Современники святого праведного Иоанна Кронштадтского яростно спорили о нем. В народе его любили и почитали, а либеральная интеллигенция считала его черносотенцем и реакционером, символом мрачного самодержавия. Консерваторы его уважали, но не всегда понимали. Спустя сто лет, когда отец Иоанн был прославлен нашей Церковью, эти споры возобновились и «расклад сил» оказался почти таким же, что и в начале XX века. Почему для нас сейчас так актуален святой праведный Иоанн? Чему можно у него научиться? Об этом мы беседуем со священником Филиппом Ильяшенко, заместителем декана исторического факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.
Секрет его популярности
— Отец Филипп, почему отец Иоанн Кронштадтский пользовался такой огромной популярностью у простого народа? Все дело в чудесах, исцелениях, или на то есть и другие причины?
— Этим вопросом задавалось — и не находило ответа! — все образованное русское общество на рубеже XIX-XX веков. Мне кажется, что главная причина — не сами по себе чудеса, не сами по себе исцеления, а то, что за ними стояло, что делало их возможными. А именно то, что он сам называл «жизнь во Христе». То есть дар любви, той божественной любви, которую он получал в ежедневном причащении святых Христовых Тайн, в ежедневном служении Литургии, и которая выражалась в его готовности каждую минуту своей жизни, каждой копейкой своего достояния послужить ближнему. И эту любовь не мог не чувствовать народ, и поэтому шел к нему.
Но такая любовь встречается нечасто. Не только в ту эпоху, но и вообще во все времена имеет место дефицит святости. Может быть, только в первые века христианства святость была нормой жизни, затем христиан становится все больше, а святости — все меньше. Неудивительно, что на общем теплохладном, обмирщенном фоне такие подвижники, как святой праведный Иоанн, привлекают к себе множество людей. А уж тем более на переломе XIX-XX веков, когда Россия стремительно развивается, идет бурный процесс модернизации, когда приходит время банков, заводов и фабрик, быстрых капиталов. Это просто не время святости. Плюс к тому незавидное положение Церкви в синодальный период — когда она практически всеми воспринималась как один из институтов государственной власти, священники воспринимались как государственные чиновники. И в такой ситуации отец Иоанн, явивший в своем служении настоящую церковную жизнь, конечно, был явлением исключительным.
Конечно, нельзя сказать, что он на всю Россию был один-единственный светоч. Мы можем вспомнить московских священников — отца Алексия Мечёва, который в каком-то смысле является продолжателем дела отца Иоанна, отца Валентина Амфитеатрова, о котором отец Иоанн говорил своим московским почитателям: что вы едете ко мне, у вас же в Москве есть отец Валентин!
Тем не менее масштаб известности у других достойных пастырей был все-таки меньшим, чем у отца Иоанна Кронштадтского, да и не так уж много их было в пересчете на всю тогдашнюю Россию. И дело не в том, что большинство священников были плохи — нет, в массе своей это были добросовестные люди, честно исполнявшие свое служение… но народ стремился к большему — к святости, и чувствовал ее в отце Иоанне задолго до официального церковного его прославления.
— А что же образованное общество? Откуда оно черпало представления об отце Иоанне?
— По большей части из прессы. Все началось с публикации в 1883 году в столичной газете «Новое время» так называемого «Благодарственного заявления», в котором около двадцати человек написали, что были неизлечимо больны, ходили по всевозможным врачам, использовали все средства медицины — и безрезультатно, а вот пришли к отцу Иоанну, который призвал их в участию в Таинствах Церкви, к частому причащению (вспомним, кстати, что тогда нормой считалось причащаться раз в год), и они исцелились. Причем каждый подписавшийся указал, чем именно он болел, и как все происходило. Потом в разных изданиях были и другие публикации.
Но не только в прессе дело. Вообще, есть миф, будто к отцу Иоанну со всей страны стекались одни лишь неграмотные крестьяне. Это, конечно, вовсе не так. Современники отца Иоанна в своих письмах и воспоминаниях свидетельствуют, что к нему потоком шли совершенно разные люди, всех сословий, бедные и богатые, простые и образованные. И крестьяне, и рабочие, и купцы, и учителя, и инженеры, и чиновники. Я уж не говорю о том, что многие образованные люди принимали отца Иоанна у себя дома. Есть, кстати, забавное воспоминание одного семинариста, плывшего пароходом в Кронштадт, который слышал, как три интеллигентные дамы спорили, чем объясняется необыкновенная сила этого батюшки: «спиритизмом, гипнотизмом или животным магнетизмом».
