люди и мы не должны, не имеем права превращаться в автоматы, в роботов. Просто непосредственность наша нуждается в проверке — какого качества она, каков ее источник. Разберемся, что в основе реакции нашей, поймем, что ничего дурного в движении нашего сердца не было, тогда и действовать будем. А до той поры — держим богоугодную паузу...
Игумен Нектарий (Морозов)
pravoslavie.ru
