Многие же будут первые последними, и последние первыми.
(Мф. 19: 30)
Когда-то он был обычным наркоманом из далекого северного городка, где добывали нефть и люди зарабатывали хорошие деньги, а молодежь сидела по домам, скучала и смотрела модное тогда «Криминальное чтиво». Когда появился героин, все подростки уже знали, что нужно делать. Потом в газеты того времени писали про «героиновую эпидемию» и «наркотическую войну», но скоро постарались об этом забыть, как о дурном сне, а он помнил умерших друзей и день, когда должен был сам умереть.
Из класса половина ребят не дожили до выпускного, и почти каждую неделю в школе они ходили к кому-нибудь на похороны. Его лучший друг Димка, с которым они дружили с садика, умер на детской площадке напротив своего окна. Вышел вечером, вколол героин в беседке, расписанной божьими коровками, смотрел, как мама ужин на кухне греет, а потом умер. Так его и нашли утром с задранной к небу головой. А он вот не умер, хотя и очень хотел. Кому нужна такая жизнь, где нет ничего, кроме боли и бесконечного вранья, слез матери и разбитого сердца самой красивой девушки на свете, за которой он ухаживал с восьмого класса?
Когда у них родился первенец, он твердо решил, что с героином покончено. Сын! У меня! Родился! Сердце билось сильно и радостно, а мир вокруг засиял новыми красками. Он ворвался как смерч в палату с огромным букетом белых роз. Целовал жену и сына. Целовал жену. Целовал сына. 3900. Здоровый, красивый. Похож на папу и немного на маму. Будет умным, как папа, и красивым, как мама. Зачем мужчине быть красивым? Мужчина должен быть благородным и умным! Жал руки врачам, благодарил. Вручил коньяк и конфеты. Обнял доктора, который принимал роды. «Спасибо, вы настоящий мужик!» Чуть не расплакался от счастья и снова обнял. Потом шел по улице, смотрел в лица прохожих и хотел всех расцеловать. Радуйтесь, люди! У меня сын родился!
Счастье и радость пьянили. Сын родился!
Купил бутылку коньяка, хорошего, девять звезд. На лавочке в парке выпил. Счастье сжигало сердце, как солнце апрельский лед, переполняло, бурлило и рвалось наружу. Он позвонил на работу, сказал, что заболел, и взял отгул на три дня. Пил и не пьянел, а потом неожиданно для себя позвонил барыге. Это произошло как-то само собой, машинально. Поначалу он было спохватился, но властный уверенный голос внутри сказал, что все будет нормально, он возьмет совсем немного и к тому времени, как жену с сыном выпишут из роддома, остановится. Потому что начнется новая счастливая жизнь, о которой они столько мечтали!
На седьмой день жена застала его на балконе с остекленевшим взглядом и сгоревшей сигаретой в пальцах. Она сразу все поняла, но на этот раз не заплакала. Когда приехали врачи и стали его пеленать, он бегал по квартире, ломал все вокруг и громко кричал, что с ним все нормально. А потом, привязанный к носилкам, лежал на полу, слушал, как плачет в кроватке перепуганный сын, и просил, чтобы его развязали и пустили к нему.
Через неделю ей позвонили и сказали, что его можно забирать из отделения. Всю дорогу она молчала, а дома сказала, что подает на развод, забрала сына и уехала к маме. Потом он сидел в пустой квартире посреди разбросанных повсюду вещей и думал, что он никому не хотел зла, ни жене, ни матери, которая за несколько лет из красивой женщины превратилась в старуху, ни тем более их новорожденному сыну, вообще никому! Как же так все получилось, что он, который всегда прекрасно учился и всю жизнь занимался спортом, связался с этой дрянью?
Пусть у них все будет хорошо! Разве это так сложно, чтобы было хорошо?! Разве они не заслужили обычного человеческого счастья?! Он знал, что нужно делать. Позвонил жене, спросил про сына. Набрал номер матери, попросил у нее прощения за все. Мать, как всегда, была на работе и сказала, что ей некогда и она перезвонит. Больше говорить было не с кем, он отключил телефон, поставил себе смертельную дозу и пошел умирать в подъезд. В пустой квартире умирать не хотелось: одна мысль, что пока его найдут, тело может начать разлагаться, приводила в ужас.
