Артемий Слёзкин
Правильный завод
Он взял в руки карманные механические часы, на обратной стороне которых было выгравировано имя: «Максим». Подумал немного, словно сомневался – заводить ли? Решился. Завел на полный оборот. Побежала секундная стрелка. Началась новая жизнь.
***
Родился Максим по часам, в нужное время, в нужном месте. Начал жить. Как только научился ходить, стал бегать. Бегал, как заведенный. Рос, взрослел, крутился зубчатым колесом, отдавая жизни энергию крепко заведенной пружины. Все у него получалось, все спорилось. Друзья шутили:
– Ну, у тебя внутри и механизм, Максимка! Пружинка какая!
Да, он был заведен, заведен крепко. Только расходовал завод все больше на злое, на вредное для других и для себя. Выпивал. Дрался. Бил жену.
– Не заводи меня, я сейчас взорвусь!
Или:
– Почему я должен пахать, как заведенный, а ты тут ни черта не делаешь?
Или:
– Не трогай меня, стерва, я на взводе!
Однажды он так резко, в ярости, завелся, что пружинка сердца… лопнула. Стрелки остановились. Ремонту – не подлежат.
***
Бог задумчиво смотрел на испорченные часы в Его руке. Жаль. Ведь Он заводил их правильно. Правильный был завод, и идти часы должны были вечно, неся радость и тепло людям. Но… увы. Завел-то Он их правильно. Они шли, да только все время – в другую, противоестественную сторону. В сторону от Него, Бога…
Что скажешь, Смерть?
– Завтра я обязательно схожу на этот новый блокбастер, говорят, там непрерывно стреляют!
– Да, убийств там много, это радует.
– Правда, жена просит починить кран и поиграть с дочкой.
– С краном ничего не случится денек, сходи на фильм. Дочка сама поиграет, с куклами. Вон, ты ей кукол-монстров подарил, самое то для девочки, уж мне поверь!
– Хм, еще меня друзья звали на посиделки.
– Сходи, да пей побольше, какое веселье без зелья?
– В понедельник на работу… а идти – неохота.
– Так не ходи. Без тебя как-нибудь управятся.
– Тут еще, слышь, знакомого попа встретил, тот спросил, чего в храм перестал ходить.
– А что там делать? Скука одна да лицемерие.
– Думаешь?
– А то ж! Я то знаю, верняк лицемерие.
– Вот и я думаю то же. Успею!
– Правда, ты же не умирать собрался, верно? А как почувствуешь, что уже пора, так и сходишь.
– Ты права, пожалуй. Мне и без Бога забот хватает.
– Правильно мыслишь, хвалю! К Нему всегда успеешь придти, а пока столько всего нужно переделать!
– Да уж, согласен. Зачем мне Бог? Я ведь вечно жить не собираюсь.
– Ты серьезно?
– Конечно!
– Ну, тебе видней…
Так и шли они, в обнимку, болтая ни о чем, медленно приближаясь к погосту…
Наедине с небом
Предрассветье. Ночная темнота неба, унизанная бусинками звезд, начинает редеть, трескаться, рассыпаться перед наступающими силами светлеющего востока. Свежий утренний воздух бодрит, хочется пить, пить его полной грудью, так он сладок, так упоителен. Тепло. Начало лета. Полететь бы сейчас навстречу солнцу, ускорив его властный приход пребыванием на высоте! Как хочется летать!
Андрейка сидел на берегу реки, подернутой зябкой пеленой предрассветного тумана, и ждал восхода солнца. Ему шел 10-й год, и каждое утро начавшегося лета он шел сюда, на одному ему известное место, с которого так любо наблюдать небо. Днем – любоваться его пронзительной глубинной синевой, его величавыми добрыми облаками,в которые хочется погрузиться, укрыться в них, в их звенящем высотном объеме, и путешествовать с ними, отмеряя отпущенное воздушное пространство. А ночью, когда небо опрокидывается вверх дном, обнажая звездные драгоценности, – как прекрасно небо ночью! И хочется стремительно вознестись в него, поглощая полетом межзвездные пространства, хочется соединить с собою, в себе, все эти галактики, все эти доступные звездные скопления.
