Не внешний эффект, не стремление поразить, удивить, изумить характерны для христианского чуда. Иллюминация, истерика, ажиотаж – это не про нас. Про нас – это изменение своего корявого сердца, приближение к Христу, далеко не всегда стремительное и всем заметное. Тут важны терпение и спокойствие. Общаясь с друзьями, часто приходим к выводу, что Бог удивительно терпелив, спокоен, но и настойчиво снисходителен по отношению к нам, вообще-то полным двоечникам, если уж честно, в духовной жизни. Пример? Пожалуйста. Совсем недавний.
Паша брызгал слюной просто от возмущения, когда рассказывал последние новости. Работал журналистом в какой-то редакции, и в результате то ли интриг, то ли тотальной усталости прежний – привычный, добрый и хороший – редактор вынужден был уйти, а на его место пришел очень молодой и, как это сейчас обозначается чиновниками, «амбициозный» начальничек. Типичный такой мальчик в галстучке, метящий пробраться повыше по лестнице недавно начавшейся карьеры. Дружный коллектив радостно не приветствовал сие молодежное явление в редакции, спаянной давними традициями и правилами. Кто молча писал какие-то скудные новости или дурные побасенки, кто слинял в командировку подальше, кто работал дома, чтобы не видеть удручающих изменений, кто и вовсе вспомнил о дружбе с грузинским вином, то есть на работе предпочитал появляться крайне редко. Общими усилиями через недельку-другую довели парня до преддверия нервного срыва: глаз начал дергаться. Кажется, правый.
– Так что он сделал, этот гад?! – орал Паша. – Собирает, главное, всех нас в своем поганом кабинете и выдает: мол, в таких условиях газета работать не может, и давайте уже решим: кто хочет оставаться на работе, тот пусть остается, а кому я поперек горла – держать не буду, до свидания. Гудбайщик, тоже мне!
Спаянность коллектива, по словам друга, оказалась вовсе не такой уж крепкой: большинство предпочло принять новые правила игры. Виновато заглядывали ему в глаза и говорили что-то о кризисе, безработице, необходимости кормить семьи, да и вообще о снисходительности.
А Паша не такой, Паша – принципиальный. Паша решил уволиться, чем резко понравился новому начальнику – тот ему даже гудбаечную премию напоследок выписал. Паша лыжи купил по такому случаю.
Через неделю свободы, правда, подустал – не помогали даже новые лыжи. Все дело в жене и детях, которые, понимаешь, поесть не против. Ежедневно, причем, и по нескольку раз. Гудбаечный привет от нового начальника ставшего чужим коллектива быстро закончился.
– Нет худа без добра, – оповестил друг, посерьезнев и смягчившись. – Понимаешь, я вдруг по-другому стал к молитве относиться, когда приперло-то. Прошу Христа найти мне работу. Дворником хотел устроиться, в локомотивное депо хотел пойти – в общем, везде искал. Но жалованье было удручающе низкое: больше на автобус потратишь, чем получишь, – «выхлопа», то есть, никакого. Молитвы, уверяю, стали менее рассеянными. И – что ты думаешь? В ответ на эти молитвы раздается одним мрачным утром звонок: «Не хотите ли подзаработать?» – «Вообще-то не против!» – отвечаю. – «А не хотите ли стать главным редактором нашего издания? Про вас нам ваши друзья сказали, мы недоумевали, как это вы без работы сидите… Приходите к нам, а?» Бедному собраться – только подпоясаться: через час был на новом месте. Обсудили права и обязанности, сдал документы в бухгалтерию, по пути домой пошел в храм поблагодарить Христа и святых, которым надоел уже, наверное, своими молитвами. В семье праздник, понятное дело. Наутро пошел работать главным редактором. Галстук надел, хоть я их и ненавижу. М-да.
– А почему у тебя, Паша, правый глаз дергается? Ты не псих часом? – вежливо его спрашиваю.
– Я психом уже месяц работаю. Ты не представляешь, что на меня обрушилось. И молодой я, и неопытный, и традиции спаянного коллектива не уважаю, и по карьерной лестнице мне поскорее забраться надо куда подальше. И вообще я – урод в галстучке. Две недели в редакции почти никого не было: часть подчиненных уехала в командировку, часть пишет всякую фигню дома, а часть пьет из протеста против нового редактора.
– Где-то я это уже слышал…
– Ага. Собираю честную компанию в своем кабинете, говорю: мол, люди дорогие, давайте хоть поработаем для разнообразия, а то некрасиво как-то всё получается. Ухмыляются! Ну, взъерепенился. «Двери, – говорю, – открыты: кто не хочет работать – au revoir». Большинство остались, один только принципиальным оказался: расстались мы с ним. Он меня на прощание оревуарщиком обозвал, даже спасибо не сказал, что я ему премию выходную выписал.
– Так как сейчас дела-то?
– Ничего: пишем статьи, новости всякие публикуем, интервью делаем. Идет работа. Но не в этом дело, если честно. Хотя и это тоже, конечно, важно.
– Что важно?
Да, вновь и вновь Господь пытается убедить: «Не осуждай никого!» А мы все никак не усвоим этот урок
– Да то, что вновь и вновь Бог меня пытается убедить: «Не осуждай никого, а? Пожалуйста». И чудеса у Него крутые, с намеком. Вот дал Он мне, положим, работу, и неплохую. Чудо? В наши кризисные времена, да и в любые другие тоже, – очень даже чудо. Но намек-то в том, что, устроив со мной очередное чудо, Христос поставил меня ровно в те же условия, в которых находился тот паренек, кого я, помнится, здорово осуждал. Ровно в те же условия! И, оглядываясь на пару-тройку месяцев назад, я, видишь ли, чувствую стыд – и перед Богом, и перед тем парнем. Зря я его осуждал. У меня один только вопрос: сколько раз нужно балдой в стену удариться, чтобы усвоить простой урок, что осуждать нельзя вообще никого? Ох, двоечник я, ох, двоечник.
– Ты сильно удивишься, если я скажу, что я сам такой же?
– Не. Слушай, а как нас Христос таких терпит?
Паша скрылся – побежал на новую работу вприпрыжку, а я еще долго удивлялся и новому чуду, и терпению Бога. Тоже, кстати, чудесному.