Он вколол смертельную дозу и пошел умирать в подъезд: в пустой квартире умирать не хотелось
Он стоял на площадке девятого этажа и смотрел из окна на парк рядом с домом. Посреди парка был храм, и в этот ясный осенний день его купола сверкали на солнце. Многие мамы ходили туда молиться за своих умирающих от героина детей, и его мама тоже. Она принесла для него просфору и святую воду, только это не помогло, он продолжал колоться, и мама больше в храм не ходила. А сейчас он смотрел на купол с крестом, сверкающим на солнце, и ждал, когда придет смерть. Она все медлила, хотя десятикратная доза – серьезный повод поторопиться и рассмотреть твою заявку без очереди. Но смерть все не приходила, а он смотрел и смотрел на золотой крест на куполе храма и не мог оторвать от него взгляда. Его даже обрадовало, что последним, что он увидит в этой жизни, будет храм рядом с домом. От этих мыслей на сердце стало тепло и спокойно, как давно уже не было, он закрыл глаза и тихо опустился на холодный бетонный пол.
Потом врачи в реанимации разводили руками и говорили, что не понимают, почему он выжил, хотя по всем медицинским законам должен был умереть. Он тоже не понимал и хотел разобраться и, когда его выписали, пошел в храм, на который смотрел, пока не потерял сознание.
Абалакский монастырь
Пожилой священник слушал его сбивчивый рассказ и молчал, не перебивая, лишь время от времени шепча слова молитв и крестясь. Когда он спросил, что ему делать, священник крепко сжал его руку и, глядя в глаза, просто сказал: «Жить!» А потом посоветовал поехать в монастырь, подальше от старых друзей и привычек: «Поезжай в Абалакский монастырь к отцу Зосиме, там с Божией помощью вылечишься и новую жизнь начнешь! А я батюшке письмо напишу».
Батюшка крепко сжал его руку и сказал: «Поезжай в Абалакский монастырь: там с Божией помощью вылечишься»
Хотя кроме молитвы «Отче наш» – ее в детстве заставила выучить бабушка, когда в деревне, на каникулах, крестила его, – о жизни в Церкви он ничего не знал, но после того, как должен был умереть, но не умер, что-то в нем изменилось, и он уже через два дня ехал на поезде до Тобольска, а откуда до Абалакского монастыря меньше часа автобусом.
В монастырь с письмом священника его приняли, но сразу предупредили: если он будет нарушать монастырский устав, то окажется за воротами. А потом проводили в келью в старом деревянном корпусе на втором этаже, где кроме него жило еще пять человек. В келье были двухъярусные кровати, много икон и старинная печь в углу с отваливающимися изразцами. Ему показали свободную кровать и тумбочку для вещей и быстро ушли. Он разложил вещи, застелил полученным от эконома свежим бельем скрипящую железную кровать, залез под одеяло, долго смотрел на обшарпанный, серый от копоти потолок, а потом незаметно уснул.
Первые две недели он только и думал, как поскорее отсюда сбежать. После утренних обязательных молебнов и послушаний ему очень хотелось, чтобы его выгнали, два раза он чуть не подрался из-за какой-то ерунды, но народ в келье был бывалый, знал, что к чему, и не оставил брата один на один с этим искушением. Вечером к нему подсел беззубый старик, которому оказалось чуть больше сорока, показал шрамы от уколов на руках на запавших венах и сказал: «Держись, брат, это пройдет! Раз уж тебя сюда Бог привел, не сомневайся: здесь тебя вылечат!»
А ведь, и правда, вылечили! Физические мученья прошли, бессонница исчезла, а душевные муки сменились покоем. Уже через два месяца он просыпался раньше будильника и первым шел в храм на молитву. Днем он колол дрова, носил воду, работал на монастырском огороде или помогал в храме, а по вечерам читал о святых из книг, которые ему давали, пил чай с братией и говорил о вещах, которые только и можно обсуждать вечером в келье, вроде спасения души и молитвы. Через полгода его взяли на клирос и перевели на пекарню – одно из самых тяжелых и почетных в монастыре послушаний. После ночной смены порой он засыпал от усталости прямо на ходу, но, возвращаясь в келью с завернутым в бумагу горячим хлебом для братии, всякий раз улыбался. Вспоминая по ночам прошлую жизнь, готов был на любые муки за все, что когда-то натворил, и слезы сами катились из глаз, а сердце утешалось покаянием, надеждой и неизъяснимым покоем.
Эта новая жизнь по вековому монастырскому распорядку, безо всяких «за» или «против» и бесконечных «может быть», где все подчинено одному – направить человека к Богу, была ясной и простой, как огонек у лампады, на который можно только смотреть и молиться. И он молился, работал, плакал и утешался.