Но все-таки б?льшая часть образованного общества не принимала отца Иоанна — не принимала жестко, категорично. Причина тут, на мой взгляд, заключается не столько в самом отце Иоанне, сколько в умонастроениях той части русского общества рубежа XIX-XX веков, которую тогда стали называть «интеллигенцией». Это были люди, которые, с одной стороны, фактически отпали от Церкви, от традиции, а с другой — страстно, напряженно искали истину, искали идеал, жаждали справедливости, счастья для всех… и эту жажду, религиозную по сути своей, пытались удовлетворить идеологией безбожного гуманизма, а наиболее радикальные — идеями революционного переустройства общества. Естественно, при таком настрое они никак не могли принять отца Иоанна — он противоречил всем их принципам. Они отвергали церковное учение — а он его горячо защищал; они отвергали монархию — а он был убежденным монархистом; они превозносили светскую культуру — а он ее весьма эмоционально критиковал (особенно театр). Причем все он делал ярко, заметно. Словом, они воспринимали отца Иоанна как конкурента в борьбе за влияние на умы.
Иногда эта ненависть к отцу Иоанну доходила до крайностей. Есть воспоминание современников о том, как отец Иоанн во время Литургии, когда должно было начаться причастие, вышел с Чашей — и, увидев, как некий студент прикуривает от лампады, сделал ему замечание. Студент же ударил отца Иоанна, Чаша частично расплескалась, камни, на которые попали Святые Дары, были потом вынуты и брошены в море, а студента народ едва не растерзал.
Известны и другие случаи, уже не физической, а «творческой» расправы, например, издевательская пьеса В. Протопопова «Черные вороны», основанная на газетных фельетонах, или повесть Н. С. Лескова «Полунощники», где жестоко высмеивалось окружение отца Иоанна с явным намеком на то, что все это шарлатанство. С 1905 года, после либерализации цензуры, в прессе стали появляться карикатуры на отца Иоанна, иногда откровенно непристойные.
В разных плоскостях
— А Толстой? Отец Иоанн его постоянно обличал за нападки на Православие. Отвечал ли ему Лев Николаевич?
— Практически нет. Есть отдельные его высказывания, что, дескать, я отца Иоанна не читал, ничего сказать не могу, мне это неинтересно. То есть Лев Толстой не вступал в полемику. Причину я вижу в том, что Толстой по своему происхождению, кругу общения, образу жизни находился совсем в иной плоскости, нежели отец Иоанн. Граф Толстой был аристократом, при всем своем демонстративном демократизме. Отвечать людям вроде отца Иоанна ему, возможно, казалось ниже своего достоинства: отец Иоанн — это какой-то «старичок», «из трупа» которого власть делает «предмет народного поклонения».
Вообще, единственное, в чем пересекались «плоскости» Льва Толстого и отца Иоанна, — это вера. И тут-то и летели искры, тут-то и разгоралась борьба за умы.
Надо сказать, что и отец Иоанн спорил-то, по сути, не с Толстым, а с теми, кто увлекся толстовским учением. Да, в статьях отца Иоанна есть слова вроде «опомнись, граф Толстой, прекрати хулить…» Но целевая аудитория этих статей — не сам Лев Николаевич, а молодежь, увлекшаяся толстовством. Есть архивные свидетельства, что родители этих молодых людей приходили к отцу Иоанну в слезах, просили помощи: наши дети духовно погибают. Разумеется, отец Иоанн как пастырь, ответственный за души пасомых, не мог молчать, и использовал все свои возможности, весь свой авторитет, все свое влияние, чтобы обличить неправду Толстого и тем самым вернуть в Церковь хотя бы кого-то из соблазнившихся.
Да, отец Иоанн делал это очень эмоционально, да, в его дневниках есть очень «неполиткорректные» слова по поводу Льва Толстого, которые можно со стороны воспринять даже как пожелание тому смерти, но такая пылкость имеет своей причиной не ненависть, а любовь к своим духовным чадам.