Но все эти мечты – внутри него, сокрыты глубоко в тишине души. Никто не знает об этой его мечте, только разве что отец, который и научил его любить небо.
Отец Андрея, Иван Лукич, слыл в их селе чудаком. Положить свою жизнь на поросшую вековым мхом идею воздухоплавания – не чудачество ли это? Жила семья Ивана Лукича небогато, однако почти все свободные средства он тратил на свою небесную мечту – монгольфьер. Андрейка никак не мог запомнить это диковинное слово, ему намного было понятнее иное – воздушный шар. Шар наполнялся горячим воздухом от горелки, установленной в гондоле, и летел.
В широченной округе сёл, полей и лесов Иван Лукич был единственным обладателем настоящего воздушного шара. Когда погода была доброй и по хозяйству не было срочных дел, он, бывало, усаживался в гондолу, «разгонял пары», как он любил говаривать, и поднимался в небо. Летал два-три часа. Когда возвращался, домочадцы всегда удивлялись выражению его лица. Какое-то оно было… неземное. Глаза лучились, и словно слабый свет исходил от всего его облика.
– Пап, когда ты меня возьмешь с собой, в небо? – канючил Андрейка.
– Возьму, сынок, возьму, потерпи, я еще не все испытал, что нужно, – отвечал отец.
– Ну что еще нужно испытывать, ведь шар хорошо летает…
– Хорошо-то хорошо, да нужно еще немного подождать.
Сыну очень хотелось полететь с отцом. Наверное, любовь к небу Андрейка перенял у него – такой же сильной, такой же насыщенной была эта любовь. Он очень хотел подняться с отцом в шаре, чтобы узнать, что такое там, на высоте, вливается в его папу, что такое, что буквально преображает его. И, опять, же, быть ближе к облакам, дышать ими, плыть с ними. Эх! Ну когда? Когда?
«Когда» наступило в день его 10-летия, в июле, «макушке» лета. Отец просто обнял его, поцеловал и, глядя прямо в глаза, просто спросил:
– Ну что, сынок, полетели?
Полёт! Андрейке казалось, что это не они поднимаются в гондоле, а что земля плавно отдаляется от них, а они стоят на месте. От набираемой высоты у него, с непривычки, закружилась поначалу голова, и он, обхватив ее руками, уселся на пол, как будто не желая расставаться с устойчивой земной поверхностью. Подняв глаза и поймав тревожный взгляд отца, улыбнулся:
– Ничего, папа, сейчас пройдет.
И прошло. Он встал и стал осматривать такие знакомые и такие, в то же время, незнакомые с высоты окрестности. Село уменьшалось и уменьшалось, Андрейка видел знакомые избы, свою избу, но его интересовало другое. Вот речка, ага, вон место, где он так любил, запрокинувшись, наблюдать небеса. Теперь эти самые небеса приняли его в свою дружную семью, он стал частью её, частью необъятного воздушного простора. Вот и каравеллы облаков – ближе, ближе, еще немного и паренек, как ему казалось, дотронется до них рукой. А какой воздух здесь сладкий!
Он взглянул на отца. Тот стоял, отрешенно глядя вдаль и, кажется… молился. Губы едва заметно двигались. Да, молился! Вот рука его взметнулась для крестного знамения. Поклон.
Шар начал опускаться. Отец обернулся к нему:
– Ещё?
– Да, да, ещё, ещё!
Иван Лукич включил горелку. Синее пламя ударило в кольцо монгольфьера. Через несколько минут шар стал снова подниматься. Выше, выше. Их сносило ветром. Внизу раскинулась красавица земля, высотная земля, то есть та, которая так прекрасна только с высоты. Хотелось петь. Андрейка не выдержал и закричал во все горло:
– Эге-ге-гей! Мы лети-и-и-им!