Жизнь по вековому монастырскому распорядку была ясной и простой. И он молился, работал, плакал и утешался
Когда на Пасху пошли крестным ходом вокруг монастыря, ему доверили нести фонарь со свечой и идти впереди всех, освещая путь другим. Он нес огонь, благоговел и украдкой вытирал слезы от того, что Господь доверил светить, а сердце от радости готово было вырваться из груди. Как-то раз он разговорился с настоятелем монастыря отцом Зосимой о жизни. Если не знать, кто он такой, его легко можно было спутать с каким-нибудь послушником в старой затертой рясе, которую постыдился бы надеть и простой монах, не то что известный архимандрит. Когда он впервые увидел, как, закатав подрясник, вместе с послушниками тот копал картошку и таскал по колено в грязи тяжелые мешки, то не поверил, что этот монах и есть настоятель монастыря. А потом сходил к нему на исповедь и вопросов больше не задавал. Старожилы втайне настоятеля обожали, хотя многим из них он был ровесником, его уважали и считали опытным в духовных делах. Про него говорили, что всех, кто приезжал в монастырь не ради того, чтобы спрятаться от проблем или холодной зимы, а в поисках воли Божией и спасения, он брал под свое руководство и вел прямиком в Царство Небесное.
Отец Зосима выслушал его и сказал, чтобы он ехал к своей семье. «Ни о чем не думай, не рассуждай, ждет она тебя или нет, не сомневайся, а просто иди к жене и моли о прощении! Ты стал верующим человеком и, как бы ни было трудно, держись за свою веру как за самое большое сокровище! Жизнь будет предлагать тебе разные соблазны и тянуть назад к прошлому. Но ты не оглядывайся, чтобы не стать соляным столбом, как жена Лота, а иди к Богу! Мы живем в такое время, что сохранить свою веру стало очень трудно. И Господь это знает. Поэтому тех, кто живет по совести, стараясь во всем угодить Богу, ждет великая награда, больше, чем у многих святых древности! Господь не требует от тебя, чтобы ты не пил, не ел, не спал, все имение нищим раздал! Делай то малое, что должен: будь нормальным мужем и отцом! Только не просто так, сам по себе, а с Богом! Честно трудись, не надо быть очень хорошим, просто будь нормальным работником: не воруй, не хами, будь добросовестным – и уже будешь обладать на небесах великой славой!» А потом подарил икону Божией Матери «Призри на смирение», благословил крестом с аналоя и отпустил с миром.
Дверь открыла жена, держа сына на руках. Сын засмеялся и потянулся к нему
Когда он вернулся в родной город, сразу с вокзала поехал к теще. Дверь открыла жена, держа сына на руках. Сын нисколько не испугался обросшего бородатого дяди, а смеялся и тянулся к нему, желая познакомиться поближе. Когда он уснул, они говорили всю ночь, и жена согласилась вернуться. В северном городке они не остались, переехали в Екатеринбург, где жила ее сестра. Вскоре его взяли на работу по специальности в строительную компанию, и на первое время они сняли квартиру.
Словно человек, долгие годы пролежавший в коме, он учился жить заново, радуясь и удивляясь каждой мелочи. Если бы раньше ему сказали, что он может вызваться на тяжелую неудобную работу, от которой все стараются избавиться, или оставаться допоздна, чтобы кого-то подменить, он покрутил бы пальцем у виска, а сейчас, не рассуждая, соглашался, помогал, просто выполняя, что нужно. Не ради того, чтобы понравиться и заслужить похвалу. Просто, делая что-то хорошее для других, каждый раз он чувствовал себя живым, связанным с людьми тысячами теплых невидимых нитей, которые наполняли сердце радостью и заставляли улыбаться. Как улыбается малыш, вбегая в комнату к взрослым, радостно смеется и кричит: «Здравствуйте, я пришел!»
Иногда он вспоминал товарищей из кельи в монастыре и улыбался. Многие из них потеряли все, но здесь, в монастыре, нашли гораздо больше, чем могли пожелать: других людей, ради которых только и стоило жить. И чем дольше они жили для других, тем больше становились собой, теми красивыми, добрыми и умными людьми, о которых они сами давно позабыли. И он тоже долго не мог привыкнуть, что больше не нужно прятаться под одеялом, мучительно оттягивая начало очередного серого бессмысленного дня, где все известно заранее, как в старой пошлой комедии. Каждый новый день его новой жизни был не похож на другой, и в каждом был повод сделать что-то хорошее, радоваться и удивляться.