При этом, заметьте, обращался он не к не-грамотным людям, понятия не имевшим о толстовской критике христианства, а к образованной части общества, точнее сказать, к молодежи, получившей образование, начавшей читать, думать, искать правду, но еще, в силу возраста, очень нестойкой, легко соблазняющейся любыми модными идеями. Как пастырь Церкви он обязан был свидетельствовать им об Истине, о Православии.
— А все-таки почему именно Толстой воспринимался как главная угроза? Помимо Толстого, что, не было других идеологических противников, других проповедников безбожия?
— Отвечу цитатой из предсмертного дневника отца Иоанна, это запись от 3 октября 1908 года (за три месяца до смерти): «Не скорби безутешно о злополучии Отечества. Земное Отечество страдает за грехи царя и народа, за маловерие и недальновидность царя, за его потворство неверию и богохульству Льва Толстого и всего так называемого образованного мира министров, чиновников, офицеров, учащегося юношества. Молись Богу с кровавыми слезами об общем безверии и развращении России».
Для отца Иоанна Лев Толстой был наиболее ярким, персональным проявлением того неверия, которое он видел во всех слоях образованного общества, вплоть до государя императора. Иначе говоря, Толстой стал для отца Иоанна неким символом предательства православной веры, в Толстом отец Иоанн видел полнейшее воплощение той тенденции, которая его пугала.
Преувеличивал ли он объективную меру влияния Толстого? Если глядеть из XXI века, то, возможно, да. Но тогда, сто с лишним лет назад, все виделось иначе. Отец Иоанн же был простым человеком, плотью от плоти народа и Льва Толстого воспринимал как некоего оракула, на которого с восхищением смотрит образованное юношество, перед гением которого даже власть склоняется и закрывает глаза на разрушение им основ бытия. Отсюда и такая прицельная фокусировка на его фигуре, отсюда такая эмоциональность его статей.
— А каков результат этих статей? Целевая аудитория услышала отца Иоанна? Был какой-то отклик?
— Что отец Иоанн был услышан — это несомненно. В его личном архивном фонде есть множество писем и от родителей, которые просят спасти их детей от лжеучений Толстого, и письма от молодежи, где та негодует: как, мол, вы смеете поднимать свой голос против великого писателя, против гения и гордости земли русской? Есть также и письма от родителей, которые рассказывают отцу Иоанну про реакцию своих детей на его обличительные статьи против Толстого. Реакция была разной, чаще негативной, но были и те, кто задумался. А возможно, слова отца Иоанна возы-мели воздействие не сразу после их прочтения, а много лет спустя. В общем, вся эта полемика с учением Толстого была не зря.
— Как Вы думаете, почему все-таки обличения отца Иоанна хоть и были услышаны интеллигенцией, но не возымели массового эффекта?
— Потому что тогдашняя русская интеллигенция была поразительно некритична к реальности. Одна из главных ее особенностей — ангажированность, неспособность к непредвзятому восприятию чего бы то ни было. С одной стороны, претензия на учительство (мы сейчас просветим темный народ и приведем его к счастью), с другой — абсолютная нетерпимость к иной точке зрения. Кто думает иначе, чем мы, — он не просто ошибается, он злонамеренно ошибается, он подлец, негодяй, с ним нужно беспощадно бороться. Во что вылилось такое умонастроение в 1917 году, говорить излишне. Вот и статьи отца Иоанна интеллигенция воспринимала именно в контексте «он враг, реакционер, черносотенец!»
Монархист
— Это, кстати, одно из самых известных обвинений в его адрес — что он черносотенец, антисемит, погромщик. А как на самом деле было?
— Начну с последних слов — «антисемит», «погромщик». Это стопроцентная ложь. Нет никаких свидетельств — ни текстов отца Иоанна, ни воспоминаний современников — где он бы высказывал что-то антисемитское. А вот что касается «погромщик» — всё с точностью до наоборот. Когда в 1903 году случился страшный погром в Кишиневе, отец Иоанн совместно с епископом Антонием (Храповицким) подписал резкое заявление — «Слово о кишиневских событиях», где очень жестко с христианских позиций осудил погромы. Кстати, текст этот потом распространялся еврейскими обществами, что навлекло на отца Иоанна нападки крайних реакционеров.