Отец улыбнулся и вдруг предложил:
– Давай вместе помолимся…
Андрейка, переполненный счастьем, только кивнул.
– Отче наш, иже еси на небесах. Да святится имя Твое, да придет Царстве Твое, да будет воля Твоя…
Их слова подхватывало ветром и уносило в небеса, которые были так близки к ним, так родны с ними. Облака удивленно взирали на этих двух маленьких человечков, покачивали недоуменно ватными бокам и плыли себе дальше, повинуясь не земным, а своим, ведомым только им законам. А эти двое все молились и молились, не желая расставаться с Богом ни на минуту…
***
Гондола благополучно коснулась земли почти что в том, месте, откуда стартовала два часа назад. Оболочка шара мягко опадала, сваливаясь складками. Воздушное путешествие закончилось. Андрейка все не мог придти в себя, себя – земного, устойчивого и понятного. Что-то в нем переключилось, словно кто-то невидимый повернул невидимый тумблер в его душе. Небо! В нем жило Небо!
– Андрейка!
Мальчик вздрогнул, услышав такое далекое, кажется, не его, имя.
– Что, пап?
– Я хотел кое-что сказать тебе.
– Скажи.
Иван Лукич внимательно посмотрел на сына, медля и словно размышляя, говорить ему свою тайну или нет. Готов ли сын?
–Знаешь… Я вот тут, когда один летал, такое про себя придумал. Воздушный шар – это наша с тобой душа. Она может подняться к Небу, к Богу, только если внутри нее будет горячий воздух, воздух молитвы. Ты меня понимаешь?
Андрей удивился таким неожиданным словам отца, но кивнул, ожидая продолжения.
– Да, папа, монгол… воздушный шар поднимается, потому что в него накачивают горячий воздух.
– Вот-вот, – Иван Лукич улыбнулся про себя, он на верном пути! – Шар поднимается, когда воздух в нем нагревает пламя горелки. А что это пламя для души? – Он помедлил. Сын, не отрываясь, смотрел на него. – Пламя это – наша молитва. Понимаешь?
Андрей вспомнил, как отец молился во время воздушного плавания. Как они вместе читали «Отче наш». Как им вторило раскрытое небо.
– Да, папа, кажется, понимаю.
Иван Лукич воодушевился.
– Видишь, когда мы молимся Богу, Он наполняет «оболочку» нашей души, и она устремляется вверх, к Нему, в Небеса. Но пламя само по себе не может гореть, нужна горелка, нужны баллоны с газом. Что же есть горелка? Это наша воля, то есть наше желание быть с Богом, гореть Богом. Если нет желания молиться, то никакого пламени не будет, и мы никуда не полетим. Разумеешь?
Андрейка во все глаза смотрел на отца. Как ему все это в голову пришло? А-а, вот почему он так любит воздухоплавание! Он там, на высоте, наверное, ближе к Богу, близок с Богом. Там, наверху, нет земной суеты, он там наедине с небом, а значит, и с Господом.
– Пап, ну, а газ для горелки – это что?
– Сынок, родной мой! – глаза Ивана Лукича сверкали и от всего его облика словно исходило в эти минуты знакомое сияние. – Газ – это наша вера, вера в Господа Иисуса Христа. Теперь ты понял всю цепочку?
– Да, да, понял, папа, понял! Газ – это вера в Бога. Горелка – наше желание быть с Богом. Без веры этого желания не будет. А пламя – это молитва. Когда мы молимся, то поднимаемся на воздушном шаре в небеса, к Богу.
– Родной ты мой!
Отец прижал к себе сына и неожиданно заплакал. Андрейка тоже заплакал, но от радости, переполнявшей его сердце. Как он любит своего папку! И Бога, Бога он тоже любит, и будет любить, пока горит душа молитвой и есть большой запас веры…
Артемий Слёзкин