Раньше ему нравилось привести жену в дорогой ресторан, а сейчас он искал в интернете рецепты, шел на рынок за продуктами и готовил ужин сам. Хотя у него и не всегда все получалось, но жена улыбалась, не замечая таких мелочей, как пересоленный салат или недожаренное мясо. Он любил гулять в парке, сидеть на скамейке, держа жену за руку, и смотреть, как их сын играет с другими детьми. Вопрос веры решился как-то сам собой. Жена сказала, что после монастыря он, и вправду, стал другим, стал тем, кого когда-то она полюбила. Они окрестили сына и стали прихожанами красивого храма Александра Невского в Ново-Тихвинском монастыре, рядом с которым жили.
Поначалу денег не хватало, он брался за любую подработку, часто оставаясь по вечерам. Однажды, возвращаясь домой через парк, он прямо на дорожке нашел бумажник. Открыл – и в глазах зарябило от тысячных купюр. Кроме денег в бумажнике были кредитные карты и права. В жизни ничего не находил, а тут целая куча денег, причем тогда, когда они были нужны больше всего. Раньше он забрал бы деньги не задумываясь, а кредитки и права вернул за вознаграждение. Хозяин заплатил бы как миленький и еще долго бы благодарил. А сейчас он аккуратно сложил деньги обратно в бумажник, а потом отнес в редакцию газеты и отдал в стол находок. Когда улыбчивая секретарша спросила телефон, на случай, если владельцы захотят с ним связаться и отблагодарить, он вежливо отказался и быстро ушел.
Когда сына удалось устроить в садик, жена вышла на работу – бухгалтером на полставки. Года через полтора они смогли оформить ипотеку и переехать в двухкомнатную квартиру в новом доме. Он очень хотел второго ребенка, но она долго не могла забеременеть. Врачи из семейной клиники советовали сделать ЭКО, а они взяли отпуск и поехали по святым местам. Сначала в Тобольск к святителю Иоанну Тобольскому, затем три дня жили и молились в Абалакской обители, после поехали к святому праведному Симеону в Верхотурский монастырь и к святым Царственным страстотерпцам в монастырь на Ганиной Яме. А через месяц она с улыбкой сказала, что он будет папой. Каждое воскресенье они ходили в Ново-Тихвинский монастырь, регулярно исповедовались и причащались.
На восьмом месяце ее беременности случилось несчастье. В новогоднюю ночь в подъезде произошло короткое замыкание и начался пожар. Их успели спасти, но квартира полностью выгорела. Спасатели говорили, что им повезло, а мужчина напротив не смог выбраться и задохнулся. В машине спасателей у нее начались сильные боли внизу живота, и вместо роддома их отвезли в перинатальный центр. Роды были тяжелыми. Чтобы спасти малыша, ей сделали кесарево сечение. Операция длилась несколько часов, все это время он стоял в коридоре и молился, чтобы все закончилось хорошо. Врачей не было целую вечность, и значит, происходило что-то плохое, но все, что он сейчас мог, это молиться и верить. Он шептал слова молитв, как преступник на ступенях эшафота, прося о помиловании, и, когда врачи наконец-то появились, смотрел и не понимал, что они говорят. А когда понял, сел на пол и заплакал от радости. Их обоих спасли, но срочно нужна новая операция, которую смогут сделать только в Москве. Жену с новорожденной дочерью отправили спецбортом на самолете МЧС, и уже утром ей провели две сложных операции. Вечером ему позвонили и сказали, что через неделю он сможет их увидеть.
«Богородица с нами», – подумал он и вошел в палату. Жена, изможденная и слабая, улыбалась ему
Перед дверями палаты он вспомнил про букет и икону Богородицы, которую собирался привезти. А потом подумал, что Богородица и так наверняка с ними, и просто вошел. Жена выглядела страшно изможденной и слабо улыбнулась из-под белого одеяла. Он целовал ее горячий сухой лоб, держал в руке ее ставшее тонким, почти как у ребенка, запястье, невесомое, прозрачное, и не мог отпустить. Дочь лежала в соседнем помещении в специальной камере, к ней врачи его не пустили, но заверили, что с ней все будет хорошо.
Он не стал спорить и уговаривать, а поблагодарил и быстро ушел. Он знал, что эти замечательные профессионалы сделают все от них зависящее и даже больше, а он должен поехать в храм Христа Спасителя, где никогда раньше не был, но вдруг ясно понял: он должен поехать туда и никуда больше.
Когда он увидел огромный величественный собор в лучах заходящего солнца, на сердце стало спокойно и хорошо. Он отстоял всю вечернюю службу, заказал сорокоуст и подал записки за всех, кого знал. А потом спустился к набережной. Он шел, вдыхая свежий вечерний воздух, что дул со стороны Москвы-реки, и улыбался.