Но правда в том, что отец Иоанн действительно вступил в монархическую организацию «Союз русского народа». Эта организация возникла в 1905 году, после событий первой русской революции, и объединяла тех подданных Российской империи, которые ужаснулись смуте и хотели спасти монархию, она объединяла людей из разных сословий, разного уровня достатка, разного культурного уровня (достаточно сказать, что туда входили и Дмитрий Иванович Менделеев, и Виктор Михайлович Васнецов), да и разных национальностей, кстати. Для отца Иоанна, глубоко преданного монархической идее и враждебно относившегося к революционному движению, «Союз русского народа» был, прежде всего, традиционалистской организацией, занимающей охранительную позицию. Программа «Союза», в которой основным пунктом значилось, что «благо родины — в незыблемом сохранении православия, русского неограниченного самодержавия и народности», была по ключевым вопросам созвучна его убеждениям. Тогда, после октябрьского манифеста 1905 года, после объявления свободы слова, собраний, в России возникает целый спектр политических сил, от крайне левых до крайне правых. В том числе и «Союз русского народа».
Естественно, в дореволюционной либеральной прессе, а уж тем более в советской пропаганде, его представляли как средоточие зла, насилия, жестокости, возлагали на него вину за те же самые погромы. Хотя большинство еврейских погромов произошло до 1905 года, то есть до создания организации. Но кого в советское время интересовали такие хронологические накладки?
Разумеется, я не утверждаю, что «Союз русского народа» был таким уж замечательным, что его не в чем было упрекнуть. Тем более что по большому счету ничего особого он и не добился, русскую революцию не предотвратил, да и вряд ли мог.
Но факт в том, что отец Иоанн был убежденным монархистом с юности, и он видел ту угрозу, которая нависла над Россией в те, казалось бы, спокойные годы, когда смута 1905 года была подавлена, когда Россия внутренняя стремительно развивалась и экономически, и культурно, ее международное положение было вполне прочно. Тогда, уже незадолго до смерти, он взывает к государю: «Проснись, спящий царь!» Он чувствует, что надвигается катастрофа, и ее причины — не внешние, а внутренние. Это помрачение умов, охватившее если не весь народ, то весьма большую — и самую активную! — его часть.
Хотел ли чего-то конкретного от государя отец Иоанн? В его дневниках мы не найдем какой-либо развернутой «политической программы», но, видимо, ему представлялись необходимыми жесткие меры: усиление цензуры, запрет всех газет и журналов, подрывающих устои, запрет религиозно-публицистических (замечу, не художественных!) сочинений Льва Толстого (и не его одного только). В конце сентября 1908 года отец Иоанн записывает: «Свобода печати всякой сделала то, что <…> читаются почти только светские книжонки и газеты; вследствие этого вера и благочестие падают; правительство либеральничающее выучилось у Льва Толстого всякому неверию и богохульству и потворствует печати, смердящей всякою гадостью страстей. Все дадут ответ Богу — все потворы». То есть отец Иоанн призывал именно к тем мерам, которые либеральная интеллигенция считала абсолютным злом. Однако время показало правоту отца Иоанна — свобода совести оказалась свободой жить без совести, те гражданские свободы (слова, собраний, партий), которыми пользовались после 1905 года либералы, обернулись катастрофой 1917 года, после которой начался такой террор, какой и представить никто из «людей прогрессивных взглядов» не мог.
Замечу, что, будучи принципиальным монархистом, застав четырех государей — от Николая Первого до Николая Второго, отец Иоанн вовсе не идеализировал конкретных монархов. Что касается последнего государя, то он не раз заочно — на страницах своего личного (не предназначенного для печати и никогда последнему царю не известного дневника) — взывал к нему, считал, что тот слишком пассивен, что не видит, не осознает весь ужас ситуации. Эту «болезнь» отец Иоанн находил не только у царя, но у всего просвещенного общества в целом: «На почве безверия, слабодушия, малодушия, безнравственности совершается распадение государства. Без насаждения веры и страха Божия в населении оно не может устоять».
— То есть можно сказать, что в отношении будущей русской революции 1917 года отец Иоанн оказался пророком?
— Это непростой вопрос. Есть разные апокрифы об отце Иоанне, где, дескать, он в деталях предсказал все, что случится в 1917 году, что Россия падет на колени, но потом, спустя долгие годы, воспрянет вновь. Однако это именно апокрифы, никаких документальных подтверждений тому нет.
Вообще, когда мы говорим о документальных подтверждениях, прежде всего надо сказать о дневнике, который отец Иоанн вел во все время своего пастырского служения, куда ежедневно записывал все свои мысли, случившиеся с ним события… Кстати, знаменитая книга «Моя жизнь во Христе» — это избранные и подготовленные к печати выдержки из его основного дневника.
Так вот, в сохранившихся дневниковых тетрадях (в том числе, в т. н. Предсмертном дневнике) у отца Иоанна нет никаких детализированных пророчеств о судьбах России. Есть общее ощущение, что надвигается беда, что все это когда-нибудь плохо кончится, но как именно, когда, в каких формах, там не сказано. Несомненно, отец Иоанн уловил тенденцию, причем уловил как раз тогда, когда остальные расслабились, успокоились, когда всем казалось, что ужасы 1905 года позади … И сегодня очевидно, что это его предчувствие явилось именно пророчеством.
Опыт добра и честности
— Давайте поговорим уже о близких временах. В советскую эпоху мало кто помнил об отце Иоанне, кроме глубоко воцерковленных людей, и то, видимо, не всех. Потом советская власть кончилась, имя отца Иоанна вновь стало известным, причем не только в церковной среде. О нем публикуются статьи, издается «Моя жизнь во Христе», издаются его биографии. Так вот, как отнеслась к отцу Иоанну светская интеллигенция 90-х годов прошлого века?
— Тут есть определенное сходство с ситуацией начала XX века. Как и тогда, постсоветская либеральная интеллигенция восприняла отца Иоанна в штыки. Были воспроизведены все те же мифы столетней давности — и насчет черносотенства, и насчет
пресмыкательства перед царем, и насчет шарлатанства, и насчет невежества людей, тянувшихся к нему со всех концов страны.
Конечно, есть и различия. Все-таки современники отца Иоанна, люто критиковавшие его, были рождены и воспитаны в православной стране, в патриархальной культуре, и, как бы они ни отрицали эту среду, она на них влияла. Они говорили с отцом Иоанном на одном языке, хоть и говорили диаметрально противоположное. Другое дело люди конца XX века, выросшие на безбожной советской идеологии. Для них отец Иоанн гораздо менее понятен, для них он фигура историческая и чуть ли не мифологическая.
Разница еще и в том, что в начале XX века интеллигенция презирала Церковь, но не боялась ее, и отец Иоанн не казался ей источником серьезной угрозы. Разве может какой-то поп остановить железную поступь социального прогресса? А вот в конце века ситуация изменилась: в среде либеральной интеллигенции возник страх перед церковным возрождением, возникли опасения, что вот сейчас Церковь окрепнет, заполнит собой идеологический вакуум, образовавшийся после падения коммунизма, и установит жесткий тоталитарный режим. Соответственно, отца Иоанна некоторые антиклерикалы восприняли как символ того ужаса, который ждет Россию, если к власти придут «церковники».
Сейчас, двадцать лет спустя, эти опасения как-то приутихли. Во всяком случае, нынешних антиклерикалов фигура отца Иоанна не слишком интересует.
— Если отвлечься от фигуры отца Иоанна, да и от фигуры Толстого, и посмотреть на суть заочного спора между ними, можно ли сказать, что спор этот окончен? Или он в других формах, с другими персоналиями продолжается в России и по сей день?
— Конечно, спор продолжается, пусть и на новом историческом этапе. Спор мировоззренческий: сталкиваются два отношения к жизни, одно из которых основано на вере во Христа, а другое — на безрелигиозном гуманизме. Собственно говоря, этот спор идет как минимум с эпохи Возрождения. Полемика между отцом Иоанном и Львом Толстым — всего лишь один из эпизодов этого глобального исторического противостояния.
Сегодня, в современной России, происходит ровно то же самое. Одни люди, условно назовем их «либералами», стремятся привести человечество к счастью, как они его понимают — то есть к максимальному удовлетворению всех материальных и психологических потребностей большинства населения, и ради своей цели готовы сломать всё то, что им мешает, то есть традиционную мораль, традиционные семейные ценности, духовную традицию. Другие люди, условно назовем их «консерваторами», исходят из того, что земная жизнь дана человеку для подготовки к Вечности, а поэтому ее устройство должно быть таким, чтобы, насколько это возможно, содействовать воспитанию души. То есть стремятся сохранить и обогатить традиционные ценности.
Конечно, жизнь устроена сложнее, чем любая схема, и потому нельзя утверждать, что «консерваторы» правы во всем, а «либералы» — ни в чем. Я уж не говорю о методах отстаивания своей правоты — бывает, что метод напрочь дискредитирует самую верную идею. Однако в целом мы не можем не видеть того, что современные «либералы» повторяют ошибку своих предшественников столетней давности — болея душой при виде «свинцовых мерзостей» текущей жизни, они готовы сломать всё до основания, чтобы наступило прекрасное «затем». А консерваторы им возражают: «затем» будет ужасным. Мы рискуем вообще потерять Россию и раствориться в глобальном мире, выстроенном на чуждых христианству принципах. Сейчас, как и сто лет назад, как и всегда, атака на традиционные ценности может привести к полнейшему коллапсу — государственному, национальному, культурному, духовному. Но современные «либералы» не желают этого понять, поскольку их мышление ангажировано точно так же, как и у их предшественников начала прошлого века.
— Давайте все-таки вернемся к отцу Иоанну. Как Вы думаете, может ли его фигура оказаться интересной не только воцерковленным, но и нецерковным людям? Тем, кто еще не определился в духовном отношении? Есть ли в опыте жизни отца Иоанна Кронштадтского что-то такое, что может им помочь?
— Думаю, да. Сама жизнь отца Иоанна показывает, что он — явление вовсе не внутрицерковное, а общенародное, общероссийское. Перефразируя слова тюремного врача, доктора Гааза, отец Иоанн стремился делать добро, вся его жизнь была пронизана этим стремлением. А это стремление — стремление любви, любви жертвенной, деятельной. Причем отец Иоанн, видя нуждающихся в его помощи, не пускался в рассуждения: а хватит ли у меня сил, а не взваливаю ли я на себя неподъемную ношу, а не лучше ли, чтобы кто-нибудь другой помог, а нужно ли вообще помогать, а будет ли прок от моей помощи — как это частенько делаем мы, оправдывая свою пассивность. Он просто делал что мог, даже в ситуациях, когда, казалось бы, ничего сделать было нельзя: например, снимал с себя одежду или обувь и отдавал нуждающемуся. И — Бог содействовал его любви, и неожиданно появлялись жертвователи, появлялись помощники. А появлялись именно потому, что отец Иоанн отдавал себя всего. Этим, как сейчас бы сказали, «социальным служением» была пронизана вся его жизнь. Общеизвестный факт, что десятилетиями он спал не более четырех часов в сутки. Его день, благодаря дневнику и воспоминаниям очевидцев, реконструирован едва ли не по минутам. Попробуйте вот так пожить, и не пару дней, не неделю — а десятки лет! Сразу станет понятно, что без веры, без молитвы, без благодати Божией это физически невозможно, быстро случится то «выгорание», скорее та дегра-дация, примеров которой мы в современной жизни видим немало.
И второе, о чем надо сказать — это честность отца Иоанна, честность перед Богом и самим собой. Из его дневника мы видим не благостный хрестоматийный образ угодника Божия, а живого человека, который на своей шкуре знает, что такое грех, что такое страсть, который раздражается, гневается, обижается, соблазняется — но и находит в себе силы на подлинное покаяние, преодолевает все это в себе. Вот это очень полезно почитать тем, кто еще не сделал свой религиозный выбор: смотрите, что такое настоящая духовная жизнь христианина, неприглаженная, не сусальная. Вот как пролегает дорога к святости.
Беседовал Виталий Каплан
foma.ru
